сколько времени мы носились по морю и долго ли
были без сознания!
   Он огляделся - календаря нигде не было видно.
   - И радио не слышно, - сказал Гущин. - Должен же здесь быть передатчик!
Надо нам, наконец, связаться с людьми!
   - Ну, положим, если он не захочет, не свяжешься, - возразил Цветков.
   - А может быть, не такой уж это необитаемый остров? Может быть, здесь
целый город?
   - Не похоже. Он держится так, как будто он тут полновластный хозяин.
   - Но не один же он тут живет, вроде Робинзона! Вот женщина какая-то...
И он говорил о сотрудниках.
   - Я думаю, для такого сложного хозяйства обязательно нужны люди. Ну,
завтра, наверное, так или иначе все узнаем...
   - Это еще неизвестно! И потом - жди до завтра!
   Уже совсем стемнело, и незанавешенное окно выделялось на фоне
освещенной комнаты черным бархатным прямоугольником, испещренным крупными
мерцающими звездами.
   - Смотри, Лева! - сказал Цветков, взяв друга за руку и подводя к окну.
   Вдали на небе проступила бледная световая дуга. Она постепенно
разгоралась, звезды около нее меркли.
   - Полярное сияние, - почему-то шепотом сказал Цветков.
   Он на цыпочках подошел к выключателю и погасил лампу.
   Дуга на небе разгоралась все ярче и ярче. Она протянулась от края до
края горизонта. В ней горели и переливались разные цвета - пурпурно-алый,
изумрудно-зеленый, темно-синий, оранжевый. Вот внизу зажглась вторая дуга,
поменьше, как бы вложенная в первую, такая же яркая и многоцветная. Третья
и четвертая, одна под другой - рдеют, синеют, желтеют большие и малые
дуги, а по краям извиваются гигантские блистающие разноцветные фонтаны
огня и рассыпаются брызгами... Исчезли звезды. И вот уже все небо залилось
многоцветным сиянием. Оно волнуется, трепещет, по нему бегут цветные
волны, его пронизывают длинные лучи, будто чьи-то блистающие гигантские
пальцы. И вдруг лучи рвутся, рассыпаются, словно клочья огненной ленты.
   И внезапно картина меняется. Нет дуг, нет лучей, нет световых волн.
Огромные огненные завесы ниспадают с неба, дрожа, извиваясь, сворачиваясь
в спираль и вновь расправляясь. Их бахромчатые края непрерывно колеблются
- ослепительное сияние наполняет мир.
   И - полное безмолвие. Ни единого звука. Все огненное великолепие
совершается в глубочайшей, словно навсегда ненарушимой тишине.
   Ярко освещена даль. Но странно: нет снежной белизны. Серая даль, а там,
в глубине, какие-то неровные возвышения, и от них ложатся пляшущие тени.
   Но вот сразу все поблекло. Исчезло кипящее море пламени. Опять ночь, и
непривычно крупные звезды вздрагивают в черном небе, и тянется через него
раздваивающаяся пепельная полоса Млечного пути.
   Цветков подошел к двери, нащупал выключатель. Зажглась по-будничному
лампа, и свет ее показался скучным, мертвым.
   - Я много читал о полярных сияниях, - взволнованно сказал Гущин, - и
представлял их себе, но пока сам не увидишь...
   Глаза его влажно блестели, он весь был под обаянием только что
виденного феерического зрелища и забыл о невольном заключении, о
странностях хозяина, о невозможности возвращения. Так всегда у него быстро
менялись настроения, и Цветков подумал в эту минуту, что по возбужденному
лицу Гущина можно принять его за больного Базедовой болезнью. Он знал, что
у Гущина ее нет, но решил про себя: "Очевидно, есть люди, у которых
содержание в крови гормона щитовидной железы меняется более резко, чем у
других, - и Лева такой. Надо будет поговорить об этом с Рашковым, как он
думает".
   Дверь тихо открылась, и вошла давешняя женщина. Возможно, она
предварительно постучалась, а друзья не расслышали.
   Она произнесла что-то приветливое и улыбнулась, показав узкие, редкие
зубы.
   Затем сделала им знак следовать за собою и ввела их в ту комнату, где
Гущин пришел в себя. Теперь там стояли две койки.
   Женщина вышла.
   - Как в тюрьме! - зло сказал Гущин. - Привела надзирательница в
камеру...
   - Но не заперли, - возразил Цветков.
   - Так ты же сам говоришь, что бежать некуда!
   Женщина опять вошла, неся поднос с тарелками.
   Ужин состоял из незнакомого, но вкусного рыбного блюда. Хлеба опять
было по одному ломтику.
   Не успели они поесть, как женщина принесла электрический чайник и
маленький металлический чайничек с заваренным чаем. Цветков включил
электрический чайник с холодной водой. Лампочка под потолком слегка
потускнела. На подносе лежал небольшой пакетик с сахаром. Когда Цветков
развернул пакет, из него выпала маленькая бумажка. На ней было написано
твердым угловатым почерком:
   "Это ваша порция на неделю. Сахару, извините, у нас мало".
   Пока Цветков хозяйничал, Гущин подошел к этажерке и стал рассматривать
книги. Все они были напечатаны латинским шрифтом, но язык был ему незнаком
- не французский, не немецкий и не английский. Он вернулся к столу. Чайник
начинал полегоньку шуметь.
   - Знаешь, - сказал он, - я и забыл о боли. Совсем прошло.
   - Значит, он и врач хороший, - улыбнулся Цветков.
   - Да кто же все-таки он? - воскликнул Гущин. - И чего он от нас хочет?
И почему разозлился?
   - Кто его знает? - ответил Юрий. - Может быть, и впрямь сумасшедший.
Ну, да мы уж сегодня ничего не узнаем. Утро вечера мудренее. Выпьем чаю -
и на боковую. Спать безумно хочется!
   Гущин тоже чувствовал сильную усталость, и она наконец победила его
нетерпение и любопытство.
 
 
 
   Было еще темно, когда Гущин открыл глаза. В окно видны были звезды.
   "Может быть, уж утро? Ведь здесь осенью длинные ночи".
   Он вспомнил все вчерашние впечатления. Надо немедленно повидать хозяина
и связаться с Большой землей!
   Включить свет? Но Юрий еще спит. Жалко будить.
   Тихо постучали в дверь. И неожиданно, совсем не сонным голосом,
отозвался Юрий:
   - Войдите!
   "Тоже не спал и боялся меня разбудить", - подумал Гущин. В комнату
вошел хозяин.
   - А товарищ ваш не спит? - спросил он Гущина.
   - Не спит, - отозвался Гущин. - Сейчас встану.
   - Подождите.
   Хозяин включил лампу. Он был уже вполне одет. Его сюртук, хотя и
заметно поношенный, был аккуратно разглажен. Лицо, как и вчера,
свежевыбрито.
   - Сейчас посмотрю ваши ушибы! - Он подошел к постели Гущина и склонил
над ним свое сухощавое лицо.
   Повязки были на обеих руках, на ногах, на спине и груди. Гущин
повернулся с опаской, но нигде не болело. Хозяин начал снимать повязки
одну за другой.
   Пальцы его двигались ловко, уверенно.
   Затем он подошел к Цветкову:
   - Ну, а как ваши дела, Юрий Михайлович?
   - О, все в порядке!
   - Ну, вставайте, позавтракаем, а потом будем осматривать остров.
   Он говорил вежливо, даже доброжелательно, но было в его голосе что-то
отчужденное - не та бесцветность, отсутствие интонаций, что вчера, - а
именно какая-то отчужденность, скрытая внешней учтивостью.
   Взгляд у него был настороженный, пытливый, словно изучающий.
   "Впрямь, как тюремщик смотрит", - подумал Гущин.
   Он хотел задать вопрос, но Цветков предупредил его.
   - Простите, - сказал Юрий, - вы не сказали нам, как мы должны вас звать.
   - Меня все зовут господин Орнульф, - сухо ответил хозяин.
   "Судя по имени - норвежец", - подумал Цветков и сказал:
   - Так вот, господин Орнульф... У нас нет часов.
   Хозяин вынул плоские карманные часы:
   - Девять часов по местному солнечному времени. Скоро рассвет.
   - И еще, - добавил Гущин, - какой месяц и число?
   - Восемнадцатое августа, - ответил Орнульф.
   "Восемнадцатое... - подумал Гущин. - А выбросило нас сюда вчера, что
ли...
   Значит, мы около трех суток носились по морю".
   Он хотел спросить, что же все это значит, до каких пор их будут держать
здесь, как связаться с людьми, но вспомнил вчерашнюю внезапную вспышку
хозяина. Да, придется ждать благоприятного момента. Однако ему стоило
большого труда сдерживаться. Цветков это понял и, когда хозяин прошел
вперед, крепко сжал руку приятеля и умоляюще прошептал:
   - Потерпи, Лева! Сегодня ведь все должно выясниться!
   Простой умывальник висел на стене в коридоре. Кран нужно было
подталкивать рукой кверху. На крышке лежал кусок мыла с неприятным запахом.
   - Мыло у нас, - сказал хозяин, - извините, самодельное, из тюленьего
жира.
   Он принес два стареньких, не раз заплатанных, но чистых полотенца.
   Завтракали опять втроем. Вчерашняя женщина подала какую-то свежую рыбу
ярко-красного цвета.
   Гущин вопросительно посмотрел на хозяина.
   - Не стесняйтесь, - сказал хозяин, - вижу ведь, что эта рыба для вас
новость и вы хотите спросить, что это такое. Но скажите, вкусно?
   - Очень! - отвечали гости в один голос.
   - Морской окунь, - пояснил Орнульф. - Он живет на большой глубине -
двести-триста метров.
   - А чем он питается? Наверное, планктоном? - спросил Гущин, вспомнив
рассказ Миронова о сельди и желая блеснуть своими знаниями.
   - Совсем нет. Он ест мелких ракообразных и всякую рыбешку. Но я вижу,
что морской окунь вас заинтересовал. Он этого заслуживает. Ведь он
принадлежит к редкой разновидности рыб - живородящих. Вместо икры в его
самках - зародыши; в некоторых до тысячи штук.
   Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом
побледнело.
   Хозяин встал:
   - Сейчас начнем экскурсию по острову.
   Он вышел.
   - Итак, - сказал Цветков, - мы уже знаем его имя...
   - Но не знаем фамилии, - заметил Гущин.
   - Зато знаем национальность: судя по имени, норвежец.
   - Верно. И знаем, что он врач.
   - И что он живет здесь десять лет, - продолжал Цветков, - да не один, а
с какими-то людьми. Хорошо владеет русским языком...
   - Но, - заметил Гущин, - все-таки он какой-то... очень странный! Чтобы
не сказать больше.
   Хозяин вошел, неся ворох теплой одежды.
   - У нас еще не очень холодно, - сказал он, - но ветер. Это и хорошо,
что здесь много ветров...
   - Почему? - спросил Гущин.
   - Увидите. А одеваться надо теплее. Сыро.
   Когда они вышли из дому, было уже светло. День был пасмурный. Нависли
низкие, тяжелые облака. Дул не холодный, но очень сильный ветер.
   Друзья огляделись. Пейзаж не походил на арктический. До горизонта
тянулась зелень, правда неяркая. Ночью, при свете полярного сияния, через
окно она казалась серой. У самого дома росли кустики. И недалеко
поднималась очень высокая, толстая мачта.
   - Радио! - воскликнул Гущин.
   - Нет, - резко сказал хозяин, - это ветросиловая станция.
   Действительно, наверху мачты вращался ветряк - так быстро, что лопасти
нельзя было различить.
   - Так вот откуда ваше электричество! - заметил Цветков.
   - Да, - сказал хозяин, - это удобный двигатель. Я привез его с собой.
Он очень простой конструкции, портативен, работает безотказно.
   - У нас много таких установок, - сказал Гущин. - По-моему, при этом
двигателе должна быть динамомашина.
   - Конечно, - подтвердил Орнульф, - и сила двигателя меняется в
зависимости от силы ветра. Правда, здесь ветры на редкость равномерные и
очень сильные.
   Идти против ветра было трудно. Он дул ровно, без порывов.
   - У нас редкий день совсем без ветра, - продолжал хозяин, - но все же
установка имеет батарею аккумуляторов на три-четыре дня работы. С
изменением силы ветра меняются скорость динамо и напряжение. Этот
двигатель работает совершенно автоматически. Динамомашина соединена с
аккумуляторной батареей при помощи реле и автоматического выключателя и
заряжает ее, когда увеличиваются скорость и напряжение. А если скорость
ветра уменьшается, динамо отъединяется от батареи, и она не может
разрядиться. Ток от батареи можно брать в любое время.
   Гущин, подняв голову и придерживая от ветра меховую шапку, внимательно
смотрел на электростанцию.
   - Мачта разборная, - продолжал Орнульф. - Лопасти штампованные, из
листовой оцинкованной стали и очень прочны. Их всего две, они похожи на
лопасти воздушного винта самолета. Имеется руль, при помощи которого они
устанавливаются по направлению ветра.
   В его деревянном голосе прозвучала чуть заметно нотка гордости.
   "И впрямь он практический человек, - подумал Цветков. - Но есть в нем
все-таки что-то странное. Уж очень он хвастает своим ветряком, а ведь эта
конструкция давно устарела!"
   Но он вежливо спросил:
   - Итак, эта установка вас освещает?
   - И греет и готовит пищу, - добавил хозяин. - А вот и наш электромонтер!
   Навстречу им шел человек почти такого же низкого роста, как и домашняя
работница Орнульфа. Ветер дул ему в спину, подталкивал, и он должен был
невольно ускорять шаги. Приблизившись, он поклонился и посмотрел на них с
любопытством, но без удивления: очевидно, население острова уже знало об
их прибытии. Гущин и Цветков ответили на поклон, а хозяин обменялся с
монтером несколькими фразами. Гостям понравилось лицо этого человека: оно
было, как и у женщины, монгольского типа, широкое, с острым подбородком,
выдающимися скулами и узкими глазами. В нем было что-то открытое,
простодушное и вместе с тем мужественное. Возраст его трудно было
определить. Он казался молодым, но выражение лица было несколько усталое,
как у много пожившего человека.
   Тон его в разговоре с хозяином был почтительный, но без подобострастия.
   Когда он пошел дальше, Цветков спросил:
   - Скажите, пожалуйста, какой национальности эти люди?
   - Саамы, - ответил хозяин, - или, как их еще называют, лапландцы,
лопари.
   Помолчав, он добавил:
   - Хорошие люди, хорошие друзья. Единственные.
   - А много их здесь с вами? - спросил Гущин.
   - Две семьи. Они приехали со мной. Было четверо взрослых и столько же
детей.
   Потом еще родились дети. Теперь всего, кроме меня, четырнадцать
человек, в том числе трое совсем маленьких. - Орнульф нахмурился. - Были
еще два подростка, - продолжал он, - они были бы теперь юношами.
   - Они умерли? - участливо спросил Гущин.
   - Да, - односложно ответил Орнульф.
   - От какой-нибудь инфекции?
   - Здесь инфекции не бывает, - задумчиво сказал Орнульф. -
Болезнетворных бактерий почти нет, как повсюду в Арктике - исключительно
чистый воздух.
   - Мы создадим здесь прекрасный курорт! - вырвалось у Цветкова.
   Орнульф поглядел на него с недоумением: мысли хозяина были где-то
далеко.
   - Один из этих мальчиков утонул во время рыбной ловли, когда поднялся
шторм, - продолжал он, - другой погиб при охоте на белого медведя. Наша
жизнь полна трудов и опасностей. Природа Севера сурова.
   "Вот потому-то ее и нужно завоевывать силами коллектива, - подумал
Гущин, - а не кучкой людей".
   Они подошли к длинному деревянному одноэтажному дому.
   - Вот в этом доме живут саамы, - сказал Орнульф. - Тут же и кухня.
   Он повел их дальше.
   Кругом расстилалась равнина, на востоке всхолмленная; вдали, на
юго-западе, виднелась возвышенность.
   Низко стоявшее, почти у самого горизонта, солнце вдруг проглянуло
сквозь облака. Словно распахнулась дверь в светлую комнату. Но скоро опять
небо затянулось облаками, и снова все помрачнело. А ветер дул не
переставая, и люди старались поворачиваться к нему спиной.
   - А велик ваш остров? - спросил Гущин.
   - Не очень, - ответил хозяин, - тридцать девять километров в длину и
двадцать два в ширину.
   - А кажется, будто мы на материке, - сказал Цветков. - Куда ни
посмотришь, моря не видно.
   - Это оттого, - объяснил Орнульф, - что мы находимся в низине, почти в
центре острова. Стоит только подняться на крышу - и увидите море.
   - А почему вы живете именно здесь? - спросил Гущин. - Разве нет тут
какой-нибудь бухты?
   - Есть очень удобная бухта.
   - Так вам бы около нее жить!
   - Зачем?
   - Как зачем? Чтобы удобнее было плавать на материк. Вы же привозите
оттуда что-нибудь?
   Хозяин вдруг заговорил сердито, почти злобно:
   - Никогда и никуда на материк мы не плаваем и ничего оттуда не
привозим! А кроме того, - немного спокойнее добавил он, - до материка
доплыть отсюда очень сложно... Но бухтой мы, действительно, пользуемся для
морского промысла. И вначале мы там, около нее, установили дома. Но потом
перенесли их сюда - здесь имеется кое-что, около чего нам важно быть
поблизости.
   Сейчас увидите.
   Они обогнули большой дом, и вдруг перед ними блеснула вода. Глазам
открылось озеро.
   - Вот отсюда мы берем пресную воду, - сказал Орнульф.
   - А верно! - спохватился Гущин. - Я и не подумал, как вы снабжаетесь
водой.
   Ну, конечно, вам надо жить здесь, а не у бухты!
   - А реки на острове есть? - спросил Цветков, - Нет. Только ручьи, когда
тает снег.
   - Но чем же тогда питается это озеро?
   - Сейчас увидите, - сказал Орнульф.
   Они подошли ближе к воде. Крупные птицы плавали по озеру, совсем как
где-нибудь в средней полосе России, а не на далеком Севере. Ветер рябил
воду, гнал в одну сторону мелкие волны. Птицы взъерошились, нахохлились от
ветра, но занимались своим делом: опускали головы в воду, вытянув шеи,
что-то доставали снизу, потом закидывали головы, глотали, крякали.
   Одна птица, широко расправив крылья, взвилась - и вдруг, словно
сорванные ветром, с нее посыпались перья, полетели одно за другим. Птица
не могла бороться с ветром и беспомощно опустилась у самого берега. Гущин
бросился к ней, нагнулся. На лице его последовательно сменялись
недоумение, изумление, восторг.
   Подошли Орнульф и Цветков. Хозяин осторожно взял в руки жалкую птицу;
она мелко дрожала, но не сопротивлялась.
   - Она, она! - закричал Гущин.
 
 

                                   Глава 7 

 
   Инкогнито раскрыто 
 
   Так вот куда занес их шторм! Прямо к цели их поисков!
   В сильном волнении смотрел Гущин на птицу. Кто здесь может заниматься
научными экспериментами? Не саамы же? Значит, этот "господин Орнульф",
этот странный отшельник, - ученый? Это он и есть тот самый, кого они
разыскивали?
   Глаза Гущина встретились со взглядом хозяина, столь же удивленным.
   - Кто это "она"? - спросил Орнульф.
   - Лысая утка, - пояснил Гущин.
   - Как это "лысая"? - не сразу понял Орнульф. - Ах, вы хотите сказать,
что у нее мало перьев?
   - Вот именно.
   - Но почему она вас так заинтересовала? Однако здесь, на ветру, трудно
разговаривать. Пойдемте сюда.
   Неподалеку от озера находилась постройка вроде длинного сарая.
   - Это наше подсобное помещение, - сказал Орнульф.
   Он открыл дверь, и они очутились в темном тамбуре. Хозяин прикрыл
наружную дверь и открыл внутреннюю. Они вошли в помещение, плотно
притворив дверь.
   - Ну вот, мы здесь можем поговорить, - сказал Орнульф.
   Он открыл большую проволочную клетку, стоявшую у стены, и посадил в нее
птицу.
   Она забилась в угол и нахохлилась.
   - Ничего, отойдет, - сказал хозяин, - привыкнет. А перья скоро вырастут.
   - Вы ее кормили щитовидной железой? - спросил Цветков.
   - Э, да вы разбираетесь в этом! - удивился Орнульф. - Вы биолог,
эндокринолог?
   - Да, - коротко ответил Цветков и, не находя нужным умалчивать,
добавил: - Я ученик Рашкова.
   Холодные синие глаза хозяина вдруг сверкнули:
   - Рашкова?! Как... как он живет?
   - Разве вы знакомы с ним? - удивился Цветков.
   - Нет. Но, конечно, знаю. Как же его не знать!
   - Николай Фомич живет отлично, - сказал Цветков.
   - Не может быть! - вырвалось у хозяина.
   - Да почему же? - удивился Цветков.
   - А если отлично, - я его не уважаю!
 
 
 
   Опять эта несуразная странность! Неужели Орнульф и в самом деле
психопат?
   Обидно! Ведь он, очевидно, действительно ученый.
   Как прав был Николай Фомич, предположив его существование "где-то в тех
краях"! Рашков правильно определил, что этот ученый - чудак. Но почему
Николай Фомич уверен в его талантливости? Тут Рашков ошибся. Нельзя
допустить, что Орнульф сам додумался до повторения его открытия,
сделанного уже тридцать лет назад. Ведь он, очевидно, хорошо знает Рашкова
и его работы. И если он их копирует, что же тут талантливого?
   - За что вы не уважаете Рашкова? - осторожно спросил Юрий.
   Он сделал это вовремя, видя, что Гущин готов вспылить.
   Но разве можно спорить с сумасбродом?
   Орнульф молчал, глядя на них обоих так, будто хотел проникну