оздуха. Поэтому
можно развить такую скорость без большой затраты горючего. Дальние полеты
мы совершаем на еще больших высотах.
   Полет продолжался не больше четверти часа. Петров сделал огромный круг
над морем и вернулся к бухте.
   Возбужденные и довольные, все направились знакомить новых гостей с
островом.
   Дежурить в машине остался Арне.
 
    
 
   Словно не дни, а годы прошли с тех пор, как Таусен один, а в последнюю
неделю - в обществе своих гостей, завтракал, обедал и ужинал в своей
комнате. Все его привычки нарушились. В тот день в самой просторной
комнате большого дома был накрыт общий стол для всех островитян и гостей.
   Амалия была расстроена. Она не успела, как ей хотелось, приготовить
этот торжественный обед. Путешествие к бухте отняло почти весь день.
Однако семга, копченая птица, яйца, овощи вполне заменили вареные блюда.
Впрочем, гигантского гуся все же успели поджарить. Ради такого
необыкновенного случая подали вдоволь хлеба.
   Общая беседа затянулась до поздней ночи. Таусен был неустанным
переводчиком.
   - Как хорошо, - сказал Гущин, - что в ракетоплане может поместиться все
население острова!
   Но тут выяснилось, что саамы вовсе не собираются переселяться на
Большую землю. Они привыкли жить здесь, здесь им нравится. Они даже звали
сюда жить хороших людей с Большой земли. "И здесь будет город!" - уверяли
они.
   - Здесь можно устроить туристскую базу! - сказал Гущин.
   - И прекрасный курорт, - вставил Цветков.
   - Аэродром и метеостанцию, - добавил Петров.
   Все это очень радовало саамов, но больше всего им хотелось продолжать
привычный образ жизни - охоту, промысел, оленеводство.
   Они были довольны, что теперь они будут связаны с людьми Большой земли,
что будет радио, будут - хоть, может, и не часто - приходить почтовые
ракетопланы, что можно будет когда-нибудь побывать и самим на Большой
земле.
   Но жить и трудиться они хотели здесь.
   Саамы обращались к Таусену с такой теплотой и благодарностью, что он не
раз в течение этого вечера подумал о том, как тяжело ему будет
расставаться с друзьями. Но его ждет работа, он должен наверстать то, чего
не сделал за десять лет, заполненных только бытовым устройством, общением
с горсточкой людей и бессистемными - он это теперь чувствовал -
экспериментами.
   - Я одного не понимаю, - внезапно сказал Петров, - здесь выросли юноши
и девушки, вообще подрастает смена. Неужели они думают замкнуться на этом
острове?
   Вопрос Петрова озадачил Таусена. Он ни разу об этом не думал, но сейчас
принял эти слова, как упрек в эгоизме. Он перевел саамам вопрос Петрова.
   Встал Эрик и заговорил - сначала запинаясь, а потом более свободно.
Таусен смотрел на него и слушал сперва с удивлением, а затем с величайшим
смущением. На лицах саамов, обращенных к нему, были лукавые и ласковые
усмешки.
   - Что он говорит? - заинтересовался Петров.
   Таусен начал переводить, смущенно запинаясь:
   - Он говорит, что они и не думали навсегда оторваться от людей... Даже
когда решили отправиться сюда со мной. Они так и считали, что рано или
поздно люди придут на этот остров... А что касается молодежи... Они с
самого начала так думали, что ребята в свое время вырастут, у них будут
свои семьи. Только, говорят, юношам и девушкам очень нравится этот
остров... Жен и мужей они возьмут с Большой земли. Правда, в свое время
они мне ничего об этом не говорили... Видели, в каком состоянии я был,
когда мы отправлялись сюда...
   Говорят... они полюбили меня... Не хотели со мной спорить...
   Он запутался и замолк.
   Петров посмотрел на него и, улыбаясь, сказал:
   - Ну, что же, академик! Выходит, что они куда дальше вас видели.
Интересно, что вы думаете сейчас по этому поводу?
   - Что думаю? - сказал Таусен, вздохнул и поглядел ему в глаза. - Вот
что:
   они были глубоко правы, а я не прав.
 
 
 

                                   Глава 16 

 
   Расставание 
 
   На следующее утро Петров решил заняться осмотром острова. Эрик
отправился к ракетоплану, чтобы заменить Арне на дежурстве, а Таусен повел
своих новых гостей осматривать ветросиловую станцию, дома, ледяную
постройку, лабораторию, горячий источник, огород, сад и поле. Им показали
стадо оленей, которым гордились саамы. На острове в изобилии рос олений
мох - ягель.
   - Вы прямо Робинзон, - сказал Петров Таусену.
   - Не совсем, - возразил Таусен. - Робинзон долго был один, потом ему
помогал только Пятница. А у меня, видите, четырнадцать верных друзей. Без
них я пропал бы.
   - Но вы добровольно не откажетесь сейчас от многих миллионов друзей, -
продолжал Петров. - И потом все, что вы сделали, обнаруживает, конечно,
ваш организаторский талант, а все это можно развернуть в таких масштабах!..
   Он взглянул на Таусена, который молча потупился, и поспешил переменить
разговор:
   - А ведь это чудо, что до сих пор никто на вас не наткнулся. Доплыть
сюда трудновато, но долететь - пустяк.
   И он предложил Таусену, не откладывая, собираться в дорогу.
   Какие могут быть сборы? И что ему брать с собой? Разве Отто? Иринин
очень сдружился с гигантским псом и настаивал, чтобы его взяли. Петров не
возражал.
   Решили взять также карликов - оленя и тюленя. Тюленя поместили в банке
с водой и закрыли ее плотной пробковой крышкой. У пробки крупные поры,
воздух в банку будет проникать, тем более что полет будет недолгий.
   Из вещей Таусена взяли несколько сделанных им чучел исполинской гагарки
и с десяток ее законсервированных яиц. Таусен захватил с собой богатую
коллекцию фотографий, которые он сделал на острове.
   - А вы нам не говорили, что занимаетесь фотографией, - заметил Цветков.
   - Я уже два года не занимаюсь этим, - ответил Таусен. - Вышли бумага и
материалы, хотя я взял их много.
   В небольшой ящик были уложены снимки с видами острова, фотографии
ветряка и других сооружений, озера, источника, сада, огорода и поля,
складов, бухты с разбитым судном, берега с норландботом и сараями. Но с
особенной любовью Таусен уложил портреты своих друзей - саамов, снятых
отдельно и группами.
   Все было готово к отъезду.
   Таусену одновременно было и радостно и тяжело.
   "Осталось сесть в машину и в одну секунду расстаться с островом, -
думал он, - остров, где прошло столько долгих и странных лет".
   Но не в острове, конечно, дело, а в людях. В людях, с которыми он так
сжился, столько перенес и вытерпел...
   Вот они все: бесстрашный Эрик, рулевой и охотник, умелый и находчивый
техник; всегда живой и веселый Арне, оленевод. Он очень любит животных, он
постоянный помощник Таусена при научных экспериментах. Тяжело расставаться
с милой Амалией, тихой и молчаливой, преданной старому ученому всей душой!
Она такая исполнительная и точная!
   А неутомимая, упорная в труде Марта! Как будет не хватать ее!
   Вот Инга - белокурая дочка Эрика и Амалии. Когда отплыли из Норвегии,
ей только что исполнилось три года. Теперь ей уже четырнадцать. Она очень
способная, отлично учится, все на лету схватывает. Недавно Таусен начал
заниматься с ней английским языком, и она сделала большие успехи. Кто ее
теперь будет учить? Да, но теперь у нее будет все, чего она была лишена...
   по его вине: радио, газеты, книги.
   Инга еще ребенок, но она уже в море ходит, на рыбную ловлю...
   На год старше ее Кнуд.
   Мальчик, любимец Таусена, как бы почувствовал, что в этот момент
академик подумал о нем. Он встретил взгляд Таусена и подошел к нему.
   - Господин Орнульф, - сказал он, - нам теперь, наверно, будет много
лучше, чем было. Говорят, у нас будут удивительные вещи: радио и газета...
Только я не знаю, что это такое, - наивно добавил он.
   - Скоро узнаешь, - рассеянно сказал Таусен.
   - Нам будет много лучше, - повторил Кнуд, - но...
   Но тут с него разом слетела вся выдержка взрослого охотника. Он
разрыдался и бросился на шею Таусену. Академик обнял его и поднял глаза на
окружающих.
   Вот стоят старшие из молодого поколения - двое юношей и три девушки,
уже вполне сложившиеся люди. Такие на континенте служат в армии, выходят
замуж, женятся. В каком жестоком и эгоистическом ослеплении он был, когда
намеревался заточить их на этом острове, лишить их нормальной человеческой
жизни! И как снисходительно отнеслись саамы к его эгоизму!
   Как взрыв от детонации рождает другие взрывы, так рыдание Кнуда вызвало
бурную вспышку горя среди саамов.
   Приезжие с волнением наблюдали эту картину. Таусен прерывисто говорил
по-норвежски:
   - Ну, друзья мои... Но мы не будем так оторваны... Я буду навещать
вас...
   Петров примиряюще сказал:
   - Вот что, господин Таусен: по-моему, надо, чтобы кто-нибудь из саамов
отправился с нами на Большую землю.
   Таусен обернулся к нему.
   - Надо же привезти газеты, радио, - продолжал Петров, - да еще многое,
наверно, будет нужно.
   - Конечно, нужно, - подхватил Таусен. - Нужны новые аккумуляторы для
ветросиловой станции - кончится же когда-нибудь наш запас - электролампы,
ружья, патроны, снасти... да мало ли... Конечно, все это нужно!.. Кому же
полететь?
   Он задумался на минутку:
   - Пусть летит Кнуд.
   Мальчик, услышан свое имя, вопросительно взглянул на Таусена. Академик
сказал ему по-норвежски о своем намерении. Кнуд опять бросился ему на шею
- на этот раз с криком восторга. Арне смотрел на сына и улыбался.
   Марта, на лице которой еще не высохли слезы от предстоящей разлуки с
Таусеном, снова заплакала.
   - Разве ты не хочешь, чтобы Кнуд первым побывал на Большой земле,
увидел людей и их жизнь? - спросил Таусен ее по-норвежски.
   - Конечно, хочу! - ответила она, быстро вытирая слезы.
 
    
 
   Уже наступил темный вечер, когда в гондоле ракетоплана Петров и Иринин
заняли свои места управления у приборов, Таусен, Гущин, Цветков и Кнуд
уселись в пассажирские кресла. Помещение гондолы, рассчитанное на гораздо
большее число людей, казалось чересчур просторным.
   Был очень высокий прилив, норландбот покачивался на воде.
   Все население острова собралось на берегу бухты. В редких просветах
густых облаков поблескивали звезды. Смутно белели гребни волн в открытом
море.
   Кончилось прощание, задраили люк гондолы. Молча стояли саамы и
неотрывно смотрели на раскрывающиеся во тьме очертания огромной машины.
Несмотря на печаль расставания, их радовало предчувствие новой жизни.
   Таусен и его спутники смотрели на них в окна, но уже плохо видели лица.
   Вдруг какое-то движение возникло у горловины бухты. Оттуда неслось
что-то темное, быстрое. Вот оно уже приблизилось.
   Иринин включил прожектор. Яркий луч осветил движущееся тело.
   - Гигантский морж! - вскрикнул Гущпн.
   Свет не остановил моржа. Он несся, действуя передними ластами, как рыба
плавниками. Из пасти торчали два острых, сходящихся книзу клыка, каждый
длиной с человеческую руку. Не успели люди опомниться, бивни моржа
вонзились в борт норландбота. Раздался страшный треск. Чудовище с усилием
выдернуло клыки и вновь стало вонзать их в борт, с яростью терзая судно.
   - Он разобьет нашу машину! - крикнул Петров.
   Он схватил ружье и раскрыл окно.
   - Стреляйте только в глаза! - громко сказал Таусен.
   Попасть в глаз, да еще такому стрелку, как Петров, ничего не стоило:
глаза чудовища были в ладонь величиной. После выстрела морж перевернулся
брюхом кверху и пошел ко дну. Норландбот накренился, начал быстро
заполняться водой и тоже скоро затонул.
   - Бот можно бы вытащить за цепь, на которую он привязан, но он так
разбит, что неизвестно, удастся ли его отремонтировать, - с грустью сказал
Таусен. - Это - катастрофа для жителей острова. На чем они выйдут в море?
Впрочем, - поправился он, - теперь уже не катастрофа: ведь есть связь с
Большой землей, можно будет доставить новое судно.
   - И с двигателем! - подтвердил Гущин.
   - Вот видите, академик, - сказал Петров, - если бы вы были прежним
Таусеном, я, пожалуй, упрекнул бы вас в том, что своей намеренной
оторванностью от мира вы подвергаете и себя и все население острова
случайностям, которые могут привести к катастрофам. Но так как вы уже
новый Таусен, то и говорить вам об этом незачем.
   Саамы тоже, очевидно, поняли, что теперь потеря бота уже не так
страшна, - они не проявляли особого волнения.
   - Ну, мы больше не можем задерживаться, - сказал Петров. - Нас ждут, и
так много времени ушло.
   Он закрыл последнее окно.
   - Скажите, мне, - обратился Гущин к Таусену. - зачем вы велели стрелять
животному в глаза?
   - Моржи и обычных размеров очень живучи, - ответил академик, - и, чтобы
их убить, надо обязательно попасть в мозг или в сердце.
   Петров включил ракетный двигатель. Саамы отшатнулись. Пламя вылетело из
дюз.
   Машина вздрогнула и с воем взлетела. Через мгновение она была уже
высоко и далеко.
   И вот уже ничего не слышно. Одинокая звезда быстро несется к югу, чертя
огненный след в облаках. Еще секунда - и нет ни звезды, ни огненной черты.
   Неуютная, ветреная, облачная ночь спустилась на остров.
   Начал накрапывать дождик, а кучка людей все еще стояла в темноте на
берегу маленького залива.
 
 

                                   Глава 17 

 
   Опять у Миронова 
 
   В колхозе "Победа" уже знали из радиопередач, что Цветков и Гущин
нашлись живыми и невредимыми на неведомом острове и летят к ним вместе с
академиком Таусеном, который считался давно умершим. Шумная толпа
собралась на берегу.
   Ракетоплан сел в гавани, подрулил к самому берегу, ярко освещенному
электрическими фонарями.
   Первым вышел из машины Таусен, медленно, осторожно ступая по мягкому
песку.
   - Шагай смелее! - крикнул кто-то из толпы. - Сухая вода!
   Таусен остановился.
   - Не понимаю! - громко сказал он. - Как это сухая вода?
   - Сухой водой у нас отлив называют, - объяснил кто-то.
   - Товарищи, а ведь это и есть академик Таусен! - сказал другой голос.
   Из толпы вышел невысокий человек. Он потряс руку Таусена и представился:
   - Председатель колхоза Миронов.
   Таусен молча ответил крепким пожатием.
   К Миронову уже подходили Цветков и Гущин.
   - Живые, живые! - говорил Миронов, обнимая их поочередно и целуя в щеки.
   Москвичи почувствовали при этом объятия угловатость и твердость его
искусственной левой руки.
   - Живые, живые! - повторяли они, обнимая Миронова.
   Вышли и два последних пассажира ракетоплана.
   Вдруг толпа в ужасе шарахнулась: из машины большим прыжком выскочил
Отто и остановился, рассматривая незнакомое общество.
   И без того страшный по размерам, да еще без левого глаза, пес казался
чудовищем.
   - Ай, - завизжала какая-то женщина, - что же вы его не держите?
   - Это медведь! - крикнул кто-то из мужчин.
   Еще одна женщина взвизгнула.
   - Тише! - сказал Миронов громким, хотя и дрогнувшим голосом. - Не
бойтесь, он наверняка ручной, а то бы разве взяли его?
   - Конечно! И притом это вовсе не медведь, а просто собака, - объяснил
Таусен.
   - Ну да, как бы не так! - возразил кто-то из колхозников.
   Но Отто, словно подтверждая слова своего хозяина, залаял так
оглушительно, что поморы сперва испугались, а потом весело расхохотались.
   - И впрямь собака! - воскликнул тот же колхозник, который принял Отто
за медведя.
   Кнуд нес в руках клетку с крошечным оленем. Но всех так ошеломил Отто,
что на клетку никто не обратил внимания, как и на банку с тюленем в руках
Иринина.
   Цветков с беспокойством оглядывался кругом: а где же Рашков?
   В это время кто-то положил руку ему на плечо. Цветков обернулся и
увидел своего учителя.
   - Простите, Юрий Михайлович, я задержался у телефона - говорил с
институтом...
   Рокочущий басок звучал ласково, и Цветкову стало вдруг неловко, что
всемирно известный ученый, пожилой человек, такой занятой, оставил
институт, свою работу - пусть на неделю, - чтобы встретить его, что он,
Юрий, причинил столько волнений и ему, и матери, и всем...
   "Но он же не меня одного встречает", - думал, оправдываясь перед самим
собой, Цветков.
   К Рашкову подошел Таусен.
   Они познакомились.
   - Второй раз я в России, - глухо сказал Таусен. - И в этот раз после
того, как она спасла мир... А у вас, господин Рашков, я должен просить
извинения.
   - Да за что же? - удивился Рашков.
   - За то, что я плохо подумал о вас... Ну, хорошо, теперь все будет
ясно, - засмеялся он.
   Гущин и Цветков впервые услышали его смех; он был какой-то отрывистый,
непривычный.
   Прибывших засыпали расспросами, им пожимали руки, их обнимали.
   Наконец Миронов скомандовал:
   - Пошли к жилу! Это что за порядок - гостей у воды держать?
   Рашков отыскал Гущина и крепко пожал ему руку.
   Все направились к поселку.
   По дороге Таусен обратился с просьбой к Миронову устроить привезенных
животных.
   - Это собаку?
   - Не только.
   Таусен подозвал Кнуда и Иринина и показал Миронову оленя в клетке и
тюленя в банке. Председатель ахнул:
   - Вот так чудо! Рогатая мышка! А лягушка к чему?
   - Это не мышь и не лягушка, - сказал Таусен. - Я потом все объясню. Так
обещаете устроить?
   - Сейчас все будет в порядке, - ответил Миронов и, подозвав из толпы
колхозников парнишку, что-то сказал ему, а потом обратился к Таусену: - Не
беспокойтесь, всех устроим, как кому полагается.
   Пока дошли, успели продрогнуть. В большой избе Миронова их встретило
уютное тепло. Стол был уставлен закусками и вином. Высокая худощавая
хозяйка, в платке, плотно закрывающем волосы, кланяясь, говорила нараспев:
   - Добро пожаловать, гости дорогие, жданные, званые! Не порато богат
ужин, порато рады вам!
   - А я думал, я хорошо знаю русский язык, - растерянно сказал Таусен. -
Что это за "порато"?
   - Знаете, академик, - успокоил его Миронов, - иных наших поморских
словечек и в России не знают. "Порато рады" значит "очень рады".
   В избу вошли еще несколько колхозников. Все уселись за стол, стало
шумно и весело. Цветкова и Гущина попросили рассказать подробно обо всем,
что с ними произошло после их отъезда на катере.
   Все слушали, затаив дыхание, лишь изредка тихо вскрикивали женщины.
   Один Кнуд не понимал рассказа. Но он не чувствовал себя одиноким. Он
сидел рядом с хозяйкой, она подкладывала ему на тарелку лучшие куски.
Хозяйка вспомнила своего сына, убитого на войне; она с нежностью гладила
Кнуда по коротко остриженным волосам, приговаривая:
   - Ничего, ничего, зуек! Не скучай, хороший! Мамка далеко - ну, ничего.
   Мальчику было хорошо, тепло. Голос Гущина звучал в его ушах уже
нечленораздельно, лампа мигала, гасла... И Кнуд задремал, сидя за столом.
   Хозяйке пришлось увести его в соседнюю комнату и уложить спать.
 
    
 
   На следующее утро около сарая, в котором по распоряжению Миронова
поместили животных Таусена, толпилась кучка колхозников и колхозниц. Отто
и олень мирно сидели, наслаждаясь нещедрым солнечным теплом погожего
осеннего дня.
   Юный сторож, которому Миронов поручил уход за животными, исполненный
чувства собственного достоинства, энергично отстранял любопытных
ребятишек, когда они слишком близко лезли к чудным животным.
   - Чистый медведь, - говорила пожилая женщина, недоверчиво поглядывая на
Отто.
   Девочка лет десяти, закутанная до пят в большую теплую шаль, смело
вышла из толпы и положила перед собакой сайку. Отто лениво разинул
гигантскую пасть - и сайка мигом исчезла. Пес облизнулся огромным красным
языком, завилял хвостом.
   В толпе засмеялись:
   - Ему не сайку, целую булочную подавай!
   Впрочем, Отто, по-видимому, не был голоден. Около него валялось немало
разгрызенных крупных костей.
   Олень-малютка, не обращая никакого внимания на любопытных, жевал ягель
в своей клетке.
   Крошечный тюлень опять был на приволье в открытом тазу: он быстрыми
кругами носился в воде, потом выбрался на деревянную подставку и начал
умильно раскрывать рот.
   Парнишка-сторож, сохраняя невозмутимо важное выражение лица, стал
кормить животное мелкими ломтиками свежей рыбы. Тюлень раскрывал рот и
ловко подхватывал брошенный кусочек, а затем опять просительно уст