его памяти теснилось пережитое за последние две недели: поездка на
Север, необычайная прелесть ночи на дрифтере, неожиданный свирепый,
бешеный шторм, внезапное пробуждение на острове - в этом странном,
неправдоподобном мирке, с талантливым ученым-чудаком. (А ведь Рашков верно
предсказал!) И эти саамы!
   Невероятная судьба Таусена, его нелепое отшельничество. Как-то
воспримет он новую жизнь?!
   Пожалуй, Юрий был вчера прав: материала хватит на целый роман. Разве
это не благодарнейшая тема для романа - душевный перелом, который
назревает в Таусене при его столкновении с новым для него миром?! Почему
бы Гущину не написать и в самом деле этот роман? Ему необходимо ближе
приглядеться к Таусену.
   Напрасно боится Гущин пошевелиться - его друг Юрий тоже не спит, а Кнуд
после всех впечатлений за день так крепко уснул, что вряд ли даже гром его
разбудит.
   Цветков вспоминает, как ужасно было на острове чувствовать полную
оторванность от жизни. А потом - внезапный вихрь событий: борьба
гигантских зверей, охота на тигров, неожиданное появление Петрова, и вот
они на Большой земле... Сегодня или завтра он увидит мать и товарищей по
лаборатории и вернется к работе.
   Длинны на Севере осенние ночи! Еще и рассвет как следует не наступил, а
часовая стрелка уже отметила начало утра. Заскрипели двери, кто-то двинул
громко стулом, послышался энергичный, деловой голос Миронова. А за
закрытым окном раздалось мычание коровьего стада. Много лет не слышал
Таусен коровьего мычания, и в это утро он наслаждался этими негармоничными
звуками, как отрадной музыкой.
   На острове Таусен привык вести размеренную жизнь и вставать рано. Но
события последних дней совсем выбили его из колеи. Он взглянул на свои
старые карманные часы, лежавшие на тумбочке у кровати. Давно уж он не
вставал так поздно!
   - Ну, дорогой Таусен, сегодня мы с вами прощаемся, - сказал Рашков за
завтраком.
   - Как? - насторожился Таусен.
   - Сейчас после завтрака я улетаю.
   - А я так привязался к вам! - вдруг с какой-то странной для него самого
горячностью воскликнул Таусен.
   - Мы и не расстанемся надолго, коллега, - ответил своим густым, веселым
баском Рашков. - Но сегодня вы, пожалуй, сами не согласитесь со мной
улететь. Я слышал, вам собираются показать здесь много интересного. На
побережье, и очень близко, есть кое-какие предприятия, связанные с моей
работой. Я поручил моему другу, Юрию Михайловичу (Цветков весь вспыхнул:
это впервые Рашков назвал его своим другом), проследить там кое-какие
результаты...
   Он еще ничего не поручал Цветкову, сама эта фраза была поручением, и
Цветков безмолвно принял его с гордой радостью - ему хорошо были известны
размах и смелость работ, которыми руководил Рашков.
   Четким, военным шагом вошел Миронов, одетый по-дорожному.
   - Я готов!
   Таусен, Гущин, Цветков и Кнуд быстро оделись. Миронов открыл дверь,
пропустил всех на крыльцо и вышел последним. Порыв резкого ветра заставил
всех поежиться.
   Тучи плыли низко, в воздухе на ветру заплясали очень редкие мелкие
снежинки; совсем не такая была погода, как в тот недавний день, когда
москвичи впервые прибыли сюда.
   Ребятишки с портфеликами и сумками бежали в школу, но, увидев гостей,
как по команде остановились у крыльца. С веселым любопытством разглядывали
они незнакомых людей. Колхозники выходили из домов и направлялись все в
одну сторону - к морю. За домами простиралась бесконечная даль тундры.
   - Так что же это все-таки за предприятия, с которыми вы хотите меня
познакомить и какую там проводит мой коллега Рашков работу? - обратился
Таусен к Цветкову.
   Но не успел тот ответить, как к крыльцу бесшумно подкатила оригинальная
машина. Это был изящный лимузин обтекаемой формы на легком гусеничном ходу.
   Дверца машины открылась, и оттуда выглянуло румяное девичье лицо шофера.
   Кнуд шагнул по направлению к машине и, слегка запинаясь, произнес:
   - Здрав-ствуй-те, то-варищ.
   Помолчал и добавил:
   - По-едем?
   Девушка сдвинула брови, внимательно взглянула на приземистого
скуластого подростка и протянула ему руку:
   - Здравствуй, товарищ. Поедем!
   Таусен изумленно смотрел на Кнуда: когда и как он успел выучить русские
слова?
 
    
 
   Гости мягко покачивались на упругих кожаных подушках в просторном и
удобном кузове машины. В окно Таусен видел мелькавшие колхозные дома, и
скоро машина вынеслась на простор тундры.
   Но где же шоссе?
   Нет, машина неслась прямо по бугристому пространству. Похрустывал
взламываемый ледок, взлетали брызги воды и грязи.
   Таусен инстинктивно ухватился за поручень, но быстрый ход машины был
все так же плавен, пружинили подушки сиденья, и, отвернувшись от окна,
можно было подумать, что едешь по автостраде.
   Вдруг машина, до того мчавшаяся по прямой, стала обходить невидимое
препятствие. Таусен увидел ограждение: на низких колышках нескончаемо
тянулась над землей проволока, а за ней по земле стлалась какая-то зелень.
   - Что же это такое? Зачем проволока?
   Вместо ответа Миронов обратился к шоферу:
   - Клава, давай медленнее.
   Машина резко сбавила ход.
   - Да это же стелющиеся яблони! - воскликнул Таусен, разглядывая их
глазами знатока. - Тут растения получше моих! О, я вижу труды
селекционеров!
   А машина уже опять шла полным ходом, и Таусен безуспешно силился
понять, сколько же насаждений в этом необъятном саду.
   Он подумал: "А я еще с такой гордостью показывал молодым людям мой сад!"
   Но вот опять ход машины замедлился.
   - Взгляните-ко на наши груши, - сказал Миронов.
   - Где же они?
   Не было ничего похожего на древесные стволы. Таусен видел только
высокие зеленые стебли, напоминавшие подсолнечник.
   - А вы приглядитесь-ко получше, - предложил Миронов.
   Машина остановилась.
   - Действительно, груши! - воскликнул Таусен.
   Груши были еще незрелы ("Очевидно, уж не успеют дозреть!"), но они
вполне сформировались. Таусен сорвал одну, надкусил: твердая, кислая, но с
грушевым запахом и знакомым привкусом.
   - Неужели же вы об этом не знали? - спросил он Гущина.
   - Ну, как не знали!
   - А вы меня ввели в заблуждение, когда я думал поразить вас своими
успехами в садоводстве.
   Гущин улыбнулся, а Цветков пояснил:
   - Мы не хотели вас разочаровывать. Мы тогда не были уверены, что вы так
скоро сможете наглядно убедиться в достижениях наших селекционеров.
   - Я ценю вашу деликатность, молодые люди, - сказал Таусен. - Это
замечательный экземпляр однолетней груши. А какое это имеет практическое
значение?
   - Нам это очень нужно, - объяснял Миронов, обращаясь одновременно к
Таусену и Кнуду, который слушал с таким напряжением, словно пытался понять
незнакомый язык, - стелющиеся деревья еще жди, пока вырастут, а тут в
первый же год плоды получаются.
   Таусен хотел еще раз вернуться, пройтись по саду, но Миронов уговорил
ехать дальше: "А то до вечера не успеем всего осмотреть".
   Машина тронулась и помчалась. Впереди блеснула водная гладь.
   Рев и мычание доносились оттуда.
   Таусену сначала показалось, что это море. Но это было не море, а озеро.
   Правда, море было рядом и соединялось с озером недлинным узким каналом.
   Опять выглянуло солнце, тучи начали рассеиваться. На поверхности озера
показались огромные животные.
   Когда подъехали ближе, стало ясно, что это тюлени. Но какие!
   Чувствуя солнечное тепло, животные стали выбираться на берег. Они
поднимались на передних лапах и подтягивались вперед всем туловищем, потом
ложились на грудь, горбили спину. В их движениях была своеобразная,
тяжеловатая грация. Выбрав местечко на белом, сверкавшем на солнце песке,
тюлень блаженно успокаивался, растянувшись, как человек, который
собирается загорать.
   Животных было так много, что озеро буквально кишело ими. Они ничуть не
испугались приближения машины. Те, которые вылезли на берег, как по
команде повернули головы и смотрели то на машину, то на людей.
   Таусен выскочил первым, когда девушка-шофер еще тормозила. Он легко
спрыгнул с подножки и с большим волнением устремился к животным.
   Они были действительно огромны и превосходили по величине даже тех,
которых он вывел там, на острове.
   - Ведь вы видели моих гигантов, - упавшим голосом сказал Таусен,
обращаясь к Цветкову и Гущину, - почему же вы ни одним словом не
обмолвились? Впрочем, вы уже ответили мне на такой вопрос... Какую
деликатность вы проявили! Как вы щадили мою самонадеянность! Но как... как
это достигнуто? Можно ли в таком огромном количестве делать операции с
пересадкой тканей?
   - У нас это делается проще, - сказал Цветков.
   Ему было неловко, что приходится говорить с таким крупным ученым языком
учителя, объясняющего ученику. Но нельзя же было не ответить на вопрос
Таусена!
   - Рашков разработал совсем другой способ воздействия на гипофиз, -
продолжал он. - Железа облучается пучком ультрафиолетовых лучей...
   - Позвольте! - перебил его Таусен. - Так, значит, у вас нашли способ
давать узкий, направленный пучок - то, чего еще никто не умел... по
крайней мере, насколько я знаю, десять лет назад...
   - Да, - кивнул Цветков, - это достигнуто у нас.
   - А правда, академик, - сказал Миронов, - большое дело сделали наши
ученые со зверем? Кожа-то величиной со слона! Ведь еще до войны сколько
зверя истребили! Техника-то лова улучшается. Гренландского кита почти
вовсе выбили! А теперь, может, и кита будут увеличивать. Моржа в море
мало, только в далеких местах сохранился. Морской коровы совсем нет.
Морскую выдру только в заповеднике найдешь. Я читал: до войны по всем
странам зверя били больше миллиона в год. А теперь, наверно, и того
больше. Туша тюленя весит сколько?
   Ну, сто килограммов. А эти - тонн по девять! Одного такого убьешь - все
равно, что сотню простых уложишь. И у нас скоро будет много таких
питомников.
   Заметив огорченный вид Таусена, Цветков тронул его за рукав:
   - Да вы не расстраивайтесь! Работы на ваш век хватит! Еще столько надо
сделать!..
 
    
 
   - Куда же мы теперь? - спросил Таусен.
   - Я ведь должен выполнить поручение Рашкова, - уклончиво ответил
Цветков. - Отсюда это совсем уже недалеко.
   Гущин незаметно наблюдал за Таусеном и старался разгадать, что с ним
происходит. Ученый сидел прямой, строгий. Его лицо было задумчиво.
   Да, судьба Таусена действительно могла быть темой для поучительного
романа.
   Интерес к душевному перелому, который переживал Таусен, и удерживал
здесь Гущина, как ни хотелось ему скорее повидаться с Леной.
   - Приехали! - раздался из шоферской кабины голос Миронова.
   Машина остановилась. Перед ними невдалеке от берега протянулось длинное
одноэтажное кирпичное здание.
   - Это рыбозавод, - сказал Цветков.
   Таусен рассеянно кивнул головой.
   В директорском кабинете их встретила немолодая высокая женщина с
черными глазами и гладко зачесанными седыми волосами. Она поднялась из-за
письменного стола и протянула руку прежде всех Таусену.
   - Ну, я рада вас видеть у нас... - Она замялась, не найдя сразу
обращения, и добавила: - Таусен.
   - Откуда вы знаете? - с недоумением спросил академик.
   - Что же тут удивительного? - улыбнулся Цветков. - Мы ведь предупредили
о нашем приезде. Позвольте вам представить Софью Ефимовну Липкину,
старшего научного сотрудника завода.
   - А сейчас я за директора, - пожаловалась Софья Ефимовна. - Иван
Федотыч в командировке, и я вот... с канцелярией вожусь. Ску-ука!
   Она певуче протянула это слово.
   - Значит, страдает ваша диссертация? - участливо спросил Цветков.
   Софья Ефимовна оживилась:
   - Да нет, двигается.
   - Вот Николай Фомич мне и поручил, - сказал Цветков, - посмотреть, как
это у вас теперь получается.
   - Софья Ефимовна - ученица Николая Фомича? - спросил Таусен.
   - Да, - ответил Цветков, - хотя когда вы познакомитесь с темой ее
докторской диссертации, то убедитесь, что слово "ученица" вообще-то к ней
неприменимо.
   Скорей учительница многих и многих.
   - Слушайте, - шутливо возмутилась Липкина, - да вы разговариваете обо
мне как будто в моем отсутствии! - И она быстро спросила: - Вас сейчас
покормить?
   Все молчали, глядя на Таусена.
   - Что касается меня, то я вполне сыт после завтрака, - сказал он.
   - Мне кажется, мы все сыты и гостеприимного хозяина не обидели! -
кивнул Гущин на Миронова.
   - Тогда разрешите: я хочу провести вас по нашему хозяйству.
   Легкой походкой она подошла к двери и раскрыла ее, пропуская
посетителей.
   Они вошли в огромное, очень длинное помещение, в котором тянулись в
несколько рядов садки. Около каждого стояла женщина. Не переставая
работать, женщины оглянулись на вошедших. Работа их состояла в том, что
каждая выхватывала из садка справа от себя крупную рыбину и, держа ее на
весу, правой рукой вкалывала в нее иглу шприца, а затем опускала рыбу в
садок слева и бралась за следующую. Подсобные работницы быстро наполняли
шприцы и принимали использованные. Работа шла очень быстро.
   Таусен долго смотрел, потом сказал:
   - Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело...
   - Еще бы вы не поняли, коллега! - отозвалась Софья Ефимовна. - Ну,
конечно, вы видите массовые гипофизарные инъекции.
   - Насколько я помню, - сказал Таусен после долгой паузы, - первые опыты
искусственного оплодотворения икры осетровых рыб, успешное выведение и
выращивание мальков были произведены именно у вас, в России...
   - Вы совершенно правы, - заметила Липкина. - Был такой рыбовод
Овсянников.
   Овсянников еще в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году вместе со
своим сотрудником Пельцамом добился на Волге искусственного оплодотворения
стерляди. Они вывели мальков и вырастили их до годовалого возраста.
   Овсянников получил в свое время медаль первой степени от Парижского
общества акклиматизации. В тысяча восемьсот семьдесят первом году он
удачно повторил свой опыт, а еще через два года Пельцам начал разводить
стерлядей. Тогда и в других странах стали, по их примеру, разводить
севрюгу и другие породы. Ведь осетровые - одни из самых ценных рыб, а в
неволе они размножались плохо.
   Запасы их давно уже стали истощаться. Но, впрочем, мы успешно применяем
гипофизарные инъекции не только к осетровым, но и к разным другим породам.
   - Я еще припоминаю, - сказал Таусен, - что метод гипофизарных инъекций
почти одновременно был предложен лет пятнадцать назад одним из советских
ученых и кем-то и Бразилии. Рыбам впрыскивают гормон передней доли
гипофиза? - обратился он к Софье Ефимовне.
   - Да, - ответила она.
   Они стояли недалеко от входа. Работницы, не обращая на них внимания,
продолжали свое дело. Из больших окон падали широкие полосы света. В них
поблескивали то рыбья чешуя, то стекло шприца.
   - Уже тогда было установлено на практике, - говорил Таусен, - что этот
гормон повышает выделение икры и молок и способствует наилучшему
оплодотворению. Но ведь многочисленные опыты показали, что это дело имеет
лишь лабораторный интерес. Помнится, тот бразилец уверял, что инъекция
гипофиза вряд ли найдет практическое применение. Но, судя по тому, что я
вижу, он ошибся.
   - Безусловно, - сказал Гущин. - Никто так не ошибается в своих
предсказаниях, как пророки ограниченности человеческого знания.
   - Мне знакомо это изречение, которое вы привели, - сказал Таусен, - но
не помню, откуда оно.
   - Из Тимирязева, - ответил Гущин.
   - Из его книги "Исторический метод в биологии", - уточнил Цветков и
добавил:
   - Особенно, конечно, это относится к практическому применению научных
достижений в нашей стране.
   - Тимирязев - великий русский ученый... и революционер... - задумчиво
произнес Таусен.
   - Коммунист! - вставил Гущин.
   - Да... я чтил его как биолога и недостаточно обращал внимания на
идейную сторону его жизни и творчества. А теперь я начинаю понимать, что
она не менее существенна... Наверно, потому-то каждая правильная идея у
вас как бы попадает в какой-то множительный аппарат и приобретает
гигантский творческий размах.
   - А какие рыбы относятся к осетровым? - вдруг спросил Гущин. - Я знаю
осетра, стерлядь...
   - Еще белуга, севрюга, калуга, - перечислила Софья Ефимовна.
   - Я не думаю, - медленно сказал Таусен, - чтобы этот рыбозавод был у
вас одним из немногих.
   - Это доказывает, - подтвердил Цветков, - что вы уже уловили характер
наших масштабов. Да, таких питомников у нас много, в разных областях
страны, и из них непрерывным потоком идет пополнение в наши реки, озера и
моря.
   После осмотра завода Липкина пригласила гостей обедать. И тут
спохватились, что нет Кнуда. Его нашли в цехе, где он успел подружиться с
работницами.
   За обедом Цветков, покосившись, в сторону Таусена, обратился к Софье
Ефимовне:
   - Ну, как здоровье вашей сестры?
   - Я как раз вчера получила от нее письмо, - ответила Липкина. - Она
вернулась с курорта. Врачи нашли, что она вполне здорова, и она начала
работать.
   - Ваша сестра, очевидно, была серьезно больна? - участливо осведомился
Таусен.
   - Да, - просто ответила Софья Ефимовна, - у нее был рак пищевода.
   Таусен даже встал со стула:
   - Был? Но как же так...
   Кнуд с изумлением и даже испугом смотрел на Таусена, не понимая, что
происходит.
   Софья Ефимовна засмеялась:
   - Очень просто: его вырезали.
   Таусен сел, но по-прежнему не принимался за еду.
   - Кто вырезал?
   - Луковников, - сказала Софья Ефимовна. - Да будете вы, наконец,
кушать? Уха остынет.
   Но Таусену было не до еды.
   - О Луковникове я, конечно, слышал, - тихо сказал он, - такой
знаменитый хирург... Но разве рак пищевода оперируют?
   - Вполне.
   - О, если бы знать раньше! - взволнованно сказал Таусен, но усилием
воли взял себя в руки и начал есть.
   - У нас уже лет пять широко практикуются операции рака пищевода, -
говорил Цветков. - Теперь эта область не считается недоступной для
хирургического вмешательства. Прежде боялись внести инфекцию в грудную
полость при таких операциях, но теперь хорошо разработана техника шва и,
кроме того, применяют пенициллин, так что эту опасность можно считать
устраненной.
   - А давно сделали вашей сестре операцию? - спросил Таусен, с некоторым
недоверием глядя на Липкину.
   - Отлично понимаю ваш вопрос, - сказал Цветков. - Вы хотите знать,
может ли быть рецидив? Не может. Конечно, тут дело не ограничивается одним
хирургическим вмешательством. Одновременно производится общее лечение.
   - Какое же, какое? - настаивал Таусен.
   - Если вы не будете обедать... - с притворной угрозой в голосе начала
Софья Ефимовна.
   - Буду, буду!
   И он принялся за отличную янтарную уху.
   - Видите ли, - рассказывал Цветков, - сейчас наши физиологи уже
окончательно установили, что один из гормонов, а именно мужской, мешает в
живом организме одним тканям разрастаться за счет других. Косвенное
подтверждение этому находят в том, что женщины гораздо чаще болеют раком,
чем мужчины. Этот гормон вводят больным в определенных дозах. Но
внутреннее лечение состоит не только в этом, - оно комбинированное.
Больному вводят такие микроорганизмы, которые уничтожают раковую опухоль,
гарантируя в то же время невозможность метастаза.
   - А как именно действуют эти микроорганизмы? - спросил Таусен. -
Установлена уже вирусная природа раковых заболеваний?
   - Этот вопрос пока окончательно не решен, - ответил Цветков.
   - Но позволь, - вмешался Гущин, - если бы рак происходил от
каких-нибудь бактерий, то он, скажем, передавался бы путем заражения. А
ведь это не установлено.
   - Не установлено, - согласился Цветков. - Однако ведь те же
туберкулезные бациллы попадают в организм множества людей, а заболевают
далеко не все.
   Надо еще, чтобы было предрасположение. Ну, чтобы организм был истощен и
ослаблен. Или наследственность... Тут еще не все вполне ясно. Например,
возможно, что вирус нарушает нормальную выработку мужского гормона...
Может быть, наследственность способствует такому нарушению...
   А Таусен в это время с тоской видел перед собой образ покойной жены