кую  смерть   и  в  самом  деле  о   нем
рассказывают,  в  чем  я  лично  сильно  сомневаюсь,  то  проще объяснить их
рассказы   тривиальной   галлюцинацией   голодающего   мозга,   чем    путем
сомнительных  умопостроений  конструировать  целое  мироздание,  в   котором
существование этого самого туннеля было бы непротиворечиво.
    Не  видать  также  ни  сонмов  душ,  стремящихся  на  Суд,  ни  строгого
бородатого  дедушки,  ни  старухи  с  косой.  Никто никуда не зовет. Никаких
обязательств  нет.  С  земными  делами  рассчитался. Есть-пить не хочется, в
туалет тоже. Времени в запасе не  знаю сколько, но есть надежда, что  много.
Может, целая бесконечность.  Один, как Демон  над Кавказом, и  свободен, как
голая Маргарита на метле. Вот мы сейчас этой свободой и будем  пользоваться.
Попутешествуем по местам, которые при  жизни только снились. Заодно и  новую
свою сущность испытаем.
    Я  почувствовал  себя  честным  советским  гражданином,  оказавшимся  по
турпутевке комсомола  в западном  колбасном магазине.  Нет, даже  не так. Не
просто в колбасном магазине, а  чтобы перед этим найти на  тротуаре кошелек,
набитый  баксами.  А  сопровождающий  в  это  время  квасит  в  гостинице  и
закусывает  привезенной  с   собой  килькой  в   томатном  соусе.  То   есть
возможности  открываются   неограниченные,  и   есть  средства,   чтобы   их
реализовать. Текут слюнки, трясутся руки, и не знаешь, с чего начать.
    Спокойно. Начнем с чего-нибудь простого и красивого.
    И я  медленно взлетел  над Москвой.  В конце  концов, я  ведь любил этот
город, так почему бы  мне хотя бы напоследок  не взглянуть на него  с высоты
птичьего полета, о чем иногда мечталось, но не моглось, потому что это -  не
Нью-Йорк, в котором только заплати...
    Где-то внизу  остывало чужое  мертвое тело.  Санек рассказывал  Жене про
эвакуацию  из  Ханкалы.  Иванов  все  так  же  одиноко  стучал  по клавишам.
Половой гигант  Генка Рогозин,  забаррикадировавшись с  Маринкой и  Ольгой в
комнате отдыха, умело  подводил их обеих  к оргазму на  видавшей и не  такое
кожаной кушетке.
    Чем выше я  поднимался, тем более  далекой становилась суета  внизу. Это
уже  не  мой  мир.  Исчерченный  огненными строками проспектов, спящий город
отпускал меня в мир другой, огромный  и пока еще чуждый, но я  хотел познать
его, как когда-то познал узенькие  улочки возле Моховой и Патриарших,  тогда
еще Пионерских,  как познал  пивнушки в  Останкино и  хрущевки в Черемушках,
как познал в  этих пивнушках друзей  на одну ночь,  и подруг на  одну ночь в
этих хрущовках, и они познали  меня. Редкие автомобили, не обращая  внимания
на светофоры, проносились по  уплывающим вниз улицам. Поблескивали  синими и
красными  маячками  гаишные  "форды",  подвывали  сиренами  "скорые". Гудели
немолчным  гулом  промзоны  окраин.  Тверская  сверкала  огнями   престижных
бутиков и  голой кожей  ночных девчонок.  Во тьме  Мавзолея покоилась мумия.
Шипели  кровавые  фонтаны  Поклонной.  Все  это,  теплое  и родное, медленно
уходило все дальше  и дальше вниз.  Ночь, прохлада и  влага дождевых облаков
обступали меня. Страха я не  чувствовал. Страх умер вместе с  телом, вылетел
из разбитой двумя пулями головы и остался ошметками на двери. Но жила  душа,
и это было невыносимо.
    ...И я  оказался в  Тихом океане,  прямо над  Марианской впадиной.  Черт
знает, зачем мне  это понадобилось. Вспомнил  читанные в детстве  книжки про
Пикаров, Огюста  и Жака,  и батискаф,  наполненный керосином.  Жарко светило
солнце,  полный  штиль  выгладил  сверкающую  водную поверхность до далекого
горизонта. После  ночной моросящей  Москвы контраст  оказался слишком силен.
Захотелось зажмуриться, как в детстве,  выходя с дневного сеанса из  темного
кинотеатра на яркий  свет. Внизу мерно  дышала бездна, то  поднимаясь ко мне
водяным куполом, то проваливаясь, словно приглашая войти в себя. Я знал  то,
что  находится  там,  под  зыбкой  границей  двух  сред,  на каждом метре из
одиннадцати с  лишним давящих  холодных тысяч.  Но знать  - одно,  а нырнуть
туда - совсем другое. И я медленно перешел сквозь дрожащую тонкую пленку  из
солнечного  океанского   полдня  в   светло-зеленый,  густо   настоянный  на
планктоне, прогретый  приповерхностный слой.  И позволил  себе падать  вниз,
как  падает  брошенная  с  палубы  туристского  лайнера  монета,  как падает
запеленатое  тело  с  привязанным  к  ногам  грузом,  как падает обглоданный
акулами  скелет  старого  кита.  Зеленые  лучи,  сконцентрированные волнами,
бродили вокруг и  сопровождали мое падение.  Искрящейся взвесью играл  в них
планктон. Непрерывно  поглощая живой  бульон, резвилась  рыбья мелочь. Жизнь
кишела,  жуя,  посвистывая  и  трепыхаясь.  Чуть  ниже  и в стороне прошли и
канули  в  сумрак  темные  жуткие  существа,  ища  достойной  себя   добычи.
Солнечный свет становился все зеленее и гас.
    А  может,  упасть  туда,  и  там  остаться до самого Судного дня? Лежать
среди мертвой  кашицы под  бесконечным дождем  новой мертвечины,  падающей с
черного  тысячетонного  неба?  Тосковать  по  прожитой  зазря  и  так  глупо
потерянной  жизни?  Радоваться  каждой   упавшей  неподалеку  монетке,   как
знамению Божию о  том, что есть  еще кто-то, кто  живет там, наверху,  и его
жизнь, быть  может, не  так бездарна?  А потом,  после две  тысячи восьмого,
когда монетки перестанут  падать, подняться наверх  и вернуться в  Москву, и
увидеть ее пустую, разрушенную,  и полететь потом, стеная,  над безжизненной
Землей?
    Однако,  куда  же  все-таки  деваются  души  других  умерших?  Вот  моя,
например,  при  мне.  Немного  экстравагантно,  но  все-таки  проводит  свое
свободное время.  Но я  не ощущаю  никаких признаков  того, что во Вселенной
существуют еще  такие же  скитальцы. Это,  по крайней  мере, странно. За тот
малый срок, что я мертв, в одной только Москве распрощались с жизнью,  может
быть, десяток человек. Кто  в автокатастрофе - сам  видел при отлете, -  кто
водку с рук на  вокзале купил, а кому  и от старости посчастливилось.  А где
те миллиарды, которые умерли раньше? А  где те, которые еще не родились?  Мы
что, никак не  контактируем друг с  другом? И кто,  в конце концов,  все это
организует?   Господи  Боже  Праведный,  Великий,  Всемогущий,  раз  Ты, как
выясняется, все-таки  существуешь, то  где Ты?  Не пора  ли заинтересоваться
заблудшей овцой и препроводить ну если уж не в Рай, то хотя бы для начала  в
Чистилище? Если  Ты про  меня не  вспомнишь, то  я от  одиночества и в Ад со
временем запрошусь, а это не в Твоих интересах -  программисты хорошие  везде
нужны.
    ...Я давно уже  достиг глубины, куда  никогда не проникали  лучи Солнца.
Зная,  что  это  лишь  малая  часть  пути  вниз, я чувствовал неуют и страх.
Мертвая вода. То, что в  ней плавало, жрало экскременты, сыплющиеся  сверху,
и друг друга.  Но было оно  очаровательным. Чуть не  каждый экземпляр считал
своим  долгом  подсвечивать  вечную  ночь  каким-нибудь  бледненьким цветным
огоньком.  Рожденные  в  отсутствии  всяких  препятствий,  в свободной воде,
местные существа обзавелись невероятно сложными формами тел, с торчащими  во
все  стороны   выростами,  удилищами,   хлыстами,  гирляндами,   лохмами   и
рогульками.  Все   это  великолепие,   непрерывно  питаясь   и  испражняясь,
появлялось из  тьмы снизу,  проносилось сквозь  тьму мимо  меня и исчезало в
такой же тьме вверху.
    По мере моего  падения живые формы  менялись и беднели.  Давление делало
свое дело  - черная  вода все  больше пустела.  Однако мощь  жизни оказалась
такова,  что  и  на  самом  дне,  которого  я  достиг неожиданно быстро, под
многокилометровым столбом воды,  мутную неподвижную взвесь  осадков все-таки
бороздили  какие-то  бледные  вяловатые  существа.  Прошло,  наверное,  чуть
больше  часа,  как  я  покинул  Москву,  там  все  еще  ночь, и мой никем не
найденный труп остывает в холле  пятого этажа. Виталий спит мордой  вниз, не
раздевшись, на диване  в гостиной своей  дачи. Виктор устало  паркует "сааб"
на платной стоянке. Ольга с  Маринкой наконец-то вернулись на рабочие  места
и теперь одинаково дрыхнут за терминалами, отодвинув в стороны клавиатуры  и
положив  головы  на  руки.  Санек  курит  на крыльце и мрачно вглядывается в
ночь.
    А я лежу на дне Марианской впадины, и мне на всех них наплевать.
    Захочу  -  пойду  дальше,  вглубь   Земли,  сквозь  кору  и  мантию,   к
раскаленному ядру...
    Однако, довольно мрачных глубин!
    Я  пронзил  водяную  толщу  и  вознесся  над  сверкающей гладью океана к
белому горячему небу. Жаль, мой  взлет не сопровождался фонтаном брызг,  как
пуск какого-нибудь "Полариса".  Океан падал вниз, быстро покрываясь  дымкой,
и  уже  горизонт  начинал  заваливаться  сам  за  себя, подтверждая  правоту
сожженных средневековых еретиков,  и  уже казалась  близка  последняя тонкая
пленка стратосферных облаков, за которой фиолетовое  небо усыпят звезды... И
тут я опять передумал.
    И  оказался  в  Нью-Йорке.  Душный  день  катился к закату. Американская
пятница, по-ихнему  "уик-энд". Когда  она была  русской, я  еще жил.  Какого
черта  я  при  жизни  не  ездил  за  границу? Ну ладно, при коммунистах имел
статус невыездного, как памятник Минину и Пожарскому, но потом-то, в  период
демократической   неразберихи,   Виталий   без   труда   себе  загранпаспорт
сварганил, мог  бы и  мне организовать.  А как  государственность российская
опять стала  привычным маразмом  наливаться, так  у меня  запретные пять лет
истекли,  мог  спокойно  заявление  подавать  и  ехать  куда  захочется. Все
некогда дураку казалось,  думал, вот то  дело доделаю, да  это закрою, а  уж
там и мир посмотрю. Ну  вот теперь смотри, покойничек, да  облизывайся, даже
в бар не зайдешь ихнего дрянного пивка попить.
    В душном вечернем Нью-Йорке,  неторопливо плывя сквозь залитые  багровым
закатным  светом  манхаттанские  горбатые  джунгли,  я ощутил острый приступ
своеобразного дежавю,  посещавшего меня  иногда и  раньше, может  быть раз в
год или даже реже того. Словно  происходящее со мной в этот момент  я раньше
видел  во  сне.  Мимолетное  ощущение,  вспыхивающее  где-то на втором плане
сознания  в  самые  обыкновенные  моменты  жизни  -  во  время  разговора  с
кем-нибудь,  или  на  совещании,  или  при  делании  какого-нибудь  простого
бытового  дела.  Ощущение  вспыхивало  и  сразу  же  гасло,  но  после  него
оставалось и  некоторое время  ныло, как  больной зуб,  странное сомнение  в
единственности жизни,  которой я  живу. Наверное,  подобными сбоями сознания
идеалисты   подпитывают   свое   ничем   более   серьезным  не  обоснованное
мировоззрение. С другой стороны, не мне бы, бесплотному духу,  проповедовать
сейчас материализм.
    И все-таки, когда-то мне это  точно снилось. Красный закат над  огромным
пустым черным  городом. Я  один в  громыхающем вагоне  электрички, летящей в
никуда  по  шатким  виадукам  где-то  на  уровне средних этажей небоскребов.
Беззвучные сполохи красного солнца в  зеркальных стенах и в просветах  между
черными  зданиями.  Тоскливое  ощущение  одиночества  и свершившейся атомной
войны. Детское чувство влюбленности в погибших людей.
    Я, как  мог, встряхнулся.  Апокалиптический сон  на самом  деле ничем не
походил  на  город,  который  я  посетил,  разве  что  цветом  заката. Город
оказался  жив,  да  еще  как  жив!  Белорубашечники,  наковавшись  за неделю
баксов,  расползались  из   своих  уолл-стритовских  контор   по  не   менее
престижным  местам  проживания  и  отдыха.  Бродвей готовился к приему оравы
театралов. Брюхатые "Боинги", выстроившись цепочкой, заходили на  Ла-Гуардиа
навстечу  закату,   валясь  на   левое  крыло   над  потемневшим    заливом.
Бесчисленные  пивобрюхие  сикспэки  разом,  как  по  команде,   откупоривали
четвертые по счету банки. Свобода  бодро вздымала каменный факел только  для
внутреннего  употребления   гражданами  Великой   Страны,  повернувшись    к
остальному миру непотребной частью тела. Ну так с чего начнем?
    И  я,  малокультурный  российский   программист,  учитывая  свои   новые
нейтринные  способности,   мысленно  набросал   следующий  план    посещения
достопримечательностей цитадели демократии:
    1.  Нью-Йорк.  Смотровая  площадка  в  короне  статуи Свободы. Любование
закатом. Размышления о символичности невозможности плевка вниз. 15 минут.
    2.  Нью-Йорк.   Бродвей.  Прогулка   в  оттягивающейся   толпе.   Осмотр
проституток и секс-шопов,  если они там  еще сохранились со  времен холодной
войны и репортажей Леонида Зорина. 15 минут.
    3.  Нью-Йорк.  Бродвей.  Посещение  мюзикла.  Только  не  "Вест-сайдская
история", ради Бога!  Либо "Кошки", о  котором я знаю  только, что он  к нам
приезжал, либо  какой-нибудь третий,  о котором  я не  знаю вообще ничего. 4
часа. Без права посещения буфета.
    4. Нью-Йорк.  Гарлем. Изучение  ужасных условий  жизни черных кварталов.
Выслеживание путей транспортировки и распространения наркотиков.  Знакомство
с работой местной полиции. 1 час.
    5. Нью-Йорк. Редакция какой-нибудь  крупной газеты. Экскурсия по  местам
трудовой  славы  Роберта  Рэдфорда  ("Вся  президентская рать") и еще одного
журналиста, не помню как звать ("Козерог-1"). 10 минут.
    6.  Нью-Йорк.  Кони-Айленд.  Поиск  самого Кони-Айленда. Поиск квартала,
похожего на описанный  Марио Пьюзо с  учетом видеоряда Фрэнка  Форда Копполы
("Крестный отец - 1,2,3"). 10 минут.
    7. Нью-Йорк. Завершение осмотра.  Посещение злачных мест -  стрип-баров,
публичных  домов,  подземных  автостоянок,  гостиниц,  фотостудий,   частных
владений с бассейнами. По 30  секунд на каждое место, как  на интернетовских
порносайтах.
    8. Вашингтон. Овальный кабинет  Белого дома. Подсматривание через  плечо
ихнего президента, чего он там  пишет. Если он пишет вообще  хоть что-нибудь
- 10 минут, иначе - 1 минута.
    9. Вашингтон. Пентагон. Полет  с угуканьем и подвыванием  по бесконечным
пустым коридорам в надежде испугать ночную охрану. 5 минут.
    10.Вашингтон.  Лэнгли,  штаб-квартира  ЦРУ.  Ознакомление  со  всеми  до
единой  самыми  страшными  тайнами,  в  том  числе  и  насчет   разбившегося
инопланетного корабля, а также  действительно ли американцы летали  на Луну,
и еще, кто на самом деле убил президента Кеннеди. 30 минут.
    11.Вашингтон.  Где  точно  -  не  знаю,  может,  и  не  в Вашингтоне, но
штаб-квартира  ФБР.  Доступ  к  икс-файлам,  бишь  "Секретным   материалам".
Окончательное  ознакомление  с  самыми  страшными  тайнами, которых не знают
даже в ЦРУ. 30 минут.
    12.Вашингтон.  Здание  Конгресса,   купол.  Обозрение  пейзажа   ночного
города. Размышление о том, стоит  ли знакомиться с самыми страшными  тайнами
Агентства национальной безопасности. До рассвета.
    13.Вашингтон. Завершение осмотра, с акцентом на частные владения. По  30
секунд.
    14.Хьюстон, центр управления НАСА  - мыс Канаверал, космодром.  Метаться
туда-сюда,  наблюдая  в  реальном  времени  процесс  пуска  шаттла. Вместе с
шаттлом  выйти  на  расчетную  орбиту,  если  не  помешает  погода,  или  не
отвалится какая-нибудь железяка. 30 минут.
    15.Где  точно  -  не  знаю.  Бескрайние  равнины  одноэтажной   Америки.
Мчаться в потоке машин по хайвэю или интерстейту, горланя "Гуд бай  Америка,
о!" в  версии альбома  "Князь тишины",  1988 год.  Пять раз  по 3  минуты 30
секунд.
    16.Редмонд.  Кампус  компании  "Майкрософт".  Ритуальное  посещение, без
эмоций. Посиделки на столе  Билла Гейтса, самого богатого  человека планеты.
1 минута.
    17.Калифорния.  Кремниевая  долина.   Ощущая  себя  Джеком   Николсоном,
полетать на высоте 50-70 метров. 30 минут.
    18.Лас-Вегас.  Залезть  во  внутренности  любого  "однорукого бандита" и
выяснить,  благодаря  какой  детали  американцы умудряются сохранять светлую
веру в теорию вероятности и честность предпринимательства. 1 минута.
    19.Лас-Вегас.  Невада,  ядерный  полигон.  Посетить  подземные  пустоты,
образовавшиеся  в  результате  испытательных  взрывов.  Можно,  в  принципе,
сделать то же самое в Семипалатинске, но в Неваде, мне кажется,  безопаснее.
Хотя о чем это я? 10 минут.
    20.Завершение экскурсии. Отбытие куда-нибудь.
    План в целом хорош и, что самое главное, удивительным образом  совпадает
с  моими  представлениями  об  Америке,  сложившимися в результате прочтения
книжек  в  детстве,  журнала  "Крокодил"  в  юности,  просмотра  телеков   в
молодости и видиков в зрелости, а также выслушивания рассказов паломников  в
последние перед  смертью годы.  Единственный недостаток  - полное  нежелание
его  исполнять,   образовавшееся  по   мере  его   составления.  Стоило   ли
отправляться в такую даль,  чтобы увидеть то, что  я и без того  давно знаю?
Поэтому я сразу перешел к двадцатому пункту.
    ...Место, где  я оказался,  называлось Европа.  Но не  часть света, и не
остров в  Индийском океане,  а спутник  Юпитера. Это  очень далеко от Земли.
Если  бы  не  две  тысячи  восьмой  год,  люди добрались бы сюда не скоро, а
теперь  не  доберутся  никогда.  Так  что  я  -  единственный на веки вечные
посетитель  этого  благословенного  местечка.  Миллионы  лет назад, когда на
Земле жрали друг друга  динозавры, этот же самый  лед лежал под серым  небом
такой же  точно мертвой  равниной, как  сейчас, и  через миллионы лет, когда
Солнце погаснет, он будет все так же мертв.
    Мраморный Юпитер, наискось  исполосованный облачными грядами,  висел над
далеким  горизонтом.  Вечный  ветер  нес  в  его сторону шелестящую поземку.
Бледно  светили   звезды.  Европеанская   ночь  баюкала   планету   морозной
бессмысленной песней, и не было  ей конца. Повиснув посреди этого  обиталища
смерти, я  впервые ужаснулся  положению, в  котором оказался.  Что я? Кто я?
Сколько мне отведено? А если вечность?  Мое тело мертво, но сам-то я  жив! Я
сохранил эмоции, я  чувствую время, работает  мой разум. Я  человек, каким и
был  до  того,  как  умер,  потому  что  я  -  это  мое ощущение себя, а оно
сохранилось  неизменным.  А  значит,  я,  как  и  раньше,  ограничен в своих
возможностях. Да, я перемещаюсь куда захочу, я могу узнать все, что  захочу,
но это же совсем не то, что нужно человеку для жизни. Человеку нужны  другие
люди.  Человеку  нужно  незнание.  Человеку  нужна  любовь.  Человеку  нужна
смерть,  в  конце  концов.  Без  этого  и  многого  другого  участь человека
невыносима. Что будет со мной, человеком, без всего этого?
    Вот пройдет десяток  лет. Я не  знаю, как я  их проведу. Уйду  в далекий
космос,  блуждать  по  другим  галактикам,  искать  чужие цивилизации? Нырну
внутрь Солнца и буду сидеть там, бирюк бирюком, в центре термоядерного  ада?
Вернусь на Землю, к людям, жить безнадежным вуайеризмом?
    А вот интересно, сохранилась ли у меня психика? Та самая, в  медицинском
смысле, которая может нарушиться? С одной стороны, если бы она  сохранилась,
то уже  нарушилась бы,  потому что  вынести происходящее  со мной нормальная
психика вряд ли может. С другой  стороны, я не замечаю никаких отклонений  в
самоощущении, а ведь  психика - такой  же элемент моего  "я", как, например,
способность  рассуждать.  Но  опять  же,  если  она  сохранилась,  и  я  уже
свихнулся, то способен  ли я определить,  свихнулся ли я?  А может, со  мной
вообще ничего не происходило,  и никакой Санек не  вгонял мне в лоб  пулю, а
просто  это  белая  горячка  приключилась  сразу  после  приема  арманьяка в
ротонде  над  Хамовниками?   И  сейчас  я   не  вишу  свободно   над  пустой
поверхностью  Европы,  пронизываемый  ветром  и  ледяными  кристалликами,  а
совсем наоборот,  лежу где-нибудь  в Кащенко,  прикованный к  койке, в  луже
мочи, в смирительной рубашке, и  здоровенный эскулап засаживает мне укол  за
уколом в надежде вернуть к трудовой деятельности?
    Не, на белую горячку  не похоже - чертиков  не видать. Вообще никого  не
видать, прах их всех дери, толь