Так, обидно чуть-чуть.
     - Нет, нет! - выкрикнула она. - Просто...
     Дима ждал. Она отвела глаза. Так стыдно было...
     -  Просто  я  вот  так  же  вот...  здорово  влипла  этой  зимой,   -
пробормотала она, глядя в асфальт.
     Горячее прикосновение его  ладони  оказалось  пронзающе  неожиданным.
Вздрогнув, она подняла голову.
     Свободной рукой сняла очки. Сразу сощурилась. Злясь на  неуправляемые
глаза, распахнула их так, что почти ослепла, - и он их  увидел.  Они  были
как ее улыбка. И губы были полуоткрыты. Она  раскрывалась  ему  навстречу,
словно цветок поутру.
     Бесконечно осторожно он коснулся ее губ своими.
     В этот момент в девяти километрах от них у женщины  перестало  биться
сердце. Уже сорок минут она неподвижно, молча стояла у окна. Смотрела,  не
покажется ли ее сын внизу, в тусклом круге желтого света,  разодранного  в
клочья черной листвой деревьев. Она  уже  перестала  надеяться,  перестала
слышать бормотание старухи, сложившей короткие  руки  на  животе.  Женщина
широко распахнула рот, судорожно вцепилась ломкими пальцами в занавеси  и,
всхрипнув, подломленно опустилась на пол. С  хрустом  сорванная  занавеска
накрыла ее ярким саваном.
     Бабуля, всматриваясь  в  лежащую,  докончила  фразу,  затем  опасливо
подошла и чуть нагнулась. Подождала. Выпрямилась. Пошаркала на кухню.  Там
набрала в горсть воды из-под крана, вернулась и брызнула в  лицо  умершей.
Подождав еще, поковыляла к телефону.
     Скорую она вызывать не умела,  но  по  странной  прихоти  старушечьей
памяти, помнила телефон брата покойной.
     Долго не отвечали, потом заспанный женским голос сердито спросил:
     - Алло?
     - Василь Ильича, - приказала бабуля. Женский голос удалился,  позвал:
"Васенька, тебя... ну проснись, милый, проснись..."
     - Да? - грянул бас главного  инженера  завода  подъемно-транспортного
оборудования.
     - Василь Ильич? - сказала бабуля. У нее дрожал голос.  Мир  сломался.
Произошло что-то серьезное - и не с  ней.  -  Это  от  Валерии  Ильинишны.
Заболела она очень. Приехали бы?
     - Что с ней? - охрипшим голосом спросил главный инженер.
     - Да не знаю. Лежит и не встает.
     - Врача вызвали?
     - Номеров я не помню...
     - Ноль три!!! - закричал главный инженер. - Немедленно  вызывайте,  я
буду минут через сорок! Поняли? Ноль три!
     Он швырнул трубку и молча стал одеваться. Руки тряслись. Жена помогла
ему застегнуть пуговицы рубашки, подала пиджак.
     В этот момент отчаявшийся Юрик остановил такси. В пальцах,  потных  и
ледяных, он стискивал мятые рублевки. Он долго не мог решиться,  ведь  это
привилегия взрослых - поднимать руку наперерез мчащемуся зеленому огню. Но
выхода не было.
     - По... пожалуйста, - пролепетал  он,  дрожащей  ручонкой  протягивая
шоферу деньги.
     В этот момент на Луне, в цирке Кюри, упал небольшой и очень  странный
метеорит. Он был порожден внутри Солнечной системы, он пришел  из  дальних
глубин. Он по касательной чиркнул скалистую поверхность внешнего кольца  и
почти  полностью  испарился.  Но  термический  удар   не   повредил   спор
инозвездной жизни,  тысячелетиями  дремавших  в  пористом  камне,  и  лишь
рассеял их по площади в несколько сот квадратных метров. В 2013 году  один
из луноходов Третьей  международной  лунной,  осторожно  переваливаясь  на
осыпях,  прокатит  по  краю  зараженной  субвирусом  поверхности,  и   все
дезинфекционные ухищрения на  Земле  не  смогут  нейтрализовать  несколько
спиралек длиной не более трех десятков ангстрем, застрявших на протекторах
лунохода. Сам по себе субвирус окажется совершенно безвреден, и в  течение
четырех лет его ширящегося присутствия на Земле просто никто  не  заметит.
Но в ту пору в некоторых технологически не развитых странах еще применялся
бактериальный метод очистки промышленных стоков  -  передовые  страны  уже
отказались от него как от мутационно опасного - и тут субвирус найдет себе
пару. Внедряясь в рабочие  микроорганизмы,  он  породит  совершенно  новый
штамм. В марте 2018 года из допотопных отстойников, почти  одновременно  в
разных концах света, лавиной хлынет синдром цепного  распада  ретикулярной
формации, или, в просторечии, лунный энцефалит. Это будет Апокалипсис.  За
каких-то одиннадцать месяцев энцефалит выкосит треть  Человечества,  и  он
выкосил бы всех, всех до единого, если  бы  методику  лечения  не  удалось
разработать молниеносно.
     Дима оторвался от ее губ. Несколько секунд они  стояли  молча,  глядя
друг другу в глаза, и, наверное, впервые в  жизни  почувствовали  счастье.
Потом он глубоко вздохнул, наклонился и поцеловал ее снова.
     Я остановил развертку.  Меня  знобило,  душа  готова  была  наизнанку
вывернуться от боли. Следовало прийти в себя, отдохнуть, успокоиться  хоть
немного. И потом - нелепо, но мне казалось, что если я оставлю их вот так,
прильнувшими друг к другу, ее рука с очками в пальцах неловко обнимет  его
плечо, его рука у нее на затылке, а другая, именно с нею, с  Ингой,  вдруг
ставшая целомудренной и не желающей  ничего  красть,  так  и  не  решается
выбросить ее дрожащие пальцы и лечь хотя бы ей на спину - если оставлю  их
так, они смогут чуть подольше побыть вместе. Хотя я прекрасно  видел,  что
одновременно с ними и таймер замер на "1975.08.17.0.23", что даже  десятые
доли секунды прервали свое моторное мельтешение,  и  прекрасно  знал,  что
могу вернуться в машинный зал и через неделю, и через месяц - я ни на  миг
не продлю этим их стремительной смертельной любви.
     Сотрудники Радонежского филиала Евразийского хроноскопического центра
ужинали  на  прикрытой  плоским  слоем  поляризованного  воздуха   силовой
террасе, нависшей над медленно текущей прозрачной водой. Я взял  салат  из
кальмаров с сычуаньской капустой, два ломтика буженины, уселся за  угловой
столик и попробовал есть. Кусок не лез в горло. Руки дрожали. Я взял  хлеб
и стал, отламывая по малой крошке, кидать себе под ноги. Уже через  минуту
сквозь упругую твердь террасы я увидел, как из темной  речной  глубины  не
спеша всплывают громадные усатые сомы.
     Вечерело. Солнце утратило пыл и спокойно  стояло  в  пепельно-голубом
небе. Перевитые хмелем заросли кустарников на том берегу  потемнели,  тень
их падала на воду. С бешеным свистом прочеркнул воздух  набирающий  высоту
гравилет Зямы Дымшица - Зяма очень  мало  ел  и  время  ужина  предпочитал
тратить на вечернее купание где-нибудь в  Новом  Свете  или  в  карельских
озерах. Мелькнул и исчез. Зяма был лихой наездник. Он тоже  устал.  Третий
месяц он разматывал подлинную подоплеку убийства Александра Второго, и его
буквально тошнило от омерзения. История полна лжи. Из-за соседних столиков
доносилось:  "Орджоникидзе  действительно  был  застрелен.  Я  только  что
задокументировал." "И через каких-то два года  после  того,  как  Горбачев
посадил его не обком, этот, извините, подонок..." О чем они все,  думал  я
устало. Как могут они заниматься этой накипью, когда тем двум,  никому  не
известным, пропавшим без  вести,  остались  минуты?  Мне  казалось,  я  не
выдержу. Смертельно хотелось начать смотреть их встречу с начала, с первой
секунды, когда Инга вышла из тьмы и спросила дорогу. Но я мог ждать здесь,
заглатывая салат за салатом, мог  смотреть  до  середины  дважды,  трижды,
десятикратно - там, сто восемнадцать лет назад, все происходило один раз и
навсегда. Я знал это; но, угрюмо глядя на рабочие  точки  машинного  зала,
деликатно решенные в виде усыпавших зеленый косогор уютных  изб,  все-таки
не мог отделаться от ощущения, что пока я здесь, они  где-то  там  живы  и
любят друг друга, а стоит мне вернуться  и  включить  хроноскоп,  я  стану
убийцей.
     Валя подошла к краю террасы и остановилась отдельно от  всех,  что-то
шепча и глядя на садящееся солнце, на темную воду, накрытую  удлиняющимися
тенями кустарников того берега. Я опять поразился тому, как она красива. И
опять  поразился  тому,  как  мы  похожи  -  мы  и  те,   давно   ушедшие,
бесчисленные...
     - Валя! - позвал я. Она обернулась. - Посиди со мной, пожалуйста.
     Улыбаясь, она подошла - какой-то  особенной  своей  точной  походкой.
Села напротив меня. Поставила  локти  на  столик,  подбородок  уложила  на
сцепленные пальцы.
     - Что это ты шептала сейчас?
     - Стихи. Не помню, чьи. Увидела,  как  ты  сомов  кормишь,  заглянула
туда, в глубину... Вот  послушай.  В  краю  русалочьем,  там,  где  всегда
сентябрь, где золотые листья тихо стонут, от  веток  отделяясь  и  кружась
часами, прежде чем упасть; где  паутина  призрачно  парит,  скользя  между
стволами вековыми и между взглядами изнеженных лосих; где омут из зеленого
стекла едва заметно кружит чьи-то тени в своей замшелой древней глубине  -
я затеряюсь. Я туда войду; неслышно кану в мох, и прель, и шелест, и  всею
кожей буду ждать тепла. Но там всегда сентябрь...
     Она умолкла. Я подождал чуть-чуть. Она улыбнулась.
     - По-моему, неплохие, - сказал я.
     - По-моему, тоже, - ответила она. Потянулась через столик, озабоченно
провела ладонью по моей щеке. - Ничего не случилось? На тебе лица нет.
     - Пацан мой меня достал, - признался я.
     Она звонко засмеялась.
     - У тебя даже язык стал тогдашний. Какой ты внушаемый...
     - Очень хочется любить, - вдруг сказал я. - Всерьез, насмерть. Как бы
я хотел тебя от чего-нибудь спасти!
     У нее чуть задрожали губы. Она нервно поправила волосы, нависшие надо
лбом. И вдруг сказала негромко:
     - Спаси.
     - Не от чего.
     Она вздохнула.
     - Тогда я пойду?
     - Пожалуйста, посиди еще минутку.
     И тут она опять улыбнулась.
     - Алеша. Я поняла.
     - Поняла?
     - Конечно. Господи, я так тебя знаю...
     Я облизнул губы. И вдруг поймал себя на том, что это - движение Димы.
     Продолжая улыбаться, она спросила:
     - Ну? Хочешь, чтобы я сама же и сказала?  Хорошо.  Конечно,  приходи.
Сегодня вечером, да?
     - Если позволишь.
     Она кивнула. Сказала:
     - Еще бы не позволить.
     И ушла, не оборачиваясь.
     Джамшид Акопян с бокалом в  смуглых  пальцах  сразу  пересел  за  мой
столик, и мы оба смотрели ей вслед до тех пор,  пока  она  не  скрылась  в
аллее, ведшей к стоянке гравилетов.
     - Наводишь сожженные мосты? - спросил он.
     Я молчал.
     - Все будет нормально, не переживай.
     Я молчал.
     - Тему закончил?
     - Видимо, закончу сегодня.
     - Ну, и? Продолжаешь считать, что прав?
     Я пожал плечами.
     - Причем здесь правота или неправота? Есть факт. Почасовыми выборками
я его установил. Теперь разматываю весь клубок.
     - Но ты понимаешь, что интерпретация в принципе неверна? Более того -
она унизительна! Выживание Человечества зависело от  какого-то  мальчишки!
Ведь он даже не гений! Он ведь неизвестен никому, о  ведь  даже  следа  не
оставил!
     Я широко повел рукой.
     - Вот его след.
     Показал на Джамшида, потом на себя.
     - Это тоже его след.
     - Демагогия! - раздраженно проговорил Джамшид.  -  Так  можно  тянуть
причинные цепочки до бесконечности.  Ткнуть  в  любую  архейскую  амебу  и
сказать: открытие колеса - это  ее  след.  Ткнуть  в  первого  попавшегося
бронтозавра и сказать: открытие противооспенной прививки - это  его  след.
Надо же знать границы между формальной и реальной причинностью!
     - Это азы, - с задавленной яростью сказал я. - Я тычу не в амебу,  не
в бронтозавра. Я тычу в художника.
     - Ну какой он художник? Кто слышал? Будь он масштаба  ну  хотя  бы...
ну, этого, они же были  знакомы,  ты  сам  говорил...  почти  одновременно
начинали... Шорлемера!
     - Тут тоже не все ясно, - процедил я.
     - Ах, даже так?!
     Помолчали.
     - Тема некорректно сформулирована.  Я  буду  против  тебя  на  Ученом
Совете. Извини.
     - Твое право.
     Он не уходил. Пригубил своей  шипучки,  повертел  в  пальцах  резной,
словно  морозным  узором  покрытый  бокал.  Солнце  клонилось  к  лесу  на
горизонте. По безветренной воде то тут, то там вдруг расходились медленные
круги - бегали водомерки.
     - Клев сейчас... - мечтательно,  как-то  очень  по-русски  проговорил
Джамшид.
     Я не ответил.
     - Лицо у тебя нехорошее, - негромко сказал он. - Переживаешь очень?
     - Да, - сказал я.
     - Ты хоть с приличными ребятами дело имеешь, - утешил он.
     - В том-то и дело. За сволочей не страдаешь так.
     - Не скажи. Когда целый год - грязь, потом еще год - грязь, потом еще
год - грязь, потом - кровь, потом - и грязь, и кровь, а эти пауки в  банке
не унимаются, и ни  одного  мало-мальски  приличного  человека  нет  среди
них... а внизу - ни правых, ни виноватых, все виноваты,  и  все  правы,  а
трупы так и отлетают!
     - Нити в Москву пошли? - осторожно спросил я.
     Он горько усмехнулся, вертя бокал в пальцах.
     - Какие там нити? Веревки.
     - Из обеих республик, естественно?
     - Естественно. Но не только. Там еще сложнее  оказалось,  Алексей.  И
еще безнадежнее.
     Он как-то сразу утратил воинственность, с которой  нападал  на  меня.
Словно даже постарел.
     - Ну что, по коням? - спросил я и встал.
     - Пошли, - глухо сказал Джамшид. Скулы у него прыгали. - Поработаем.
     Мимо них, грохоча мотающимся от обочины к обочине прицепом, промчался
шальной грузовик и прервал единство. Пряча лицо  у  Димы  на  груди.  Инга
перевела дух, и,  когда  лязг  затих  в  ночной  туманной  дали,  тихонько
сказала, так и не сняв руки с его плеча:
     - Вот теперь я к тебе точно не пойду.
     Дима улыбнулся.
     - С такою речью страстной нас оставлять одних небезопасно.
     По ее молчанию он понял, что "Ромео и Джульетту" она тоже не  читала.
И фиг с ними, подумал он.
     - Ну что такого ужасного может произойти? - спросил он чуть  дрожащим
голосом.
     Инга опять запрокинула лицо, заглядывая ему в глаза.
     - Добрый хищник, - нежно сказала она. - Подходит мягко, смотрит снизу
и жалобно так говорит: можно я тебя съем?
     - Просто очень  хочется  тебе  картины  показать.  Правда.  Я  сейчас
фонарик выволоку карманный, и буду тебе по  одной  их  носить,  ладно?  Не
уйдешь, пока я буду корячиться по лестнице?
     - От кого уйду? - она неумело  погладила  его  шею,  потом  коснулась
губами его подбородка и тут же отпрянула. - Я дура,  прости.  Все  прошло.
Идем.
     И первой шагнула вперед.
     Тетя Саша  уже  спала.  На  цыпочках  они  миновали  темный  коридор.
Половицы скрипели оглушительно. Вошли. Инга сразу выскользнула из  туфель.
Дима притворил дверь и зажег свет.
     Вот его комната: выцветшие, отстающие от стен обои, трусы и носки  на
по-летнему  холодном  радиаторе,  холсты,  бумаги,  завалы   книг.   Окно.
Раскладушка. Роден на стене.
     И здесь - она.
     - Извини, я никак не ожидал принимать гостей...
     - Все в порядке.
     Он подошел к "Пляжу". Замер на миг, вцепившись пальцами  в  простыню.
Только бы она поняла, думал он. Только бы ей понравилось!
     - Интересно, -  сказала  Инга,  приближаясь  беззвучно  в  капроновых
подследниках. Левый был окровавлен едва ли не наполовину. - Что  было  бы,
если б я не у тебя спросила дорогу?
     - Пятка была бы цела, - ответил Дима, с сочувствием  глядя,  как  она
прихрамывает. Она подошла, уже совсем  по-родному  положила  ему  руку  на
плечо. Без туфель она стала еще чуть ниже ростом.
     - Я серьезно, - сказала она. - По-моему, было бы ужасно.
     - По-моему, тоже, - сказал Дима и  обнял  ее  за  плечи,  спокойно  и
нежно, как жену.
     - Вот что я хотел показать тебе больше всего. Это последняя.  -  Дима
сдернул простыню.
     Инга поправила очки. Не дыша,  он  следил  за  ее  лицом.  Инга  была
разочарована,  хотя  старалась  не  показать  этого.  Покосилась  на  него
виновато, вновь уставилась на полотно.
     - Красиво... - неуверенно сказала она. - Море такое теплое...
     - А теперь, - Дима показал пальцем  на  шнурок  светильника,  -  дитя
мое... Дерни за веревочку - дверь и откроется.
     - Какая дверь? - не поняла Инга. "Красную Шапочку" она, видимо,  тоже
не читала. Или забыла. Ну и фиг с ней, с Шапочкой."
     - Главная, - сказал Дима.
     Инга дернула.
     И вздрогнула - он отчетливо почувствовал это  лежавшей  на  ее  узких
плечах рукой и бедром, касавшимся ее бедра.  Лицо  ее  озарилось  багровым
светом, брови сдвинулись.
     - Как ты это сделал? - отрывисто спросила она.
     - Полгода химичил, - пояснил он.
     - А свет?
     - Что - свет?
     - Он случайно красный? Или ты так и хотел?
     - Случайно, - признался Дима.
     - Это очень хорошо, что красный, - медленно проговорила она.  -  Свою
кровь не прольешь - чужой не увидишь... А кто это выдумал? С красками?
     - Да я и не знаю. Эффект-то всем известный, только я его до крайности
довел... Не слышал, чтобы кто-то еще эдак баловался... Наверное, я первый,
- он смущенно улыбнулся. - Нравится?
     - Ты гений, да? - спросила она, отворачиваясь от картины.
     Он фыркнул старательно, но она даже не улыбнулась.
     -  Я  всегда  думала,  -  проговорила  она,  глядя  на  него   как-то
благоговейно, - что если  кто-то  выдумает  нечто  дающее...  ну...  новую
дорогу - это гений.
     - Да нет, что ты. Игра ума это,  а  не  дорога.  И  пока  даже  очень
примитивная. Вот если  как  следует  подобрать  цвета  освещения,  сделать
постепенным переход из цвета в цвет, и не в двойной  системе,  а,  скажем,
хотя бы в семиричной, по числу цветов в спектре... можно целые истории  из
семи шагов давать, целые притчи... А это - первая  проба,  -  он  выключил
светильник, и Инга снова вздрогнула. - Называется "Пляж". А про себя я это
называю... только не  говори  никому,  -  простодушно  предупредил  он.  -
"Развитой социализм".
     Она задумчиво сложила губы в трубочку.
     - Да просто любая ложь, - сказала она.
     Дима хлопнул себя по лбу свободной рукой.
     - Ложь! Слушай, это ты гений,  а  не  я!  Конечно,  просто  и  точно!
"Ложь", и все! Еще показать?
     - Конечно! Только я посижу немножко, а? Ноги не держат.
     - Садись, господи!  Можно  даже  лечь!  -  он  осекся,  но  она  лишь
улыбнулась.
     - Ды-мок, - проговорила она.
     - Здесь, шеф, - ответил Дима и щелкнул каблуками.
     Она и не подумала отходить от него. Только чуть  отстранилась,  чтобы
смотреть прямо в лицо.
     - Дима... - с усилием сказала она. - Димочка... Я тебя только спрошу.
Извини, пожалуйста... Вначале... давно...  когда  мы  познакомились...  ты
сказал, что за два дня я у тебя третья. Это правда, или ты пошутил?
     Кровь ударила ему в лицо так, что глаза едва не лопнули.
     - Если не хочешь, - беспомощно сказала она, - не отвечай.
     - Ты у меня - за всю жизнь первая, - тихо и решительно сказал Дима. -
Но еще сегодня я целовался с другой. А позавчера - еще с другой. И еще  до
третьей, самой  главной,  добраться  не  успел,  она  уехала,  а  так  бы,
наверное, попробовал. Ужас.
     Она долго молчала.
     - Странно, - жалобно, едва не плача, проговорила  она  потом.  -  Мне
кажется, ты должен быть очень верный.
     - Мне тоже, - ответил он. - Может, буду когда-нибудь? А может, просто
мне нужно чувствовать как можно больше: и боль,  и  надежду,  и  тоску,  и
любовь? Атоллы, Курилы, Земля Грэйама...  Чтобы  не  тупеть.  А  может,  -
догадался он, - я просто тебя искал?
     Она покачала головой.
     - Добрый хищник... Ну что с тобой делать? Расчленить и в канализацию?
     Он молчал.
     - Или поцеловать покрепче, надеясь,  что  со  мной  тебе  понравиться
больше, чем с другими?
     - Это вопрос, - чуть хрипло сказал Дима и убрал руку с  ее  плеча.  -
Можно сказать, вопрос вопросов.
     Она опять долго молчала.
     - У вас есть телефон?
     - Хочешь вызвать такси? - тихо спросил он. - С минуты на минуту мосты
разведутся. Судьба. Ложись здесь, а я пойду на улицу, у канавы посижу. Как
только сведут, я поймаю мотор и пригоню сюда.
     Она улыбнулась и