о печень является
местом образования особенно действенных и активных химических факторов. К
этому автор повести присоединяет дополнительные соображения и добавляет,
что, быть может, железы внутренней секреции каких-либо северных морских
животных, еще совершенно не изученных с этой стороны, могут содержать в
себе гормональные факторы особо мощного действия. Надо сказать, что такое
предположение может быть принято с достаточной степенью условности.
   Обычно принято считать, что гормоны, вырабатываемые в одноименных
железах самых разнообразных представителей типа позвоночных (хордовых),
совершенно аналогичны по своей химической природе и физиологическому
действию. Однако на основании наших экспериментальных материалов и
созданной на их основе теории превращения (метаболизма) гормонов мы уже с
давних пор утверждали, что в самом организме каждого данного животного
гормоны проходят через различные фазы своих превращений и обмена, в связи
с чем могут меняться их количественная сила и качественное действие. На
этой основе можно было допустить, что некоторые гормоны, в особенности
гормоны белковой природы, могут обладать видовой специфичностью, и это уже
фактически подтверждается последними исследованиями некоторых
ученых-биохимиков. Все это дает право автору научно-фантастической повести
толкать пытливую мысль читателя на поиски тех возможных специфических черт
качественной и количественной активности, которыми могут отличаться железы
внутренней секреции еще не изученных в этом отношении видов животных
Арктики. Напомним в этой связи также об исключительном богатстве
витаминами "А" и "Д" печени тресковых рыб и других морских животных.
   Необходимо также помнить, что до сих пор в лабораториях не получены
полноценные животные-гиганты пропорционального развития. Это в
значительной мере гиганты-уроды, с ярко выраженными диспропорциями частей
тела и потому недостаточно жизнеспособные. Фантастика повести
предвосхищает такие успехи науки в этом направлении, когда на полях нашей
родины станут пастись стада гигантских, пропорционально сложенных и вполне
жизнеспособных овец и коров.
   Совершенно очевидно, что физиологической науке предстоит еще очень
много поработать, прежде чем мы перешагнем через эту грань, отделяющую
лабораторное животное - гиганта-урода, которым располагаем мы реально на
сегодняшний день - от тех будущих нормально и пропорционально развитых
гигантов - домашних животных, которых мы вместе с автором этой повести
хотели бы иметь в нашем сельском хозяйстве.
   Очень удачно и остроумно с нашей точки зрения автор использует коллизию
с "голой" уткой: здесь он "обыграл" мало кому известный, но уже много лет
назад установленный факт, что далеко не у всех видов птиц кормление
щитовидной железой вызывает одинаково яркую линьку. Бурно линяют
зерноядные птицы. Наоборот, плотоядные, к которым относятся прежде всего
хищники-орлы и падальщики-вороны, а также и утки, требуют для линьки
значительно более сильных доз гормона щитовидной железы и все же линяют
очень слабо. Нами было высказано предположение, что эта особенность
плотоядных птиц, по-видимому, связана с тем обстоятельством, что, питаясь
мясной добычей, они должны были исторически выработать в своем организме
большую устойчивость по отношению к возможному поеданию также и щитовидной
железы. Я не имел возможности углубить свои исследования в этом
направлении, но в своих предварительных попытках мне и моим сотрудникам не
удалось найти способ получать на утках ту реакцию бурной искусственной
линьки, которую я имел возможность наблюдать у кур и гусей.
   Таким образом, и здесь фантазия автора перевела нас из области реально
выполненного и описанного наукой в область научной фантазии, однако вполне
обоснованной и оправданной.
 
   Особое внимание необходимо уделить тем проблемам, которые являются
наименее разработанными наукой и потому требуют к себе особо осторожного
подхода. До сих пор во всех опытах физиологов-экспериментаторов мы
ограничиваем свое преобразующее воздействие на развитие животных
организмов лишь рамками жизни каждой данной особи. В лабораторном
эксперименте мы можем получить животное - карлика или гиганта, мы можем
изменить окраску пера. Но мы не можем обеспечить передачу этих
искусственно вызванных изменений потомству. Самые опыты подобного рода
трудно осуществимы прежде всего потому, что в большинстве случаев такие
резко измененные в эксперименте животные оказываются или мало
жизнеспособными, или не дают потомства.
   Поэтому при настоящем состоянии научных знаний мы еще не успели
перебросить прочного моста между теми формами и приемами преобразования
животных организмов, которые достигаются путями и методами
генетико-селекционной работы, восходящей, как мы это указали выше, к
учению Чарлза Дарвина, и теми методами физиологического эксперимента,
которые используют новейшие открытия в области учения о гормонах.
   Еще недавно многие полагали, что любое изменение, которое претерпевает
организм животного или растения под влиянием внешней среды - температуры,
света, изменения влажности или даже в результате каких-либо ранений,
увечий и т.д., неизбежно передается по наследству потомству.
   Современная наука достаточно убедительно показала несостоятельность
подобных воззрений. Между тем автор повести показывает как бы уже
разрешенную наукой проблему создания законченных пород животных-гигантов в
работах советского ученого Рашкова, то есть "потомственных" гигантов.
   Однако на современном уровне наука еще не знает тех путей и методов,
которыми можно было бы достичь подобного эффекта. Поэтому именно в данном
случае автор вводит читателя в ту область, которая наименее еще изучена
современной биологической наукой. И в то же время никто не имеет права
запретить автору фантазировать в этом направлении.
   Более того, именно в наши дни мысли и искания биологов особенно
напряженно следуют в этом направлении. Вполне законно и необходимо
стремиться к тому, чтобы перекинуть мост между процессами индивидуального
и видового развития, или, как еще иначе говорят в науке, между процессами
онтогенеза и филогенеза.
   Я не имею возможности углубляться здесь в анализ этого сложнейшего
вопроса:
   интересующимся я хотел бы только указать, что некоторые попытки,
направленный к разрешению этой фундаментальной проблемы, делаются многими
учеными (См. Б.М.Завадовский, "Дарвинизм и марксизм", Госиздат, 1926;
книгу "Очерки внутренней секреции", изд. "Прибой", 1928; И.И.Шмальгаузен,
"Организм как целое в его индивидуальном и историческом развитии", изд.
   Академии наук СССР, 1942; и его же работа "Проблемы дарвинизма", изд.
   "Советская наука", 1946).
   Автор научно-фантастической повести имел право поставить эту важную и
трудную проблему биологической науки - перехода от индивидуальных
изменений и преобразования животных форм к закреплению этих изменений в
потомстве и, таким образом, представить эту проблему как уже
осуществленную. В этом еще одна весьма ценная сторона
научно-фантастической литературы.
   Литератор не всегда обязан даже знать, насколько трудны для воплощения
эти мечты и фантазии, но он вправе ставить эти проблемы, предоставляя
ученым-специалистам, и в особенности своим юным читателям, многие из
которых могут со временем стать такими учеными-специалистами, творчески
двигающими науку вперед, найти реальные пути и средства для разрешения
этих сложных проблем.
 
   Итак, ценность данной повести А.Р.Палея состоит в том, что она знакомит
читателя с рядом увлекательных достижений науки и в особенности с той ее
молодой отраслью, которая получила название: учение о внутренней секреции.
   Достижения этой науки безусловно заслуживают внимания и широкой
популяризации среди юных читателей. Они не только позволили нам объяснить
длинный ряд ранее непонятных явлений природы, и в том числе явлений и
процессов, протекающих в человеческом организме, но и радикально
излечивать многие ранее считавшиеся неизлечимыми болезни.
   Наконец, на базе этих новейших достижений науки были созданы и уже
получают свое применение в практике социалистического животноводства
ценные методы, позволяющие повысить продуктивность животных.
   Нашей задачей было указать ту грань, которая разделяет при нынешнем
состоянии науки область реально сделанного от того, что еще предстоит
сделать. Я надеюсь, что мне удалось достаточно ясно показать, как много
еще предстоит сделать по сравнению с тем немалым, но достаточно скромным
началом, которое охватывает область сделанного. Хотелось бы, чтобы
читатели этой повести не остановились на том объеме фактов и идей, которые
они найдут как в самой повести, так и в этих кратких комментариях к ней, и
стали на путь более основательного и более углубленного изучения всего
того круга проблем, которые затронуты в повести.
   Пусть читатели не забывают, что все же утки и по сей день не линяют от
щитовидной железы, что гиганты-поросята еще не вышли из стен лаборатории,
что современная наука еще не разрешила вопроса о создании таких новых
пород сельскохозяйственных животных-гигантов, о которых еще мечтал Герберт
Уэллс более пятидесяти лет назад в своем знаменитом романе "Пища богов", о
которых не перестают мечтать и вздыхать ученые-эндокринологи и о которых
еще раз напоминает автор этой повести А.Р.Палей.
   Все эти задачи предстоит разрешить, и это вполне по силам тем молодым
поколениям советских людей, для которых предназначена данная книга и из
среды которых выйдут новые кадры ученых - счастливых продолжателей дела
Рашковых.
 
 
 
   Палей А.Р. Остров Таусена: н.-фант. роман - М.: Детгиз, 1948. - 216с.,
(ил. Г.Никольского)
 
 
 
 

                                   Глава 1 

 
   По следам газетной утки 
 
 
   Раздался звонок. Цветков поднял от книги рыжеволосую голову. На экране
видеофона он увидел своего друга Гущина.
   - А, Сурок! Добрый день!
   Еще в школе Гущина прозвали Сурком за небольшой рост, худощавое лицо и
острые зубы.
   - Привет, Юра! Послушай, какую заметку я нашел в газете "Ильинская
звезда".
   Ты ведь специалист в этом деле. Может ли быть такой вздор? Послушай, я
тебе прочту:
   Поразительная игра природы Охотник С.И. Якушев в нескольких километрах
от города застрелил утку, почти совершенно лишенную перьев. Товарищ Якушев
доставил удивительную утку в редакцию.
   - Все?
   - Ну, все! Вот уж подлинно газетная утка!
   - Почему же ты думаешь, что это газетная утка?
   - А по-твоему, бывают утки без перьев?
   - Разумеется.
   - Это где же?
   - На блюде.
   - Не дури, Юра! - рассердился Гущин. - Я говорю - в природе!
   - В природе не бывают.
   - Ясно! Я их разделаю в обзоре печати.
   - Не торопись, Лева.
   - А почему?
   - Как бы ты не попал впросак.
   - Да ведь ты говоришь...
   - Я говорю - в природе уток без перьев не бывает. Но ведь в заметке
сказано:
   "почти". А это существенная оговорка.
   - И ты скажешь: без перьев они могут летать?
   - Смотря, без каких, и смотря, как летать.
   - Да откуда же она могла взяться?..
   - Погоди, погоди! Какая, говоришь, газета? И где она выходит? На Севере?
   Завтра я тебе буду звонить.
 
 
 
   - Насколько мне известно, - сказал Цветков, - в тех краях нет таких
птицеводческих хозяйств, где производятся подобные работы с утками.
   - Вы правы: нет таких хозяйств, - согласился академик Рашков.
   Грудной низкий голос и спокойная скороговорка придавали оттенок
убедительности его словам. В противоположность ему, молодой ассистент
говорил размеренно, заметными паузами разделяя фразы. Но в его
медлительности чувствовалось сдержанное волненье.
   Разговор происходил в кабинете Рашкова. Академик, одетый по-домашнему,
в пижаме, облегавшей его крупную фигуру и похожей цветом на его русые, с
густой проседью волосы, сидел за огромным письменным столом, заваленным
рукописями, книгами и уставленным антикварными безделушками.
   Цветков сидел против хозяина. Свет массивной настольной лампы,
смягченный оранжевым абажуром, освещал его энергичное, вдумчивое, с
крупными чертами лицо, широко открытые глаза.
   - Вы ведь знаете, - продолжал Рашков, - на Севере в тех краях у нас
другие хозяйства, а птицеводческие далеко оттуда...
   - Вот это-то меня и удивляет, - заметил Цветков. - Такая птица не могла
туда залететь - а летают они, естественно, плохо.
   - Вот именно, - подхватил Рашков. - И что ж из этого, по-вашему,
следует?
   - В том-то и дело, что я не знаю.
   - Гм... - многозначительно произнес Рашков.
   - А вы знаете, Николай Фомич?
   - Нет, не знаю. - Рашков выдержал паузу. - Не знаю, но предполагаю.
   - Что же именно?
   - Я думаю, что где-то в тех краях работает какой-то талантливый ученый,
чудак, о котором никто не знает.
   Цветков изумленно взглянул на академика.
   - Почему вы так думаете, Николай Фомич?
   - Вам это непонятно, Юрий Михайлович? А загадка не из трудных.
   - Нет, не могу понять, Николай Фомич! Если это ученый, зачем он
занимается кустарщиной, повторяет то, что давно известно? Конечно, в таком
случае он действительно чудак. Но почему вы считаете его талантливым? И
кто же из талантливых ученых мог бы туда забраться? И зачем?
   - Об этом надо его самого спросить, - возразил Рашков.
   - Вы говорите так, словно уверены в его существовании...
   - Не уверен, но допускаю.
   - Да объясните же, наконец, Николай Фомич! - взмолился Цветков, но тут
же спохватился: - Как я мог упустить из виду! Ведь он сделал то, чего мы
так недавно добились и пока еще только в опытном порядке!
   - Ну, то-то же, - добродушно усмехнулся Рашков. - А в наказание за вашу
невнимательность я предложил бы вам самому все это выяснить.
   - Каким образом? - удивился Цветков.
   - Очень просто: вы поедете в командировку для розысков этого
талантливого чудака.
   Цветков благодарно взглянул на своего учителя:
   - Ох, Николай Фомич, если бы вы знали, как я мечтал попутешествовать -
ведь я уже год не расставался с лабораторией!
   - Ну, вот и хорошо, хорошо... Если бы я не знал, не предлагал бы вам...
 
 
 
   Рано утром Гущина разбудил телефонный звонок.
   - Лева! У меня к тебе заманчивое предложение! - сказал Цветков. - Ты
можешь взять командировку у себя в редакции?
   - Куда?
   - На Север. Мой академик очень заинтересовался твоей уткой и посылает
меня на розыски.
   - Постой, постой! Значит, академик считает дело стоящим! - воскликнул
Гущин.
   - А что мы будем искать? Еще таких уток?
   - Пожалуй. И ученого.
   - Какого? - изумился Гущин.
   - Неизвестного талантливого чудака.
   - Ничего не понимаю! Да что это за ученый? В какой области науки он
работает?
   - В той же, что и я.
   - Значит, эндокринолог. Ну, хорошо... А почему он неизвестен? Почему
чудак?
   И зачем его надо искать?
   - А вот послушай...
   Цветкова и Гущина связывала крепкая дружба еще со школьных лет, хотя и
характеры и профессии у них были различны.
   Горячий, порывистый Гущин был журналистом. Он любил свою профессию,
много и часто разъезжал и, как сам говорил о себе, три четверти
сознательной жизни провел на колесах и под парусами. Цветков, начинающий
ученый, уже несколько лет был ассистентом знаменитого Рашкова. В
противоположность Гущину и несмотря на свою молодость, Юрий был нетороплив
и часто слышал попреки от своего непоседливого друга за то, что не был
легок на подъем. Но разве дружат только люди одинаковых профессий и
характеров? Чаще бывает наоборот.
   Гущина сразу захватило предложение Цветкова.
   - Ехать вместе? Отлично! Конечно, газета охотно даст командировку. А
если найдем неизвестного ученого, это будет такое замечательное событие,
одинаково интересное и для читателей и для...
   - И для нас с тобой. Значит, едем?
   - Сам знаешь, меня долго уговаривать не надо. Едем безусловно. И как
можно скорее!
   - Но ты ведь еще не договорился о командировке?
   - Я это сделаю в одну минуту!
 
 
 
   Собственно говоря, Рашкову очень хотелось бы самому отправиться на
поиски своего странного коллеги. Он имел серьезные основания предполагать
его существование и был крайне всем заинтересован. Он даже сердился на
Цветкова, который не обратил внимания на то, что прямо-таки бросалось в
глаза.
   "Но как мне ехать, когда я уже начал читать курс лекций студентам? А
Цветкова можно освободить от работы на время", - думал Рашков.
   У Гущина вопрос с поездкой разрешился легко. Он не ошибся: редакция
охотно дала ему командировку.
   - Едем завтра же! Нечего долго раздумывать! - торопил он Цветкова.
   - Ты не очень увлекайся, Лева. Может оказаться и в самом деле утка,
только газетная, - подтрунивал Цветков над его горячностью.
   Но ироническое спокойствие приятеля еще больше возбуждало фантазию
Гущина.
   Он уже представлял себе сенсацию, которую произведут его сообщения,
когда они найдут этого талантливого чудака.
   Вдруг в глухой лесной избушке, среди топей и болот, они обнаруживают
полусумасшедшего... или нет, просто талантливого самоучку, какого-нибудь
обросшего седой бородой лесника или охотника, и он своим умом дошел до
открытий, уже сделанных Рашковым!
   - Конечно, мы этого чудака найдем! Я не сомневаюсь - Рашков прав: этот
самоучка блестяще талантлив. Мы привозим его в Москву, он знакомится с
достижениями науки и через год становится крупнейшим ученым, лауреатом!
   Открывает...
   - Логарифмы!
   - И изобретает...
   - Громоотвод!
   - Никакой не громоотвод! Ведь он не техник, а физиолог. Открывает,
допустим, неизвестную еще вам железу внутренней секреции.
   - Эх ты, горячка! Ты и в школе фантазировал, да еще как! Помнишь, на
уроке географии ты так увлекательно рассказывал о саваннах, что Петр
Петрович спросил тебя, не жил ли ты сам в саваннах? А ты, не моргнув
глазом, выпалил:
   "Жил!" Помнишь, как все смеялись и дразнили тебя потом?
   - Это я машинально тогда сказал, - улыбнулся Гущин.
   - Ну конечно. И теперь увлекаешься. Этот твой лесник в избушке,
наверно, не имеет никакой аппаратуры, нужной для сложных
эндокринологических экспериментов.
   - Почему не имеет? - запальчиво возразил Гущин.
   - Да ты же сам говоришь: он самоучка, значит - оторван от
научно-исследовательских учреждений.
   Но Цветков только делал вид, что сомневается и не верит в успех
поисков, - он сам не меньше Гущина был увлечен предстоящей поездкой.
Расторопность, с которой он собрался в дорогу, изумила Гущина.
   На следующее же утро поезд увозил их из Москвы.
   А еще через день друзья сошли на маленькой станции, которая тонула в
густом хвойном лесу.
   День был исключительно теплый. Лес стоял тихий, торжественный, насквозь
пронизанный солнечными лучами. Пахло смолой и разогретой прошлогодней
хвоей.
   Они уже знали, что до Ильинска от станции восемнадцать километров. На
худой конец, с рюкзаками можно и пешком дойти, решили было они, но тут к
ним подошел молодой веселый человек:
   - Вы не в Ильинск? Хотите, довезу?
   По дороге разговорились. Возница оказался колхозником из ближайшего
села и ехал в Ильинск за покупками. Он был человеком живым, общительным,
расспрашивал москвичей, зачем они приехали и что нового в Москве. Гущин
спросил, не слышал ли товарищ об удивительной ощипанной утке, убитой не
так давно недалеко от Ильинска.
   К сожалению, Андрей Тихонов (так звали колхозника) ничего об этом не
слыхал.
   О заметке в газете он не помнил. Быть может, и читал, да не обратил
внимания.
   Разговор на время смолк.
   По обеим сторонам дороги стоял хвойный лес, и телега катилась, словно
по узкому коридору, между двумя зелеными стенами.
   Солнечный свет свободно проникал между высокими стволами сосен. По
лошадиной спине пробегали причудливые тени ветвей.
   Наконец они выехали из леса в поле. Вдали показались дома, заборы, и
вскоре телегу стало слегка потряхивать по булыжной мостовой.
   - Ну вот, и приехали, - сказал Тихонов.
   Ряды одноэтажных бревенчатых домов с затейливыми резными деревянными
украшениями