,
решила - неважное... Из-за пустяков-то не по-людски родных  людей  гонять,
внучек у меня сам болящий, да и в университет поступил,  не  годится  мне,
старой  старухе,  надоедать  со  своими  недугами.  Доченька  опять  же  в
библиотеке допоздна, сынок в рейсах длительных...
     Доктор слушала с приоткрытым ртом, у нее были детски обиженные глаза.
Она чуть встряхнула головой. Будто дурман отгоняла.
     - Я прописала уколы, вот, - она  обращалась  исключительно  к  Юрику,
чуть  заискивающим  тоном.  -  Надо  вызвать  сестру,  она  будет   ходить
ежедневно. Госпитализировать необходимости пока  все-таки  нет...  Или  вы
хотите? - она повернулась к бабуле. Та страдальчески улыбнулась.
     - Кто ж по своей воле к вам пойдет-то! - перевела взгляд на Юрика.  -
Я не очень уж вас натомила, родненькие? Скажите - уйду...
     Сама жертвенность. Ах, сбагрить бы ее туда! Но Юрик помнил, как  мама
бегала к ней, как возвращалась, убитая транспортной давкой и свиданием.  А
вон к той, нескончаемо перечисляла бабуля, совсем уж к развалине, и дочка,
и двое внуков каждый божий день ходят, такие приличные ребятки  и  женщина
видная - любят... А выписавшись, допрашивала Юрика: матка-то домой вовремя
приходит? Не гуляет?
     - Бабуля, разве ты способна утомить?
     - Видишь, доченька. За мной присмотрят тут.
     - Вот и хорошо. Юрик, смотри. Еще таблетки, - она опять повернулась к
Юрику, стала  подробно  объяснять,  водя  пальцем  по  строчкам  рецептов.
Объяснила. Встала.
     - До свидания.
     Юрик проводил врача до двери и, поразмыслив, стал одеваться в аптеку.
Откладывать не стоило.
     - Не годится тебе, внучек, - глухо, как из гроба,  прозвучал  бабулин
голос за закрытой дверью.
     Юрик вошел.
     - Что это еще мне не годится?
     - Как старой старухе доносить  на  бабулю-то.  Совестно  должно  быть
срамить родного человека перед чужими...
     Что-то  полыхнуло  и  рухнуло.  Выдержка  отлетела,  как   пух,   под
исступленным порывом животной ненависти.
     - Ах, это мне совестно?! - завопил Юрик, чуть  присев.  Бабуля  слабо
ахнула от неожиданного крика и стала изображать сердечный приступ, но  это
действовало лишь на маму. - Ты... ты!..
     - Да не кричи на весь-то дом! Я по-ихнему читать не умею!
     - Могла дать мне, в аптеке бы разобрались!
     - От экзаменов не хотела отвлекать...
     - Я уже неделю как сдал все!
     Зачем же я отвечаю, мелькнуло в голове Юрика, ведь она же все врет...
     - Разве ты мне рассказываешь, что когда сдал? Матке только, со старой
старухой  вам  и  поговорить  некогда,  словечком  перемолвиться   зазорно
кажется...
     - Сказала бы маме!
     - С ней разве столкуешься?
     Юрик опять задохнулся, и несколько секунд не мог вымолвить ни  слова.
У него плыли круги перед глазами.
     - Да как... поче... Она тебе когда-нибудь отказывала? Хоть в чем-то?!
Да как у тебя язык!..
     - Перестань же кричать, - взмолилась бабуля,  хватаясь  за  виски,  -
голова лопнет! Всем соседям сообщаешь! И так уж  косятся  -  каждый,  мол,
день у вас ругань да скандал, выживаете старуху!.. У меня от  таблеток  от
этих, может, печень болит.
     - Чего ж ты врачу не сказала! Зачем говоришь это мне, а не ей?!
     - Что ж ей все-то рассказывать? Она мне человек чужой.
     Юрик еще раз задохнулся, у него стискивались кулаки.
     - Это только ты у нас чужим людям про  семью  все  выбалтываешь...  А
куда это  ты  собрался?  -  подозрительно  спросила  бабуля,  лишь  теперь
заметив, как он одет.
     - В аптеку! - заорал Юрик. - Тебе прописали уколы!
     - Нет! - завизжала бабуля и стала выпрастываться из-под одеяла. -  Не
надо уколов, на работу пойду.
     - Лежи, сволочь! Лечись и не шевелись, пристукну!
     - Что же ты на весь дом!..
     - Ты сама громче орешь!
     - Рад меня со свету сжить своими уколами!
     - Ты же маму убиваешь!
     - Вот! Вот она тебя и настропаляет, мешаю я ей, присматриваю,  покуда
сыночек в отъезде! То-то вы без меня разгуляетесь!
     - Что ты говоришь такое, ты подумай!
     - Какая она мать, с книжками весь век,  вот  и  родила  тебя  такого,
разве это мать!
     - Убью!!
     - Кричи, кричи на весь дом!.. - она рыдала.
     Юрик вырвался из квартиры. На лестничной  площадке,  прямо  у  двери,
стояли три бабулиных подружки; едва Юрик появился, они деятельно о  чем-то
заговорили.  Юрик  прошествовал  мимо,  чувствуя   на   спине   скользкие,
остренькие взгляды. Сквозь картонную дверь обычную-то речь слышно,  не  то
что эти жуткие, омерзительные вопли.
     Что со мной случилось? Почему стал кричать? Юрик не мог понять.  Ведь
я  же  выдержанный,  добрый.  Какой  стыд!  Зачем  стал   с   ней   вообще
разговаривать? Ведь это каждый день, я же знаю, чем кончается. Надо просто
делать свое дело и не обращать внимания ни на одно  слово.  Старость.  Все
старики, верно, такие вот.  Расстреливать!  Как  пятьдесят  стукнет  -  на
удобрения! Маме сорок четыре... Она такой не будет! Да, что-то мешает  все
время, вроде бегу, а вроде еле двигаюсь?
     Оказалось, мешала боль. Левая коленка почти не гнулась, в ней  что-то
сцеплялось и схрустывалось, продергивая  раскаленную  нить  по  бедру  при
каждом шаге. Это из-за нервов, подумал Юрик, сбавляя шаг  и  пытаясь  идти
как на  ходуле.  Тело  давно  выучило  болевые  приемы  ног  и  выработало
контрприемы.  А  куда  я  бегу?  Ковыляю,  то  есть...  где  рецепты?   Он
остановился, отставив ноющую  все  сильнее  ногу  в  сторону  и  мгновенно
вспотев. Стал шарить по карманам.  Карманов  было  два,  в  одном  звякали
ключи, в другом перекатывались три двухкопеечные монеты. Забыл!  Он  часто
забывал что-нибудь, уходя из дома, потому что большинство уходов были  под
стать сегодняшнему. Юрик исступленно перерывал карманы, выворачивал, тряс;
у него дрожали руки. Он не мог так вернуться!
     Он  заковылял  обратно.  Подружки  торчали  теперь  на  улице   возле
парадного,  одна  держала  на  поводке  гадкую,  как  крыса,  востромордую
черненькую  собачонку.  Тварь  крутилась  у  кустов  и   опрыскивала   их,
вздергивая дрожащую лапку. Юрик стиснул зубы и ускорил шаги, стараясь идти
как нормальный человек.
     - Юрочка, - сладко протянула бабка с тварью на поводке, - что  ж  это
Антонины Степановны не видать? Или случилось чего?
     - Видимо, пресытилась вашим обществом, - сквозь зубы процедил Юрик  и
вошел в дом. Лифт был занят. Задыхаясь, Юрик стал карабкаться по лестнице,
вытягивая себя за перила  на  каждую  очередную  ступеньку.  Третий  этаж,
нормальный человек птицей бы взлетел, насвистывая...
     Бабуля стояла у окошка, выгнув худую шею, в белой рубахе до пят,  как
привидение.
     - Совсем распустила свою крысу, старая  дрянь,  -  сообщила  она,  не
оборачиваясь к Юрику, вся отдавшись наблюдениям. - Прям под окнами ссыт.
     Юрик не ответил. Где рецепты? В глаза их не видел.  Видел,  как  врач
писала их, потом объясняла подробно - и все.
     - Каждый кустик изгадила! - комментировала бабуля. - И  ведь  столько
их развелось, собашников этих. Куда ни встань - куча. Сказал  бы  хоть  ты
ей, паскуде. Она добрая, тебя-то послушает. Подальше бы пусть  отводила...
Во, во, опять! Глаза бы не глядели!
     - Сама бы и сказала, - пробормотал Юрик и тут же подумал:  ох,  зачем
же я отвечаю...
     -  Мне-то  нельзя,  Юрочка,  мы  ж  подружки...  -  она  так   и   не
отворачивалась от окна.
     - Странная у тебя логика, - язвительно заметил Юрик.
     - Тебе все мое странно, - ответила бабуля добрым голосом.  -  Ты  еще
мальчик, а я уж целую жизнь прожила, да какую... - она переступила с  ноги
на ногу, но к Юрику так и не повернулась.  -  И  все  работаю,  сама  себя
кормлю... Не дай тебе бог, внучек, моей жизни...
     - А тебе - моей, - огрызнулся Юрик.
     - Во, во, ух тварь какая!
     - Смотри ты или молча, или уйди! Сама ведь говоришь, противно!
     Бабуля отлепилась наконец от окна и прошла к постели.
     - Уж не глядел бы на меня, в рубахе-то... Не стыдно тебе?
     Что мне надо  было,  мучительно  вспоминал  Юрик,  зачем  я  шел?  Он
растерянно смотрел в стену. Ах да! Рецепты!
     - Бабуль, а куда она рецепты бросила? - спросил он. Ни на столе  нет,
ни на кресле, ни на подоконнике...
     - Какие рецепты?
     - Ну, доктор приходила, выписала рецепты на уколы, таблетки...
     - Та ты их с собой взял, - радостно напомнила бабуля.
     - Понимаешь, - Юрик покраснел, - я их забыл,  ушел,  а  их  не  взял,
торопился...
     - Взял-взял, - заверила  бабуля,  тщательно  упаковываясь  в  одеяло.
Кровать скрипела и ходила ходуном от ее грузных  неловких  движений.  -  Я
помню, как же! Пришел, покричал на меня, а после взял  да  убежал.  Где  ж
матка-то пропала? Уйдет на пять минут, а нету - час...
     Юрик прикрыл глаза и сделал глубокий, медленный вдох.
     - Я их не взял, - тщательно выговаривая слова, повторил он. - У  меня
пустые карманы, только ключи. Отдай рецепты.
     - Потерял? - миролюбиво догадалась бабуля. - Да не огорчайся, ну  их.
А маме я уж не скажу...
     - Я не  потерял!  -  закричал  Юрик.  Опомнился.  Проговорил  тихо  и
напряженно. - У меня их нет. Куда ты их дела? Отдай сейчас же!
     - Да ты не волнуйся так, Юрочка. Эка важность. Какие  старой  старухе
уколы, ей помирать пора. Ты книжку читал, вот и иди, учись,  дело  важное,
тебе еще жизнь жить...
     - Отдай рецепты!!! - не своим голосом завопил Юрик, приседая.
     Бабуля обернулась, блестя выступающими слезами.
     - Опять старуха виновата, - всхлипывая, выдавила она. - Конечно,  кто
ж за меня вступится-то. Сыночек мой в трудах,  в  разъездах,  кормит  вас,
чтоб вы с книжечками валандались да с голоду не мерли. Матка всякий поклеп
рада возвести. Ну и ты, махонький, туда ж... - она вытерла глаза  рукавом.
- Кому я нужная, всяк рад унизить. Сам потерял, а все я... -  она  плакала
все сильнее. Запустила руку  по  подушку,  вытащила  платок,  приложила  к
жалобно сморщенному лицу, вся сотрясаясь от тихих, горьких рыданий. Из-под
подушки, увлекаемый платком, вылетел ком бумаги. Быстрее молнии  Юрик  пал
ему наперерез. Тут были все три рецепта.
     - Как это называется? - спросил Юрик, потрясая ими.
     Бабуля отняла платок от глаз и уставилась на рецепты.
     - Это? - слезы текли  ручьем.  -  Это?  Вот  дура  беспамятная,  сама
спрятала и сама забыла... Кому я такая нужна. Посмотрю я на тебя в  мои-то
годы...
     - Не посмотришь, - сказал Юрик, выходя. - Сдохнешь.
     Лифт был занят. Налегая всем весом на узенькие перила,  волоча  ногу,
Юрик стал осторожно спускаться.  Навстречу  ему  взлетел  задорный  цокот,
мелькнула мимо Женька, бывшая одноклассница, бойко бросив:
     - Привет!
     - Привет... - он воззрился ей  вдогонку.  Она  повернулась  к  Юрику,
залихватски отставив левую ногу, приспособив алую  туфельку  на  одной  из
перильных опор. Юбочка на ней была не длиннее набедренной повязки,  стояла
Женька сверху - загадочный сумрак внутри юбки завораживал,  как  русалочий
омут. Юрик отвел взгляд выше, покраснев. Она засмеялась.
     - Ты куда смотришь?
     Он молчал, пунцовея и глядя на ее рот - яркий и веселый. Но это  было
еще хуже. Юрик подглядел однажды, как  в  девчачьей  раздевалке  школьного
спортзала Женька отчаянно целовалась с Кошутиным, и теперь, видя ее  губы,
всякий раз жарко думал: а как это - прикоснуться к ним своими... Какая она
была красивая, веселая тогда. Они все такие веселые! А маленькие руки  так
нежно гладили затылок и плечи того! Юрик совсем отвел взгляд.
     - Юрочка, а почему у тебя такая походка странная всегда?  -  спросила
Женька, вызывающе раскачивая вправо-влево  согнутым  коленом  отставленной
ноги. Юрика будто начали варить. Он беспомощно улыбнулся.
     - Уродился так, - выдавил он.
     - Бедненький... По-польски урода - значит красота, - сообщила  Женька
и сама же хихикнула. - Ну, я побежала, пока.
     - Пока, - Юрик  повернулся,  сняв  руку  с  перил  и  с  наивозможной
лихостью запрыгал вниз через две ступеньки. Глаза ослепли от  дикой  боли,
сквозь рев  в  ушах  все-таки  донесся  Женькин  смех,  но  Юрик  исправно
пропрыгал весь пролет, а потом дополз до стены и  упал  на  нее  спиной  и
затылком. Он был весь мокрый от пота. Казалось, он уже никогда  не  сможет
оторваться от стены. Колено разламывалось, а у той ноги,  что  только  что
была здоровая, стало дергать в плюсне. На кой  шут  я  это,  подумал  Юрик
обреченно. Поверит она, что я нормальный! Да никогда не поверит... Ничего,
подумал он  и  опасливо  оторвался  от  стены.  Мересьеву  было  хуже.  Он
подковылял к перилам, навалился на  них  и  стал  сползать  дальше.  Перед
глазами опять стояла Женька. И этот  сумрак,  в  котором,  явно  собираясь
сойтись, светились ее стройные здоровые ноги.
     Как это Вика сказала... Он робко, неумело положил ей ладонь на плечо,
а она, не отрываясь от экрана, шепнула удивленно: "Юрик, ну  не  надо,  не
будь как все эти..." Он с готовностью  сцепил  руки  у  себя  на  коленях,
умиротворенно улыбаясь в темноту кинозала. Это было  даже  лучше,  чем  он
ожидал. Один миг он чувствовал. Чувствовал ее хрупкое плечико.  И  она  не
отшатнулась, не обиделась,  не  стала  считать  его  грязным  хамом,  она,
наоборот, сказала даже: "Не будь как все эти..." - значит, Юрик для нее не
"все эти", от него она не ожидает плохого, как от "всех этих", про которых
Юрик читал в западных книгах, а недавно узнал, что и у нас еще есть такие,
которые с несколькими девушками бывают близко знакомы - сегодня с одной  в
кино, завтра с другой... Он не мог понять, как  им  не  скучно  -  ведь  в
начале знакомства можно говорить лишь о пустяках, всякий раз одно и то же,
и она отвечает одно и то же, а вот когда  с  одной  -  всякий  раз  что-то
новое, все ближе, все задушевнее... как  с  Викой.  Вот  схожу  в  аптеку,
подумал Юрик, и позвоню. Вдруг она уже приехала. Он представил, как  после
двух месяцев снова услышит ее голос, и покраснел. На  какой  бы  фильм  ее
позвать?  Везде  чепуха  идет...  И  не  знаешь,  чего  она  хочет,   чему
обрадуется. Ее  мама  говорила:  "У  Виканьки  нет  выраженного  хобби.  Я
стараюсь развить ее многогранно". Удивительно, сколько всего она знает.  У
ее мамы такие знакомые - писатели, музыканты... И Вика  с  ними  общается.
Юрик сказал как-то: "Ты так интересно живешь, мне бы твою  среду!"  А  она
серьезно ответила: "Человек сам творит свою среду". Конечно, она права. Он
доковылял до двери на улицу.  По  ровному  боль  в  плюсне  утихомирилась,
осталась только в коленке.
     Вот ей, подумал Юрик, было бы легко дарить мне. Просто книжку,  лучше
всего - про войну, чтобы были сильные,  смелые,  честные  люди.  Симонова,
например, или Бондарева, или Сабурова, на худой конец... Но этого  никогда
не бывало, даже в Юриков день рождения. Дарил лишь Юрик. Конечно, все-таки
он - мужчина.
     Под аркой проходного двора он увидел шедшую навстречу  маму.  А  мама
видела плохо, и лишь когда он окликнул ее, заулыбалась.
     - Ты куда шлепаешь? - спросила она.
     - Тоже в аптеку, тебе  вслед.  К  бабушке  врач  приходила,  выписала
уколы, эритромицин...
     - Стоило мне уйти... - мама покачала  головой.  -  Тебе  я  лекарство
купила, завтра - непременно в поликлинику.
     - Конечно, мам. Слово - кремень.
     - Вот и хорошо. Давай рецепты.
     - Зачем?
     - Пойду куплю.
     - Ничего подобного! - воскликнул Юрик. - Сам схожу прекрасно!
     Ему так не хотелось домой...
     - Опять, - сказала мама укоризненно. - Набирайся сил перед  колхозом,
побольше будь дома. А я погуляю, на воздухе голова совсем прошла.
     - Совсем? - подозрительно спросил Юрик.
     - Ну, не надо меня обижать. Я ведь никогда тебя не обманываю.
     Сердце,  правда,  опять  затянуло,  подумала  мама,  но  можно   идти
медленно, валидол с собой, воздух действительно хороший. Не к плите же,  в
духоту, к свекрови. Там сердце не пройдет.
     - Так что давай рецепты - и домой, - сказала она.  -  Читай.  Или  не
нравится?
     - Нет, мам, нравится, очень... Я только не понимаю, как они могут там
жить в таком ужасе? Ведь эти бандиты что хотят, то с людьми и делают!
     - Живут, куда же деваться... А почему рецепты мятые?
     - Случайно... Как это - куда  деваться!  Эмигрировать!  Или  бороться
как-нибудь!
     - Не так это просто. Да и уехать,  покинуть  страну,  где  родился  и
привык...
     - У нас-то уж им, наверное, будет лучше!
     - Как кому, - сказала мама. - Ну, я пошла.
     - Я домой сейчас не буду возвращаться,  мам,  можно?  Сама  говоришь,
погода хорошая.
     - Н-ну ладно, - решилась мама, скрепя сердце. - Недолго только. И  не
уходи далеко!
     - Конечно, мам!
     Мальчик мой хороший, бедняжка  мой,  думала  она,  медленно  гуляя  к
аптеке. Если б можно было вечно учить тебя в школе,  вечно  держать  дома,
под крылом... Как удержать? Университет... колхоз... жизнь, своя жизнь!  А
если он действительно выздоровеет к тому же? Разве угнаться мне за  ним  с
моей заботой и защитой? Вот ужас-то будет!..
     Боль стала затихать, и Юрик повеселел. Почти  не  хромая,  он  шел  к
телефону-автомату и думал: я в таком аду, как в Америке, жить не  стал  бы
ни дня. Убежал бы сюда. Или стал  коммунистом.  Создал  бы  ячейку,  потом
боевой отряд. Для коммуниста главное уметь превозмогать боль, чтобы, когда
начнут пытать в ФБР, никого не выдать. Ну, а  уж  боль-то  превозмогать  я
умею... А если бы маму взяли заложницей?  Нет,  все-таки  лучше  я  с  ней
убежал бы сюда. Здесь, правда, тоже бывают преступники, но не  убийцы  же,
не мафия! И  в  правительстве  не  миллионеры  какие-нибудь  продажные,  а
честные люди из рабочих, из крестьян. Немножко, правда, смешные  иногда...
потому что пожилые. Опытные. И на бабулю, хоть возраст  примерно  тот  же,
совершенно не похожи, ну совершенно! Суслов вот когда  выступает  -  такой
умный! Он редко выступает, но зато  уж  как  выступит!  Сразу  видит,  кто
идеологически неправ! А Брежнева как все уважают! Ведь надо очень  уважать
человека и то, что он говорит, чтобы так долго его слушать, тем более  что
у него произношение немножко невнятное.
     Юрик подошел к автомату и вынул одну  из  девушек.  Он  твердо  решил
позвонить Вике на всякий случай уже сегодня, а звонил он ей всегда  не  из
дома. Дома Юрик не говорил про Вику. Почему-то не  мог.  Разве  расскажешь
про ее улыбку, про то, как красиво она ходит, про "не будь как  все  эти",
про то, как, небрежно полуобернувшись,  она  спрашивает,  уходя:  "Значит,
звонишь завтра прямо от касс?" - и душа готова  вывернуться  наизнанку,  и
кожу бы всю так и  изрезал  на  билеты!  Разве  расскажешь?  Говорить  это
ежедневными словами, тем же, какими  говоришь  про  суп  или  ругаешься  с
бабулей...
     - Да? - ответил голос ее мамы.
     - Добрый день, Анна Аркадьевна. Юрик это.
     - А-а, здравствуй, мальчик, здравствуй! А Виканька еще не приехала.
     Сердце упало, мир поблек, заболели ноги.
     - Значит, завтра, да?
     - Возможно, завтра. А, возможно, сегодня, попозже.
     - Передайте тогда, будьте любезны, что я звонил.
     Голос в трубке засмеялся.
     - Я передам, что ты звонил неоднократно.
     - Вот спасибо! - обрадовался Юрик.
     Анна Аркадьевна Пахарева положила трубку.
     - Виканькин паж, - пояснила она. -  Я  не  стала  ему  говорить,  что
Виканька уже приехала и зашла к подруге по дороге с вокзала... Безопасный,
но весьма недалекий  мальчик.  Откровенно  сказать,  я  не  понимать,  как
Виканька столь долго выносит его дружбу. Правда, он поступил  куда-то,  но
ведь просто диплом в наше время мало что значит, не правда ли?
     Писатель Владлен Сабуров кивнул, сочувственно оттопырив нижнюю  губу.
Анна Аркадьевна небрежно оправила  складки  кимоно,  слегка  сместившиеся,
когда она протягивала руку к телефону. Рука была полной и холеной.
     - Мне хочется, чтобы дочь моя после замужества имела возможность жить
столь ж