авлялся
на парнишку.
   - И зачем такую собаку вырастили? - сказал кто-то из колхозников. -
Собака и так хороша, а как она с медведя, ее не прокормишь.
   - А оленей и тюленей зачем уменьшать? К чему это? - заметил другой.
   В это время к толпе любопытных подошли Миронов, Гущин и Цветков. Гущин
вынул блокнот и начал что-то быстро записывать. Цветков с недоумением
спросил приятеля:
   - В чем дело, Сурок?
   - Столько интересного, а я еще ничего не записал! Мне редактор голову
оторвет, если не будет очерка!
   - Какой там очерк! - возразил Цветков. - Ты же сам правильно сказал:
   материала хватит на целый роман.
   Миронов поглядел на забавных зверей, на собравшихся вокруг зрителей и
подумал: "Обязательно в рыболовецком городе зоопарк организуем".
 
 

                                   Глава 18 

 
   Как оправдалась догадка Рашкова 
 
   В этот же день на железнодорожной станции неподалеку от колхоза с
поезда сошли два человека и направились к колхозу. Один из них, сухощавый,
крепкий мужчина лет пятидесяти, с черными живыми глазами, похожий на
цыгана, помог выйти из вагона своему спутнику, тучному, со странной,
шестиугольной формы головой и невероятно крупными чертами лица.
   На улице они встретили Миронова. Вид у него был очень усталый:
колхозные дела не останавливались, а встреча островитян вызвала немало
дополнительных забот.
   Но Миронова это не угнетало: кипучей его энергии хватило бы и на
большее.
   Увидев новых людей, он подошел к ним и отрекомендовался:
   - Председатель колхоза Миронов. А вы к кому?
   - А вот как раз к вам, - обрадовался чернявый и представился: - Охотник
Якушев из Ильинска. Что, Цветков и Гущин еще у вас?
   - Да, - ответил Миронов и с гордостью добавил: - Гостей у нас много,
еще и два академика - Таусен и Рашков... А у вас что же, дело к Цветкову и
Гущину?
   - Да как сказать... - ответил Якушев. - Мы к Цветкову за советом, хоть
он и не доктор... Они вдвоем у меня в Ильинске были проездом. От меня и
направились лысых уток разыскивать, - улыбнулся охотник.
   - Ну, ладно, - сказал Миронов. - Что же мы будем на улице стоять,
пойдемте-ка пока в правление.
   И уже на ходу заметил:
   - Они и тут насчет этих уток интересовались, и даже одна такая на них
налетела.
   - Молодцы, - обрадовался Якушев, - все же добились своего! Добрались и
до Таусена. Люблю настойчивых! Я решил, узнав, что они у вас задержатся,
съездить поздравить их. Не знал я, конечно, долго ли они тут останутся,
ну, да риск невелик. И Таусена заодно повидать - очень, видно, любопытный
человек. А вот этот товарищ, - Якушев кивнул на спутника, который с трудом
поспевал за ними, хоть шли не быстро, - попросился со мной: "Хочу,
говорит, использовать случай, что Рашков и Таусен тут. Попрошу их
посмотреть на меня, - оба большие ученые, а Таусен еще и врач".
   - Вы больной? - спросил Миронов, с участием глядя на неуклюжего
человека.
   - Сло... новая болезнь, - ответил тот.
   - Болезнь внутренней секреции, - объяснил Якушев, - как сказали наши
врачи.
   Жалко товарища! Хороший человек, ценный работник. Бухгалтер по
специальности. Уже с полгода перешел на инвалидность. Михайлов его фамилия.
   Миронов протянул руку новому знакомому, и тот слабо пожал ее, с трудом
подняв свою.
   - И что же, трудно излечивается? - сочувственно спросил Миронов,
поднимаясь на крыльцо правления.
   - Трудно, - сказал Якушев, - хоть врачи у нас хорошие...
   Из-за угла вышли Гущин и Цветков - они возвращались с радиостанции.
Гущин издали увидел ильинских знакомых.
   - Вот так встреча! - закричал он. - Как вы сюда попали, Сергей Иваныч?
   - Вас повидать, - сказал охотник. - По правде сказать, не ожидал.
   - Чего не ожидали? - не понял Гущин.
   - Всего. Что достигнете насчет уток. Что спасетесь, как в шторм попали.
Что Таусена найдете. Да и сам не ожидал, что так захочу вас повидать -
сюда приеду.
   Для председателя колхоза Миронова этот день был самый беспокойный.
Принять как следует такое количество гостей - не просто, а Миронов любил
угостить, принять.
   За исключением больного Михайлова - он после дороги чувствовал себя
неважно, - все гости с интересом знакомились с работой
колхозников-поморов. Особенно любопытно было все Таусену и Кнуду. Мальчик
всюду ходил вместе с академиком, и тот неустанно переводил и объяснял ему.
   Как раз в этот день в гавань колхоза вернулся с богатым уловом траулер.
   Почти одновременно с ним прибыло несколько самолетов за рыбой для
Москвы и Ленинграда. Таусен долго смотрел, как автоматические краны
перегружали живую, бьющуюся рыбу в цистерны на самолетах. Груды блестящей
чешуи на мгновение мелькали в воздухе и с плеском опускались в воду. Через
час погрузка была закончена, и самолеты один за другим исчезли в облачном
небе.
   И Таусен вспомнил с грустью свой остров, тяжелый, часто опасный
промысел, норландбот, которым недавно так гордился...
   Он ходил по новым улицам поселка, осмотрел клуб с большой библиотекой и
вместительным зрительным залом.
   - Здесь можно дать любой спектакль, но кто же здесь играет? - удивился
он.
   - Приезжают артисты, часто из лучших театров столицы, - спокойно
ответил Миронов.
   Таусен бросил на него недоверчивый взгляд.
   - Ничего, академик, - сказал Цветков, - скоро вы перестанете удивляться
таким вещам.
   А Миронов добавил:
   - Только этим летом у нас были опера и балет Московского Большого
театра.
   Таусен побывал и на консервном заводе. Он видел, как свежая рыба,
поданная на заводской конвейер, выходит в другом конце завода в банках,
балыками и другими копчеными изделиями. Он видел, как электрический ток
мгновенно сушит огромные партии рыбы, подготовляемой к отправке.
   - У вас красиво распланированы улицы и площади, есть театр и завод, -
говорил Таусен. - Так что же это - деревня или город?
   - Это, - сказал Гущин, - ваш первый наглядный урок, ваше первое
знакомство с нашей политикой: социализм уничтожает различие между городом
и деревней.
 
    
 
   Вечером все приезжие собрались снова в доме Миронова.
   - Хотя бы вкратце пока скажите, товарищи ученые, - расспрашивал Гущин,
- можете вы тут на месте помочь больному Михайлову и как?
   - На месте помочь, конечно, нельзя, - ответил Рашков, - но вообще
помощь будет довольно скорая и ощутительная. Мы с академиком Таусеном
совещались и написали целое руководство для ильинских товарищей-врачей.
Это для их практики вообще будет полезно. Коротко объяснить трудно, но
попытаюсь.
   Лечить акромегалию быстро и эффективно мы уже научились. Случай с
Михайловым довольно тяжелый, и лечить его придется комбинированно.
Во-первых, мы рекомендуем оперативное вмешательство: у него будет удалена
опухоль гипофиза. Затем, если спустя некоторое время его состояние не
улучшится достаточно, то в его организм будут вводить тропные... Простите,
тут присутствуют не специалисты... Ну, проще говоря, стимулирующие гормоны
гипофиза. Эти гормоны усиливают действие других желез внутренней секреции
и регулируют нормальный обмен веществ. Тут все дело в том, чтобы найти
нужную комбинацию гормонов с некоторыми лекарственными веществами. Мы
обследовали состояние Михайлова и, мне кажется, правильно определили для
него лечение.
   - И он выздоровеет? - спросил Гущин.
   - Думаю, что да, - ответил Рашков.
   - И неужели он будет иначе выглядеть?
   - Ну, - сказал Рашков, - таким, как до болезни, он, конечно, не будет.
Но несравнимо лучше, чем сейчас. А главное, развитие болезни остановится,
и самочувствие, надеюсь, быстро улучшится.
   Лицо Таусена помрачнело.
   - Да, - сказал он, - каждое научное открытие вы обращаете на пользу
человека, а я... я увлекался созданием курьезов: выводил гигантских собак,
миниатюрных оленей и тюленей...
   И Таусен угрюмо замолчал.
   Цветков постарался переменить тему разговора и обратился к Рашкову:
   - Как видите, Николай Фомич, ваше предсказание оправдалось: на
неизвестном острове мы действительно нашли очень талантливого человека.
   Хитро прищурившись в сторону Цветкова, Рашков сказал:
   - Вот что, дорогой Таусен: ваши экспериментальные утки иногда улетали к
югу... Очевидно, их заносило ветром... Разрешите спросить: какими
способами вы добились линьки уток?
   Цветков взглянул на Рашкова:
   - Как? И это спрашиваете вы - тот, кто первый предложил метод кормления
птиц щитовидной железой для искусственной линьки?! - И вдруг спохватился:
- Конечно, одинаковых результатов можно достичь разными путями. Ведь то,
что у нас давно удавалось с гусями, до сих пор очень плохо получалось с
утками.
   Значит...
   - Значит, вы снова проявили непростительную рассеянность, - докончил за
него Рашков.
   - Действительно! - с досадой сказал Цветков.
   - Итак, - любезно обратился Рашков к Таусену, - вы разрешили задачу, с
которой мы еще до сих пор полностью не справились. Следовательно, я имел
полное основание допустить, что речь идет о неизвестном, безусловно
талантливом... (он чуть не сказал - чудаке), - и тут же перебил себя: -
Что же все-таки вы делали с этими утками?
   - То же, что вы делали с гусями, - ответил Таусен. - У меня утки также
вначале не поддавались действию щитовидной железы. Уже на острове я
применил добавочное воздействие витаминами и вытяжками из печени, и мне
удалось разрешить эту теоретическую проблему.
   - Напрасно вы считаете ее только теоретический, - возразил Рашков. -
Ведь теперь мы не только с гусей, но и с уток сможем собирать перо и пух
несколько раз в году. И не только с домашних уток. Мы заведем на полярных
островах громадные хозяйства и по пять раз в году будем собирать с живых
птиц драгоценный гагачий пух. Ведь гага тоже относится к породе уток, -
заметил он Гущину.
   - Но это живой пух, - сказал Гущин, - а он жирен и тяжел, как нам
объяснил академик Таусен.
   - Академик Таусен вам объяснил правильно, но так как мы будем собирать
пух примерно каждые два месяца, то он не успеет пропитаться жиром и
отяжелеть.
   - Простите... - обратился Гущин к Таусену. - Если уж начали задавать
вам вопросы... Что это за лекарство вы нам давали, которое почти
моментально залечило все ушибы и ссадины? И как быстро зажили раны Ганса и
Отто!
   - Наверное, витамин Е плюс... - заметил Рашков.
   - Ну да, - подтвердил Таусен, - плюс еще другие витамины и гормоны из
печени трески.
   - А почему, - спросил Гущин, - здесь печень играет такую важную роль?
   - В печени, - объяснил Рашков, - резерв витаминов. В ней их
накапливается громадное количество. Кроме того, она великий дезинфектор
организма: она обезвреживает яды, разрушает их или переводит в эфирные
соединения. Наконец, печень накапливает большие количества гормонов и
других биологически активных веществ. Так что здоровая печень - весьма
животворный орган, потому и вытяжка из нее обладает целительными
свойствами.
   Таусен задумался и замолчал. И все молчали, глядя на его серьезное,
сухое, почти без морщин лицо, на живые синие теплые глаза под выцветшими
бровями. О чем он думает? О своем сложном и трудном прошлом, о тех долгих
годах, когда он был оторван от мира без намерения когда-нибудь вернуться?
Или о том новом и необычайном, что ему еще предстоит узнать?
 
 

                                   Глава 19 

 
   Бывший покойник 
 
   - Ну-ка, бывшая моя вдова, - обратился Миронов к своей жене, напряженно
следившей за беседой, - ты слушать-то слушай, а потчевать не забывай!
   Таусен поднял брови:
   - Оказывается, я совсем плохо знаю русский язык. Я думал... или это
опять какое-нибудь поморское выражение... Вдова - ведь это жена покойника?
   - Совершенно верно, - сказал Миронов.
   - А вы говорите: "бывшая моя вдова". Выходит, что вы бывший покойник?
   - Выходит так, - подтвердил Миронов.
   - Но ведь это невозможно! - сказал Таусен. - Или вы так странно шутите?
   - Товарищ Миронов не шутит, - вмешался Рашков. - Он действительно умер
в госпитале во время Великой Отечественной войны.
   - Тысяча восемьсот двенадцатого года? - уже окончательно растерявшись,
спросил Таусен.
   - Вот что значит оторваться от жизни! - заметил Гущин. - Великой
Отечественной войной у нас называется война тысяча девятьсот сорок первого
- сорок пятого годов против немецких фашистов.
   - Но как же наш уважаемый хозяин мог умереть, если он жив? - все более
изумлялся Таусен.
   - Пожалуй, правильнее будет, если вы спросите наоборот, - заметил
Рашков, - как он мог остаться в живых, если он умер?
   - Ну, пожалуй так, - согласился Таусен.
   - В одном из боев, - сказал Рашков, - товарищ Миронов получил несколько
тяжелых осколочных ранений. Тогда же он лишился левой руки... Да, да, -
прибавил он, перехватив удивленный взгляд Таусена, - у нас теперь делают
такие протезы, которыми и работать можно, и вообще, кто о них не знает, не
различит... Да, бой был горячий! Сергея Петровича подобрали не сразу, он
попал в госпиталь только через два часа после ранения - в очень тяжелом
состоянии, без сознания. Во время операции потерял много крови. Врачи
безуспешно боролись за его жизнь. Сердце остановилось, дыхание
прекратилось.
   Рефлексов не было. Миронов умер. По заключению хирурга, смерть
последовала от шока и большой потери крови. Произошло это...
   - Могу сказать точно, - подхватил Миронов, - третьего марта тысяча
девятьсот сорок четвертого года в девятнадцать часов сорок одну минуту.
   Наступило молчание. Жена Миронова пристально посмотрела на мужа; худое
лицо его было сосредоточенно, на него легла тень воспоминаний о тяжком
времени.
   Таусен выпрямился:
   - Я читал в свое время о подобных вещах, но чтобы дело дошло до
оживления умерших...
   - Дошло! - подтвердил Рашков. - Через три с половиной минуты после
смерти Миронова ему начали делать искусственное дыхание и артериовенозное
нагнетание крови. Когда человек умирает, а тем более, когда он умер, ему
бесполезно вливать кровь в вену - она не дойдет до сердца. Врачи пришли к
выводу, что в таких случаях надо вводить кровь в артерию по направлению к
сердцу... Через минуту сердце начало биться, а через три минуты
восстановилось дыхание. Еще через час появились первые признаки сознания.
Но состояние оставалось тяжелым. Постепенно, однако, дело наладилось. Мало
того: у Сергея Петровича скоро началось воспаление легких, но его организм
и с этим справился!
   - А чем объясняется такая последовательность? - спросил Гущин. - Сперва
сердце начало биться, потом появилось дыхание, а сознание - в последнюю
очередь и только через час?
   - Дельный вопрос, - сказал Таусен.
   - И даже принципиальный, - подтвердил Рашков. - Сейчас объясню: дело в
том, что не все органы нашего тела, если можно так выразиться, "живучи" в
одинаковой мере. Менее всего живуч головной мозг, особенно его кора,
которая и служит органом сознания. Поэтому при умирании сознание исчезает
раньше всего. Потом умирают те мозговые центры, которые управляют
дыханием. А сердце может жить значительно дольше. Еще две тысячи лет назад
древнегреческие ученые вырезали сердце у живой черепахи, и оно билось в
течение многих часов. Довольно давно делали такие опыты с сердцем лягушек.
В прошлом столетии уже производили эксперименты с сердцами теплокровных
животных - для этого нужно было пропускать через них кровь, нагретую до
тридцати восьми - тридцати девяти градусов и снабженную кислородом. Позже
ученые с успехом заменили кровь физиологическим - проще говоря, солевым -
раствором. А когда стали прибавлять к этому раствору немного сахара,
сердце билось сильнее и дольше.
   Такие же опыты делали и с вырезанной кишкой кролика.
   Кусок кишки помещали в физиологический раствор, и он жил, извивался,
как в живом теле. Изолированный желудок, печень, если через них пропускать
физиологический раствор, выполняли ту же сложную работу, которую они
делают в живом организме.
   Ленинградский профессор Кравков лучше всех разработал методику опытов с
изолированным ухом кролика. Оно удобно потому, что почти лишено мяса и,
значит, живет вне тела уже не часы, а многие дни, если же его высушить и
потом осторожно отмочить, то и несколько месяцев.
   - Так почему же, - спросил Гущин, - можно оживлять умерших только через
несколько минут после смерти, а позже нельзя?
   - Давайте условимся, - возразил Рашков, - выражаться с научной
точностью.
   Умершего человека, то есть такого, в организме которого уже наступили
посмертные необратимые изменения, никакая наука не воскресит. Речь идет
только о так называемой клинической смерти, то есть такой, когда еще можно
вернуть к жизни центральную нервную систему. Без нее невозможно ни
дыхание, ни сердцебиение в живом организме, никакая другая его
жизнедеятельность.
   А центральную нервную систему, как правило, можно оживить лишь через
пять-шесть минут. Такие опыты давно уже делались, например, с отрезанными
собачьими головами. Впервые опубликовал сообщение о таком опыте еще лет
шестьдесят назад один французский ученый - Броун-Секар. Он писал, что
пропустил свежую кровь через сосуды отрезанной головы собаки, потом громко
произнес кличку, которую собака носила при жизни, и голова отозвалась, как
умела - повернула глаза. Этому факту не поверили многие ученые - настолько
это казалось неправдоподобным. А позже не раз повторяли этот опыт. Через
отрезанную голову собаки пропускали ее собственную кровь, и голова жила
несколько часов: двигала глазами, отделяла слюну, когда в рот вводили
сухари или кислоту. Особенно удались эти опыты нашим соотечественникам -
докторам Брюханенко и Чечулину и бельгийскому ученому Геймансу. Все это
доказывает, что когда внешние признаки смерти уже наступили, организм в
течение нескольких минут еще не мертв, в нем только происходит процесс
умирания, и если нет непоправимых разрушений, его можно оживить или,
выражаясь научным языком, восстановить его жизненные функции.
   Для многих присутствующих объяснения Рашкова были новостью, и
неудивительно, что все с таким вниманием и интересом слушали.
   Странно было, что столь же напряженно слушает его Таусен, которому все
эти факты из истории физиологии были давно известны.
   Когда Рашков кончил объяснения, он обратил к Таусену извиняющийся
взгляд. Но тот понял его и поспешил возразить:
   - Нет, нет, Николай Фомич, я слушал вас даже с увлечением, и я сожалею
о тех годах, которые так бесполезно провел в добровольном заточении, а мог
провести у вас, среди советских людей. Вы так радушно меня приняли!
 
    
 
   В эту вторую ночь в колхозе "Победа" Таусену плохо спалось: он лежал с
открытыми глазами и думал, думал. Он был один в комнате. За окном стояла
беззвездная осенняя ночь. Какое-то едва уловимое поскрипывание по временам
возникало неизвестно где, и, властно перекрывая его, звучал сверчок,
равномерно, как тиканье часов. Его однотонная домовитая музыка не мешала
думать.
   Перед Таусеном проходила его жизнь.
   Уютное беззаботное детство. Тихая Христиания. Годы научной работы.
Мария - его друг и помощник, ее доброе энергичное лицо... Сын... Кто
знает, как сложилась бы его жизнь, если б он не потерял их? И - буря,
налетевшая на мир, буря, от которой он ушел, спрятался на острове...
   "Мария, - думал Таусен, - если бы это было теперь... Она могла бы
жить...
   Надо узнать, как они победили рак..."
   И вдруг эти два молодых человека появилась на острове, и за
какую-нибудь неделю все переменилось, вся жизнь сместилась, и вот он
здесь, среди людей.
   И он уже не тот, каким был в течение десятилетия... И совсем новая,
большая жизнь раскрывается перед ним. Новая жизнь? Но ведь ему семьдесят
лет. Ну так что же! Он меньше всего хочет теперь думать о смерти. В этой
стране, куда он вступил вчера вечером, смерть побеждают так, как еще нигде
и никогда не побеждали.
   В соседней комнате тоже не спал Гущин. Он крепко уснул с вечера, но
потом внезапно проснулся. Он слышал ровное дыхание спавших с ним в одной
комнате Цветкова и Кнуда и старался не шевелиться, чтобы не разбудить их.
В