ольку  тезисы  НИИМПа,  которых сейчас уже восемнадцать, находятся в
    настоящее  время  на  изучении  в  Академии  педагогических  наук, автор
    считает  себя обязанным воздержаться от их изложения. Мало ли, вдруг они
    будут  признаны  неверными.  Позволю себе, с оглядкой на ту же академию,
    изложить два из этих тезисов....

    Во-первых,  обучение  должно быть дискретным, материал должен подаваться
    ученику большими и трудными порциями.

    Во-вторых,  с самого начала человеку отнюдь не следует что бы то ни было
    разжевывать.  Объяснять  подолгу можно только в старших классах, когда у
    ученика  уже не отобьешь привычку думать самому (или уже не привьешь эту
    привычку).  Традиционное  обучение направлено на то, что человек сначала
    узнађт,   получает   знания,   а   потом  уже  учится  думать,  то  есть
    использовать  знания.  Следует  же,  по  мнению  НИИМПа,  делать как раз
    наоборот.  Сначала  давать  уменье  мыслить, а со знаниями - успеется! А
    всего  тезисов, я уже сказал, было восемь, стало восемнадцать. И все они
    были отработаны на случае с Аллой.

    А  дальше...  Чтобы  описать  Аллочкину  карьеру, надо быть сразу Дюма и
    Конан-Дойлем шахматной доски.

    О,  с  каким  пылом  они  воспели  бы  отважные  рыцарские  удары ладей,
    пробивающих  пешечные  забрала  перед  королем, и бесконечные злодейства
    централизованных  коней,  и безудержный напор проходных пешек, и буйство
    ферзей, и косые взгляды слонов, и мужество королей-выскочек.

    А  тут  пойдет речь лишь о том, как Алла Фрунцева начинала свой победный
    путь в шахматные королевы.

    IV. ПЕРВАЯ ЗВЕЗДА

    Всякому,   кто   хоть   немного  знал  Михаила  Федоровича,  было  легко
    догадаться, что он в восторге.

    Давно,  давно  было  пора,  чтобы в Калининском районном дворце пионеров
    взошла  своя  шахматная  звезда. Собственно, они всходили, и уже не раз,
    но  через  год-другой - такова судьба звезд всех кружков во всех дворцах
    пионеров   -   переходили   на  другое  небо,  институтское.  Только  их
    фотографии светили со стен кружковых комнат новым кандидатам в чемпионы...

    Что  ж, проходная пешка может превратиться в фигуру. Но с доски при этом
    она исчезнет...

    Разные  пути  приводят  ребят  в шахматные кружки. И каждый из них имеет
    свои   путевые  знаки  и  ухабы.  Бескорыстная  любовь  к  золотой  игре
    загорается   только   в  малой  толике  сердец.  Кого-то  влечет  просто
    возможность  на  законном  основании вырваться из родного, любимого и до
    смерти  надоевшего  дома.  Другого  прельщает  то,  что  за доской из 64
    клеток  он  равен  не  только  седому  папиному  товарищу в генеральских
    погонах, но и грозному Фильке с соседнего двора.

    Третий (третья) знает, что в кружке есть и девочки (или мальчики)...

    Да,  в  шахматы  редко влюбляются бескорыстно. Но влюбленность сменяется
    любовью,  а  настоящая  любовь  уже  перестает быть средством. И брак по
    расчету становится союзом по взаимной склонности.

    Хотя  - всегда ли взаимной? В Советском Союзе миллионы любителей шахмат,
    только  тысячи  перворазрядников,  сотни  кандидатов  в мастера, впятеро
    меньше мастеров и две с небольшими дюжины гроссмейстеров.

    На  какой  стадии шахматиста надо признавать счастливым избранником? Кто
    ответит на этот вопрос?

    Тихон  и  Карл  держались на сей счет единого мнения. Если человек хочет
    себя  уважать и гарантировать свой лоб от ярлычка с надписью "пижон", он
    морально  обязан  набрать  первый  разряд.  Леонид  был  более скромен и
    удовлетворялся вторым.

    Все  трое  единодушно и открыто избегали встреч с мастерами - по точному
    определению  Карла,  в  целях  поддержания  престижа. Или, как утверждал
    Тихон, в интересах сохранения в равновесии системы "гордость - слабость".

    Никто  из  них  не  занимался  всерьез  теорией - только так, раз в год,
    тратили  дня  три  перед  интересным  турниром на то, чтобы покопаться в
    курсах  дебютов.  Зато  никто  из  них  не  вздыхал,  что  вот стоило бы
    подзаняться  теорией  -  и  в  гроссы  б  вышел.  Все  они  знали людей,
    безнадежно   влюбленных   в  шахматы.  Людей,  которые  всегда  в  курсе
    последних   дебютных   новинок.   Людей,   что  гордятся  знакомством  с
    гроссмейстерами  и  дружбой  с  мастерами. Людей, которые легко и просто
    извлекают   из  бездонных  запасов  своей  памяти  длиннейшие  варианты,
    разыгранные  на  сотнях  турниров,  начиная  с  чемпионатов  Багдадского
    халифата. А сами редко поднимаются выше второго разряда...

    И   именно  эти  безответные  поклонники  служили  трем  друзьям  лучшим
    доказательством  того, что не просто память нужна шахматисту, что знаний
    одних для победы в игре недостаточно. На то ведь она и игра...

    ...А  Михаил  Федорович  был  кандидатом в мастера и руководил шахматным
    кружком во Дворце пионеров.

    Он,  впрочем,  был скорее похож на вождя штангистов или боксеров. Лицо и
    шея  из  шероховатого кирпича, плечи из железа, чувствовавшегося даже на
    глаз под пиджаками любого покроя.

    Только  врожденная  стеснительность и перешедшая меру доброжелательность
    не дали ему когда-то стать боксером мирового класса.

    В  кружке  поговаривали, что, узнав именно его историю, написал Владимир
    Высоцкий слова для своей песни о боксерах:

    Бить человека по лицу;

    Я с детства не могу.

    Радость  свою  выражал  Михаил  Федорович  не  громогласно,  а  бережно,
    полушепотом, точно боясь растерять.

    - Нет, ребята, что делается - глазам не верю.

    И  было  чему  радоваться.  Пятиклассница,  дитятко неразумное, пигалица
    била   в   турнире   одного   за   другим   маститых  четырнадцатилетних
    второразрядников.

    И  на  каждом  занятии  кружка  появлялись трое парней явно не школьного
    возраста.  Они  приходили,  но  в  шахматы  не играли. Только стояли или
    сидели  как  можно ближе к столику пятиклассницы. И как только кончалась
    очередная партия, хищно накидывались на запись.



    Это  все  было  бы  лишь странно, и не больше, особенно если учесть, что
    один  из  тройки приходился Алле- старшим братом. Невероятное начиналось
    дальше.   Три   болельщика  девочки  не  расставляли  на  доске  фигуры,
    опрокидывая  их  в  спешке, не тыкали Аллу носом в ошибки, не хвалили ее
    за  удачи,  как  полагалось  бы.  Просто  расставляли молча вдоль записи
    вопросительные  и  восклицательные знаки. Потом заставляли читать запись
    с   листа,  не  пользуясь  доской.  И  варианты  просто  называли  вслух
    сокращенной нумерацией.

    Аллочка,  высокая  для  своего  возраста, чуть сутулая девочка с густыми
    прыгающими   бровями  (даже  на  фотографиях  одна  из  них  обязательно
    оказывалась   выше   другой),  треугольной  челочкой  на  лбу  и  слегка
    выступающими  скулами,  покорно  слушала и вполголоса отвечала. Время от
    времени  Михаил  Федорович  не выдерживал зрелища этой пытки, подходил к
    друзьям,  объяснял,  что  надо  смотреть  позиции  на доске, тогда легче
    найти свои ошибки.

    Его  обычно  вежливо  слушали,  изредка  осторожно  вздыхали. Аллочка до
    возмущения  правдивым  голосом  говорила,  что  ей  совершенно  не нужна
    сейчас  доска,  Михаил  Федорович начинал объяснять, почему, и как, и до
    какой   степени   важно  и  удобно  видеть  фигуры  в  натуре,  а  не  в
    воображении. Ведь она учится, учится на своих ошибках!

    Только  однажды  самый  высокий  из  трех  юношей  мягко сказал, крутя в
    пальцах кончик молодого задорного уса:

    -  Простите,  то  ли  Бисмарк,  то  ли Талейран говорил, что лишь дураки
    учатся  на  своих ошибках; он же предпочитает учиться на чужих. Вот так.
    Да и не должно Алле быть легче; пусть ей будет тяжело!

    -  Да  ведь  для  того  и существует теория, чтобы знать ошибки чужие, -
    возразил   Михаил  Федорович,  -  но  нельзя  подменять  практику  одной
    теорией;  теория  без  практики...  А зачем человеку должно быть тяжело?
    Человеку должно быть легко.

    Парни  поспешили  согласиться  с  Михаилом Федоровичем. Он заметил краем
    глаза  и  не  без  удовольствия,  как  один из них ткнул тайком высокого
    кулаком  в  бок, предварительно тихонько чертыхнувшись. Приятно все-таки
    остаться победителем в споре...

    Но  потом  Карл  на правах старшего брата категорически заявил, что пока
    запрещает Алле заниматься теорией.

    И  в  конце  концов  во время одной партии Михаил Федорович не выдержал.
    "Боже  мой, как эта девчонка разыгрывает дебют. Что, ей трудно заглянуть
    в учебник?"

    Нет,  он  этого  не потерпит. Турнир турниром, победы победами, а кодекс
    кодексом,  однако  он  чувствует  себя обязанным вмешаться. Дайте только
    кончиться партии.

    -  Сдаюсь,  -  сказал двенадцатилетний перворазрядник, недавняя гордость
    кружка, и прикусил губу.

    -   Девочка,   девочка,  -  заторопился  Михаил  Федорович,  -  давай-ка
    поглядим, как ты разыграла дебют. Ведь уму непостижимо...

    И тут, как он потом многим рассказывал, произошла неслыханная вещь.

    Между ним и девочкой кинулись, разделив их, трое здоровенных парней.

    - Собирайся, собирайся, сестренка, мама ждет! - торопил один из них.

    -  А  скажите,  пожалуйста,  Михаил  Федорович,  куда бы вы посоветовали
    обратиться   шахматистам   послешкольного   возраста,   если  они  хотят
    заниматься именно с вами? - крайне вежливо интересовался второй.

    -  Что  вы  думаете о встречах Алехина с Таррашом в нью-йоркском турнире
    шести? - настойчиво допрашивал третий.

    И уже когда Аллочка исчезла за дверью, Михаил Федорович услышал мрачное:

    -  Большая  просьба  не  разбирать  с  ней  партии. Ни ее, ни чужие. Всю
    теорию мы берем на себя. Впрочем, хотите принять участие в эксперименте?

    - Каком?

    - Мы решили в полтора года сделать из Аллы мастера.



    -  А  кто  поручится,  что  перед  нами  не  случай врожденной шахматной
    талантливости?  -  по-детски  надув губы, мрачно спросил Тихон год и два
    месяца  спустя,  когда  друзья  вернулись  с  последнего  тура  женского
    первенства столицы. Тура, в котором Алла закрепила за собой звание мастера.

    -  Но  я  же  вам  говорил, что она до двенадцати лет не занималась и не
    интересовалась даже шашками! - возмутился Карл.

    -   Даю   справку,   -  заговорил  Леонид,  -  то  ли  Нимцович,  то  ли
    Тартаковер...   нет,   нет...   ага!  Акиба  Рубинштейн  познакомился  с
    шахматами  в  восемнадцать  лет  по  учебнику  на древнееврейском языке.
    Попав   в   большой   город,   зашел   к  местным  шахматистам,  которые
    продемонстрировали  гостю,  до  какой  степени  он  не  умеет  играть  в
    шахматы.  Он  исчез  -  засел  дома  за  книги, а когда появился вновь -
    вызвал на поединок чемпиона города и показал ему, кто из них сильнее.

    -  Вот  видите?  Рубинштейна  же никто специально не воспитывал! Но хуже
    другое,  - Тихон хлопнул рукой по столу, - представьте себе, что Алла не
    шахматный  гений,  а  гений  вообще,  только  прорезаться  он должен был
    попозднее;  мы  направили  ее  дар  в  шахматное  русло. А если она была
    рождена, чтобы создать единую теорию поля, или новую "Войну и мир"? Или...

    - Женщина-то?! - вырвалось у Карла.

    -   Даю   справку,   -   меланхолически  заговорил  Леонид,  пренебрегая
    предыдущей  репликой, - лиц с художественным и научным талантом особенно
    сильно  тянет  к  шахматам.  Известны  скрипачи-виртуозы,  композиторы и
    художники,  у  которых  приходилось  отбирать  шахматы,  чтобы заставить
    заниматься "делом их жизни".

    - Ничего, - Карла все это не смущало, - ты слышал про Филидора, Тихон?

    - Слава богу.

    - Кто это был?

    - Шахматист. Великий.

    -  Ага!  А  он еще был композитором. И очень видным. А помнят его лишь в
    одном качестве. Так что же важнее оказалось: шахматы или музыка?

    -  Бесполезный  спор!  -  отрубил  Леонид.  - Дело сделано. Надо решать,
    повторять ли опыт?

    -  А по-моему, затевать снова историю с шахматами будет просто скучно, -
    сказал  Карл.  - Надо попробовать что-нибудь новенькое. Я - за то, чтобы
    воспитать великого физика.

    -  Ха!  А  где  ты  возьмешь ребенка для опыта? И опять-таки, как насчет
    этики? Решать за человека его судьбу?

    -  А  за  Аллу?  Или  физика  - это судьба, а шахматы - нет? - Карл явно
    сердился.  -  Впрочем...  послушайте-ка!  Проверим,  нет ли у Аллы общей
    одаренности.

    -  Не  знаю,  как  вам,  -  медленно и осторожно произнес Тихон, - а мне
    что-то  поднадоело  быть  великим педагогом. Год, от силы два - больше я
    не выдержу.

    - Ну что же, поглядим, что выйдет за год, - заявил Карл.

    - Отлично, - согласился Тихон. Я человек спокойный, могу год потерпеть.

    V. КЛЯУЗНОЕ ДЕЛО

    Но  ближайший  месяц  покончил  и  с Тихоновым спокойствием и с великими
    планами   преобразования   Аллы  в  физика.  Потому  что  Тихон  захотел
    разоблачить  у  себя в институте крошечную кучку бездельников и жуликов.
    Ему  было  бы,  правду  сказать,  плевать  на  этих  Зайцева,  Руднева и
    Филиппенко,  если  бы  они  просто  бездельничали  и  жулили по мелочам,
    сдавая  по  шпаргалкам  зачеты.  Но  Тихон  при всех своих неудачах - по
    большому  счету  -  успел за первые курсы института привыкнуть и к славе
    юного  изобретателя,  и к первым местам на конкурсах студенческих работ.
    А  тут,  на  четвертом  уже  курсе,  его  вдруг  обошли.  И  кто? Вперед
    вырвались  не обычные его конкуренты, а три зауряднейших студента. Добро
    бы  обставил  Тихона Шурка Лапчонок или, скажем, Егор Званцев - так нет,
    победителями  оказались  Зайцев,  Руднев  и Филиппенко. Ну, кто они? Что
    они?  И  вообще...  Тихон не раз слышал их ответы на экзаменах - в одной
    группе  с  ними  ведь.  Так  только  у  Зайцева  случались пятерки, и то
    изредка,  а  Колька  Руднев  -  вовсе троечник. А большего тугодума, чем
    Филиппенко, поискать.

    И  -  такая  победа.  Ими  и  деканат  заинтересовался,  шум,  статья  в
    стенгазете,   про   работу   Филиппенко   в   "Московском   комсомольце"
    напечатали. А главное - не зря!

    Тихон  просмотрел их курсовые и поразился. Сам бы так не мог. Сам! Ну, а
    они?  Тем  более  не смогли бы! У Филиппенко, правда, память отличная. А
    двое других и ею не блещут.

    Нет,  что-то  здесь  не  так. Фаддеев снова взялся за папки с курсовыми.
    Листал.  Вчитывался. Видел: чем-то похожи работы. Похожи. Темы разные, а
    стиль  изложения  -  общий. И на одной машинке все печатались, буква "н"
    всюду  западает.  Писал  их  явно  один  человек. Один и тот же. Все три
    курсовые.  Уж  конечно,  этот  один  не был ни Зайцевым, ни Рудневым, ни
    Филиппенко.  Нашли  себе,  видно,  где-то  аспиранта.  Хотя нет, где тут
    аспиранту.  Какой-то  кандидат, верно, влез. Правда, интересно бы знать,
    на  что  ему  было  отдавать  стоящие  вещи  в чужие руки. Но что искать
    мотивы, когда факты известны?!

    Тихон  долго  думал  потом, как мог он на это решиться. Ведь воспитан же
    был  в  презрении к доносу и ябеде в любой форме. Когда подумал - понял,
    что  виноват  был  мелкий его успех перед тем. Слава ведь, как известно,
    развращает.  А слава мелкая еще и делает мельче. Хорошо еще, что совести
    осталось  хоть столько, чтобы заговорить о трех самозванцах на групповом
    собрании,  где  педагогов не было. Тихону поверили сразу. Не одного его,
    оказывается,  смущало  стремительное  вознесение  к  институтскому  небу
    недавних  троечников.  Не  один  он  подозревал  в этом что-то неладное.
    Правда,  у  него  одного  хватило  духу  стать  здесь следователем. Зато
    сколько  нашлось прокуроров! Зайцев обиженно моргал, Филиппенко ругался,
    а  Руднев  со спокойным любопытством разглядывал лица своих обвинителей.
    В  конце  концов  Тихон  что-то разобрал в потоке несвязных слов, сквозь
    всхлипывания  прорывавшихся  из губ Филиппенко. И Тихона сразу бросило в
    жар  и  холод. Этот мучительно мор щившийся парень кричал о том, что они
    -  трое  -  всђ делают вместе, что они настоящие друзья, что у каждого в
    их  дружбе  и  в  их работе свое место. А курсовую ведь больше чем одним
    именем не подпишешь...

    "Соратники"  Тихона  говорили  о выговоре и исключении из комсомола, они
    судили  и  обличали,  потому  что не знали того, что знал Тихон. Он ведь
    тоже  один  из  Трех  Согласных,  только  других,  и  все,  что  говорил
    Филиппенко,  Тихон мог повторить о себе и своих друзьях. Другие этого не
    понимали. Но он-то понял.

    После  Тихону  говорили,  что  он  тоже  кричал. Сам он этого не помнил.
    Помнил   только,  как  винился  в  тупой  мнительности,  как  говорил  о
    благородном  соавторстве,  как  предлагал,  если  уж  хотят наказать эту
    троицу,  объявить  заодно  выговор  Ильфу  и  Петрову.  Или,  еще лучше,
    Брокгаузу  и Ефрону. И смял скандал, который сам же начал. И ушел, чтобы
    отправиться  домой.  Но  по дороге взял такси и заехал предварительно за
    Карлом и Леонидом.

    В  такси  Тихон ни словом не ответил на их тревожные расспросы. А у себя
    дома  властно приказал им встать перед ним по стойке "смирно" и объявил:
    "Мы не одни!" И рассказал все про групповое собрание.

    Собственно,  все  трое  и  раньше знали, что, наверное, не только им так
    хорошо  работается  вместе, что не только они так хорошо подходят друг к
    другу.  В  конце  концов,  работают же вместе два писателя, трое ученых,
    четверо  инженеров...  Существуют  авторские  группы и групповые авторы,
    авторские  коллективы  и коллективные авторы. Фаддеев, Фрунцев и Липатов
    не  только  чувствовали,  но  и  знали  разницу  между их союзом и этими
    содружествами,  которые в конце концов были ведь только "содружествами".
    У  них, у Трех Согласных, было не так. У Зайцева, Руднева и Филиппенко -
    тоже не так.

    -  А  нельзя  ли  нас троих рассматривать как единую личность? - спросил
    Тихон и беспомощно добавил: - В каком-то смысле...

    -  В  каком?  В  каком-то  -  можно.  Есть  такая  наука  - коллективная
    психология.  Старая наука, - Карл призвал на помощь познания, полученные
    на институтских лекциях по психологии, - ею Бехтерев еще занимался.

    -  Но  ведь и просто личности бывают разные. А уж коллективные-то! У нас
    случай редкой гармонии.

    -  Погодите,  погодите.  -  Карл  обнял  голову  руками.  -  Такой ли уж
    редкой-то?  Рассказывал  я  вам,  как  в прошлом году играл в турнире по
    переписке?

    ...Скандал   разразился   неожиданно.   Поначалу   настроение  судейской
    коллегии  было  даже  скорее благостным. Турнир по переписке, за который
    она  отвечала,  закончился, а такой турнир слишком долгое дело, чтобы от
    него  не  устать.  С  удовлетворением  отметила  коллегия  большой успех
    молодого  кандидата  в  мастера  (по  переписке) Перуанского, набравшего
    заветную  мастерскую  норму.  Новый  мастер  был  москвичом  и пришел на
    заседание  коллегии  с  тремя  друзьями.  Итак,  все  проходило  чинно и
    спокойно,   как   и   полагается   проходить  очередному  мероприятию  в
    Центральном шахматном клубе СССР.

    Но  вот  главный  судья попросил у Перуанского паспорт - чтобы сверить с
    квалификационной карточкой. Мастер подал его.

    Судья заглянул в документ и...

    - Это ваш паспорт?

    - Да

    - И фотография похожа. Но тут вы Иванов, и имя и отчество тоже