власть.
   - Никому о нем не говорите, ни единой душе, так будет безопаснее для
вас самих.
   Ясно?
   - Очень даже, - проговорил Конд. - Мы возьмем письмо, только это для
тебя, Юрд, остальное нас не касается.
   - Пусть остальное вас не касается. Если на Хрис садиться не будете,
выбросьте его на обратном пути в космосе. Вот и все, а теперь идите, уже
поздно.
   Мы поднялись.
   - Прощайте, желаю вам удачи. Арбинада трудная планета, хотел бы быть с
вами.
   Пока мы шли до двери, Юрд начал наводить в комнате прежний порядок; я
заметил это, покидая его жилье. Когда мы выбрались из здания, он прокричал
нам вслед старое пожелание астролетчиков:
   - Счастливой посадки!
   - Счастливой посадки! - ответил Конд и помахал рукой, обернувшись назад
к слабо освещенному дверному проему, где неясной тенью виднелась фигура
Юрда.
   Мы зашагали к дороге между шумевшими на ветру кустами, чутьем угадывая
в темноте свой путь. Оставленной машиной никто не успел воспользоваться -
она стояла на месте. Конд, усевшись за руль, проговорил:
   - И что за дела у Юрда, не понимаю! Если бы это был не он, а кто-нибудь
другой, ни за что не стал бы ввязываться в темные махинации, терпеть их не
могу Всегда они скверно кончаются. Ты что по этому поводу думаешь?
   А я тогда ничего не думал. Я вспомнил о Юринге, которая ждала меня
дома. Думать обо всем этом я начал только теперь.
 
 
   10
 
 
   Особенно мне запомнился последний день, проведенный в Хасада-пир
оазисе. Я заметил между прочим, что дни, которые замыкали тот или иной
отрезок моей жизни, почти всегда преподносили мне хорошее или плохое, но
памятное событие. Так случилось и тот раз. На первый взгляд, все произошло
довольно неожиданно для меня, хотя, оглядываясь теперь назад, я понимаю,
что предшествующие дни, шаг за шагом приводили меня к принятому тогда
решению. Радость, горе, отчаяние и счастье, которые пережила Юринга,
настолько врезались мне в память, что я отчетливо вижу каждое сделанное ею
в тот день движение, слышу каждое произнесенное слово.
   Полуденное солнце то скрывалось в облаках, то вырываясь на волю,
светило прямо в окно, против которого, забравшись с ногами в кресло и
свернувшись в тесный комочек, сидела Юринга. Она была задумчива и
печальна. Ее большие темные глаза с самого утра смотрели на меня с
затаенной грустью. Я и сам чувствовал себя необычно, на душе было
неспокойно и какая-то неясная тоска тяготила меня. В оставшиеся
предотлетные часы от нечего делать я то прохаживался из комнаты в комнату,
то подолгу смотрел в окно, мысленно прощаясь с красочными пейзажами этого
уголка нашей планеты. Временами я подсаживался к Юринге, пробовал шутить,
надеясь развеять ее грустно, не достигнув успеха, снова поднимался, ощущая
какую-то странную раздвоенность и смутное беспокойство. В довершение всего
во мне тлело предчувствия неотвратимой утраты, которое не оставляло меня
ни на минуту, но и не проявлялось настолько сильно, чтобы с этим чувством
можно было бороться. Постояв у окна, я снова подсел к Юринге и взял ее
руку. Рука была холодна и безжизненна.
   - Что с тобой, Ю, ты сегодня такая же мрачная и безвольная, как вот та
тучка, которую несет ветер, и вы обе готовы пролиться дождем... Будь
веселой, как эти дни.
   Она слабо улыбнулась, но ничего не ответила, лишь пальцы шевельнулись в
моей руке.
   - Смотри, что я тебе купил... вот, ты же любила этот цвет, ты как-то
говорила.
   Я достал липруну и положил ей на колени.
   - Нравится?
   - Да, красивая... Спасибо, но мне бы хотелось совсем другое.
   - Что же?
   - Что-нибудь лично ваше, какую-нибудь пустяковую вещицу, но вашу, а не
купленную на ваши деньги.
   - Зачем тебе?
   - Так. Я хочу! - В голосе ее послышалась настойчивость, но она тут же
уступила место прежней грусти. - Вы уедете сегодня, и я вас больше никогда
не увижу...
   Вам не было скучно со мной?
   Я привлек ее к себе.
   - Нет, только вот сегодня...
   - Не шутите, Антор, - с расстановкой сказала она, - мне сегодня тяжело
слушать шутки, побудьте тоже таким, как всегда.
   Я осторожно провел ладонью по ее щеке и застыл, не отнимая руки от ее
лица.
   Бывают моменты в жизни, когда мы неожиданно начинаем понимать самих
себя и вдруг убеждаемся, что жили, поступали и делали все не так. Тогда мы
принимаем решения, которые резко изменяют нашу дальнейшую судьбу и о
которых мы в дальнейшем не жалеем.
   - Юринга!
   Зрачки ее глаз расширились... Она вздрогнула, и на лице ее отразилось
смятение, словно своим женским чутьем она угадала те мысли, которые вихрем
пронеслись у меня в голове.
   - Юринга... Ты согласилась бы стать моей женой?
   Последовала самая неожиданная реакция. В глазах у нее вспыхнула
радость, потом промелькнул испуг, и она разрыдалась... разрыдалась так,
словно на нее свалилось тяжелое, непоправимое горе.
   - Юринга! Что с тобой? - Я прижал ее к себе и гладил ее плечи, спину,
руки. - Я обидел тебя? Подожди, не плачь, ответь хоть что-нибудь!
   Лицо ее спряталось у меня на груди, а руки робко тянулись к плечам и,
забравшись под воротник одежды, напряглись, притягивая мою голову к себе.
Я взял ее за плечи и, оторвав на минуту от себя, заглянул в глаза.
   - Юринга! Успокойся! Скажи, в чем дело?
   - Я... я... - Рыдания мешали ей говорить. - Вы это серьезно, Антор?
   - Конечно, серьезно, неужели ты думаешь, что я мог бы так пошутить?..
   Голова ее снова ткнулась мне в грудь.
   - Да, я... знаю... но мне хотелось услышать еще раз.
   - Так ответь мне, ты согласна?
   - Я... я не могу... вы сами... откажетесь... если узнаете... если
узнаете вс„...
   - Что вс„? Почему ты не можешь?
   Она затрясла головой:
   - Не могу... Вы богатый, Антор, а богатые... я знаю... богатые женятся
ради детей... наследника, даже если любят, а я... я не могу быть матерью,
я...
   Она снова разрыдалась и сникла, обессиленная признанием. Я подхватил ее
на руки и посадил к себе на колени.
   - Что ты говоришь, Юринга! Откуда ты взяла, что я богат? Кто это тебе
сказал? И почему ты не можешь?..
   - Нет... не могу... здесь, в Хасада-пир... когда нас, девушек, берут
сюда, нас... нам делают операцию, чтобы не возиться с... последствиями...
это условия контракта, который подписывают родители...
   Я замолчал, потрясенный ее несчастьем. От этого Юринга стала мне еще
дороже и ближе. Она сидела, не двигаясь, и только вздрагивала от
затихающих рыданий.
   Медленно текли минуты. Я смотрел на это беззащитное существо, лишенное
всяких надежд на счастье, еще более одинокое и бездомное, чем я сам.
   - Юринга, - мягко сказал я, - не будем думать о будущем в... этом
смысле... Я не намерен...
   Она подняла голову и с трепетом посмотрела мне в лицо.
   - ...менять своего решения. Ты многое представляешь себе неправильно.
Ты думаешь, я богат и счастлив, но у меня нет ни того, ни другого. Если я
нужен тебе, если ты хочешь быть со мной, если ты будешь счастлива со мной,
то... давай уедем отсюда вместе и будем вместе столько, сколько позволит
наша судьба.
   Конечно, лучше бы потом иметь... и другие радости, но сейчас мне больше
всего на свете нужна ты. Ты! Понимаешь, только ты. Не торопись, подумай,
жизнь наша не будет легкой, денег у меня далеко не всегда столько, сколько
я имел их здесь, зарабатывать на жизнь мне приходится тяжелым трудом, и я
часто буду оторван от тебя на целые годы... Подумай, Юринга.
   По мере того как я говорил, глаза ее светлели, наливались радостью, а
когда кончил, она порывисто прижалась ко мне.
   - Зачем вы мне это говорите, Антор? Неужели вы до сих пор не понимаете,
что я...
   люблю вас? Мне безразлично, буду я с вами сыта или голодна, плохо или
хорошо одета. Я буду знать, что вы со мной, даже если вы будете далеко...
а это так много! Правда?
   Я еще крепче прижал ее к себе.
   - Вы не пожалеете, Антор. Я буду вам настоящей подругой. Вы не думайте,
я веселая, это здесь я была грустной временами, потому что вспоминала о
том, что вы уедете... А теперь вы будете со мной. Вам не будет скучно, я
даже училась до того, как попасть сюда, и я красивая... Правда? Я вам
нравлюсь?
   - Очень, Юринга...
   Мы долго молчали, глядя друг на друга и забыв обо всем окружающем. Я
первым вернулся к действительности. Пора было что-то предпринимать, так
как времени до отлета оставалось уже совсем мало. Скоро должен был прийти
Конд, как мы договорились с ним утром, чтобы лететь вместе в Харту.
   - Юринга, у нас мало времени. Скоро уходит конвертоплан, и ты должна
еще освободиться от своей зависимости. Сколько придется платить неустойки?
   - Много, очень много. Я точно не считала. Кажется, пятьсот ти. - Она
тревожно посмотрела на меня. - У вас... у нас есть такие деньги? Я могу
говорить "у нас"?
   - Да, Юринга, да, и деньги есть... пока во всяком случае.
   Я подошел к шкафчику, в котором хранились мои капиталы. Высыпав деньги
на стол, я пересчитал их. Оставалось всего шестьсот ти. Пятьсот нужно было
отдать Юринге, в тридцать обойдется перелет, остаются гроши - всего
семьдесят ти на ближайший месяц и непредвиденные расходы. Это более чем
скромно. Хорошо еще, что за все остальное было уже заплачено. Юринга
смотрела на меня, и, казалось, читала каждую мысль.
   - Вы не беспокойтесь, Антор, я как-нибудь доживу до вашего
возвращения... мне приходилось и хуже. Только вы возвращайтесь ко мне. Я
буду ждать вас всегда, всю жизнь!
   Я ласково погладил ее по плечу.
   - Ничего, устроимся, кое-что я еще оставил отцу... Ты торопись, скоро
придет Конд, мы полетим вместе.
   Она подошла ко мне и снова обняла.
   - Антор, а кто этот... Конд?
   - Мой товарищ, я лечу в экспедицию вместе с ним. Ты его знаешь.
Помнишь, когда мы впервые встретились, он был вместе со мною?
   Юринга отступила на шаг.
   - Это такой высокий?
   - Да.
   - Антор, вы не обижайтесь... но я не хочу его видеть.
   - Почему?
   - Он нехороший.
   - Почему ты так решила?
   - Я знаю. Он так смотрел на наших девушек... Вы так не смотрели...
   - Не будем спорить, Юринга, - остановил я ее, - у тебя еще будет время
убедиться в том, что о мужчинах следует судить не по тому, как они смотрят
на женщин...
   Вот деньги, иди и верни себе свободу...
   Я проводил ее до дороги и, посадив в машину, вернулся, чтобы собрать
вещи, которые накопились за время моего пребывания в "оазисе
удовольствий". Конд появился раньше, чем я его ожидал. Ввалившись в дверь,
он сразу наполнил помещение шумом и движением.
   - А ты недурно устроился, - заметил он деловито, заглянув в каждый
угол. - Собрался уже?
   - Нет еще, собираюсь.
   - Ну собирайся, а я пока отдохну. Где тут у тебя можно удобнее
примоститься?
   - Где хочешь, хотя бы здесь...
   Я показал ему на кресло. Он пододвинул его поближе ко мне и сел,
вытянув вперед свои длинные ноги.
   - Я, понимаешь, сегодня забрел со своей Ласией в такое место на этом
Хасада-пир, что тебе, наверное, и не снилось. До чего только люди не
додумаются! Устал, правда, но впечатлений на всю жизнь... с избытком.
   Блаженно разглагольствуя, он сквозь приспущенные веки наблюдал за моими
сборами.
   Потом широко открыл глаза и неожиданно спросил:
   - Слушай, Ан, я одного не понимаю, зачем ты женские тряпки укладываешь?
Разве ты их не оставляешь здесь?..
   Вопрос застал меня врасплох. Было ясно, что Конду все равно придется
рассказать о моем решении, но на это как-то не хватало духу.
   - Оставляю, - ответил я, продолжая бережно складывать накидку,
подаренную мною Юринге в первый день нашего знакомства.
   - Тогда чего же кладешь их вместе со своими вещами или ты их тоже
оставляешь?
   Я промолчал.
   - Может быть, ты все же объяснишь? - Конд придвинул к себе графин с
олано.
   - Объясню, - резко ответил я, - мы поженились...
   Он подскочил в кресле, словно его укусила лика.
   - Поженились! Ты женился на этой...
   - Да, на Юринге.
   - Сумасшедший!
   Конд заходил по комнате большими шагами, пиная ногами попадающиеся на
пути стулья.
   - И с таким ненормальным я должен лететь в рейс! Подумать только! Ты...
когда это случилось?
   - Успокойся, этого еще не случилось, это должно случиться...
   - Ты серьезно?
   - Совершенно серьезно, такими вещами не шутят...
   Конд остановился у стола, налил себе полную чашку олано и выпил одним
духом.
   Потом повернулся ко мне:
   - Ты как полагаешь, я тебе друг?
   - Надеюсь, - ответил я, продолжая хладнокровно складывать вещи.
   - Тогда позволь высказаться, я, знаешь, коротко и прямо. Хочешь слышать
мое мнение?
   - Говори, - сказал я, догадываясь, какого рода мнение он собирается
высказать.
   Конд несколько раз прошелся по комнате, видимо подбирая наиболее
убедительные доводы и приводя в порядок свои мысли. Заговорил он, впрочем,
без особой экспрессии:
   - Решение твое, Антор, нелепо от начала до конца. Мне, может быть, и
трудно будет тебя сейчас убедить, но попробую. Ты не случайно решился, я
понимаю, чувства там разные... и все такое, но чувства чувствами, а
женитьба женитьбой.
   Ты должен разграничивать эти понятия. Пригреть и приласкать можно любую
девчонку, но жениться далеко не на всякой. Мы живем не на необитаемом
острове, а в обществе, которое имеет свои традиции, и переступать их... не
стоит. Ты подумал о том, кто твоя Юринга? Девушка, проданная в Хасада-пир,
и вдруг... жена астролетчика! Как отнесутся к тебе наши товарищи?
   - Как? Если поймут, отнесутся правильно, а не поймут - значит, плохие у
меня товарищи, - спокойно возразил я.
   - Плохие! - Он снова начал горячиться. - Это легко говорить тебе сейчас.
   Неизвестно, как бы ты еще сам воспринял, например, мое решение жениться
на Ласии, тоже в глубине души подсмеивался бы надо мной. И над тобой будут
подсмеиваться, даже если ничего не скажут прямо. Как ты будешь себя
чувствовать?
   - Великолепно буду чувствовать. Не говори ты чепухи. Никто и знать не
будет, что она отсюда... Или, может... ты расскажешь?
   - Я!? Не-ет...
   Он еще раз приложился к олано и, вытерев рот, продолжил свое
наступление:
   - Хорошо, пусть ты такой непроницаемый, что тебя не будут задевать
насмешки, допустим. Или допустим еще большее, что никто не узнает, кто она
такая. Но известно ли тебе, что она не может подарить тебе ребенка? Это ты
знаешь?
   - Представь себе, знаю.
   - Знаешь?
   - Да.
   - Вот как!
   Конд, казалось, был сбит с толку, он, видимо, больше всего надеялся на
этот аргумент. Замешательство его, однако, продолжалось недолго. Придя в
себя, он быстро переменил тактику.
   - Ты непоколебим, Антор, и непоколебимость эта питается лишь тем
большим чувством к Юринге, которым ты сейчас горишь.
   - Она стоит того.
   - Согласен, может быть, стоит. Но подумай, надолго ли оно у тебя, а
если надолго, то что ты ей можешь дать еще, кроме этого чувства. Чувство
есть чувство, оно не материально, а ей надо жить. Ты же астролетчик, и
судьба твоя капризна. Сегодня у тебя есть деньги, а завтра их нет, сегодня
ты жив, а завтра... Ты подумал об этом? Здесь, несмотря на всю
унизительность ее положения, она всегда сыта, одета и имеет крышу над
головой, а как она будет жить с тобой? Или... без тебя?
   Я закончил сборы и, сложив вещи в один угол, подошел к Конду.
   - Знаешь, Конд, хватит, я выслушал твое мнение, оно... не оригинально.
   Насмешки... общество... дети... ерунда все это! Я хочу обыкновенного
человеческого счастья, и я нашел его, пойми ты это, а дети... много ли у
тебя детей, ты, который так печешься о них?
   - Есть, наверное...
   Я засмеялся.
   - Видишь, ты от этого не стал счастливее, а Юринга, она тоже хочет
просто счастья, а не унизительной сытости под ненавистной крышей...
   - Да, но...
   Конд осекся, увидев Юрингу, стоящую в дверях. Она еле держалась на
ногах, взгляд ее потух, лицо осунулось. Я подскочил к ней и взял на руки.
   - Что случилось, Юринга?
   - Я пришла... проститься с вами, Антор, и... вернуть деньги.
   Кулачок ее раскрылся, и на пол посыпались монеты.
   - Почему? Ты раздумала?
   - Нет...
   - В чем же дело?
   - У нас недостает, чтобы... чтобы выкупить меня, нужно больше...
восемьсот ти...
   Она оторвала свое лицо от моей груди, взглянула в глаза.
   - Я всегда буду помнить вас, Антор, вы были так добры ко мне, только
напрасно, напрасно... вы так много на меня тратили раньше...
   Она горько заплакала. Я, продолжая держать ее на руках, повернулся к
Конду, словно мог в нем найти поддержку. Он стоял в глубоком раздумье,
низко опустив голову и опершись рукой о спинку стула. Вдруг он поднял
лицо, пристально посмотрел на меня и крепко ударил кулаком по столу:
   - Сколько?
   - Что сколько?
   - Сколько там у вас не хватает?
   - Триста, - мрачно ответил я.
   - Поехали, поехали, пока я не передумал, берите вещи, сюда мы вернуться
уже не успеем, конвертоплан уходит... ого! Да живее вы!
   Я опустил ничего не понимающую Юрингу на пол, быстро собрал
рассыпавшиеся монеты и подхватил чемодан.
   - Пошли, Юринга, а ты еще думала, что он... пошли, одним словом.
   ...Когда мы поднимались на борт, Конд, пропустив Юрингу вперед,
задержался около меня.
   - Слушай, Ан, - сказал он. - Эти триста ти ты мне не должен, понимаешь?
Я бы их все равно... а так, первый раз, кажется, сделал доброе дело... Вы
оба выглядите до завидного счастливыми... Ты все-таки, наверное, прав...
   И он подтолкнул меня к трапу.
 
 
   11
 
 
   Юрингу я отправил к отцу. Самому мне поехать не удалось - отпуск
кончился. Я написал подробное письмо, в котором объяснял все, и дал его
Юринге. Больше всего меня беспокоило, как отец отнесется к ней. Характер у
него был крутой и несговорчивый, но в его положении Юринга могла быть ему
полезной, и я надеялся, что, в конце концов, они уживутся. Тех денег, что
я оставил дома, на первое время им должно было хватить. Кроме того,
накануне отлета выплачивалась обычно вторая четверть нашего заработка, эту
сумму я тоже намеревался отправить домой, оставив лишь на самое
необходимое. Вторую половину мы должны были получить после возвращения из
экспедиции... если вернемся, а если нет, то страховая премия - двадцать
тысяч ти - была завещана мною Юринге.
   Когда я писал это завещание, невольно мелькнула мысль: не будет ли
Юринга ждать гибели экспедиции больше, чем ее благополучного возвращения.
В сущности, ведь я ее почти не знал, а мне не раз случалось видеть, как
из-за денег и более испытанные люди неожиданно теряли человеческое лицо.
   Мысль эта была мимолетная, но горькая и, видимо, надолго засела в
глубине сознания, если теперь всплыла снова. Слишком прочно Юринга вошла в
мою жизнь, чтобы я не боялся разочароваться в ней, не боялся потерять ее.
Сейчас я вспомнил об этом завещании потому, что на Церексе нас, наверное,
уже считают погибшими.
   Как Юринга восприняла это известие? Надеется ли она еще на наше
возвращение, ждет ли? По-моему, надежда - это символ желания. Горит ли в
ней еще желание видеть меня, быть со мной? Мне так хочется верить в
хорошее. Вера - единственная поддержка в нашем отчаянном положении, и я
верю в тебя, Юринга! Но суждено ли мне будет вернуться к тебе?
 
 
   12
 
 
   Припоминаются напряженные и заполненные до отказа дни подготовки к
экспедиции.
   Жесткий режим регламентировал тогда каждое наше действие, почти каждую
минуту нашей жизни. Мы очень много работали: изучали новейшие данные об
Арбинаде, просматривали груды материалов о магнитных полях, зонах
интенсивной радиации, о свойствах, составе и распределении атмосферы
вокруг планеты, знакомились с устройством поверхности и температурными
условиями. После каждого часа упорных занятий, согласно предписанному
режиму, следовал целый комплекс специальных физических упражнений,
направленных на общее укрепление организма, подготовку его к работе в
условиях увеличенной тяжести. Дни проходили за днями, одни предметы
сменялись другими, предыдущий комплекс упражнений - последующим. Мы
проглотили несметное количество обильных и однообразных блюд особого
рациона и у