ма, как сморщилось лицо Яна.

Понемногу они приноровились к фокусам плато. Передвигаться по нему можно
было, медленно и осторожно поднимая ноги. В общем это выглядело довольно
смешно.

Друзья развеселились. Они падали, поднимались, хохотали, подзадоривали друг
друга. Естественная при встрече с неизвестным скованность исчезла.
Напряженные вначале нервы расслабились, наступила разрядка...

И вот тогда произошло неожиданное.

Плато зажглось. Оно горело неярким глубинным светом.

- Что бы это могло означать? - недоуменно спросил Михаил. - Сей феномен
требует тщательного исследования.

- Но мы, кажется, завтра улетаем? - улыбнулся Ян.

- Да, но...

С этого "но" для них начались трудные дни.

С одной стороны, им было ясно, что делать им на Анизателле нечего, план
выполнен, работа закончена, а с другой... Нельзя было покинуть планету, не
попытавшись разгадать тайну плато.

Бесплодными оказались все попытки отколоть хотя бы кусочек стекловидного
вещества, из которого состояло плато. Равнодушно и непоколебимо
противостояло оно и высокотермальной огненной струе и пневматическому буру
с коронками из борилла. Ян и Михаил трудились изо всех сил, но не смогли
оставить на "катке" ни единой царапины.

Они заметили еще одну странную особенность плато. Когда поднималась
песчаная буря и небо затягивалось мглой, поверхность плато оставалась
чистой и светлой. Точно кто-то сдувал с него каждую песчинку.

Но когда они убедились, что радарная и сонарная локация не дала никаких
результатов, а гамма- и корпускулярное эхолотирование показали нуль
глубины, они просто растерялись.

- Здесь что-то неладно... - сказал Михаил.

- Что же?

- Как тебе сказать... Очевидно, что плато необычайно инертно и не реагирует
ни на какие внешние воздействия. Это с одной стороны...

- А с другой - плато все же светится! - воскликнул Ян.

- Именно. Оно светится, причем свечение его тоже носит сложный характер.
Вначале мне казалось, что оно не зависит от внешних условий, но теперь...

- Ты что-нибудь придумал?

- Как тебе сказать?.. Это еще не мысль, скорее ощущение. Ты помнишь, в
первый раз оно стало светиться примерно минут через двадцать после того,
как мы начали свою возню на его поверхности?

- Я не смотрел на часы.

- Я засек время. Свечение началось на двадцатой минуте и продолжалось, пока
мы там находились. Зато второй раз плато "зажглось" на пятой минуте, а в
третий - сразу же как только мы на него ступили.

- Ну и что?

- Пока ничего, - сказал Михаил, - слушай дальше. Ты же сам проверял спектр
этого свечения и сказал, что...

- Я не обнаружил в линейчатом спектре ни одной характеристической линии.

- Вот-вот, - с удовольствием подтвердил Михаил, - это не тот свет, к
которому мы привыкли. Это нечто воспринимаемое нами как свет...

- Но момент начала свечения не так уж произволен, - задумчиво заметил Ян.

- Похоже, что так. Но этого мало. Я сопоставил интенсивность свечения с
некоторыми нашими экспериментами и получил интересную зависимость.
Оказалось, что при попытке бурения плато интенсивность увеличилась на два
порядка, при воздействии плазменной струей - на семь порядков, в других
опытах оставалась без изменения!

- Вот как, - прошептал Ян, - значит, оно все же реагирует.

- Да. Но реакция эта глубоко специфична. Она выражается только в изменении
этого злополучного свечения, все остальные свойства сохраняются неизменными.

- Да, любопытно. Что же нам делать?

- Будем наблюдать. Посмотрим, как изменится свечение сегодня, - заметил
Михаил.

Ян первым увидел на плато следы. Они тянулись вдоль ближнего "берега",
петляли, замыкались в круг. Это было так похоже на следы рыболова,
выбирающего место для очередной лунки, что Ян ахнул:

- Ну и ну...

- Интересно, - пробормотал Михаил, ускоряя шаг.

Они быстро спустились вниз. И только тогда они увидели, что следы эти не
совсем обычны.

- Странные следы, - сказал Ян, - не следы, а только внешние контуры следов.

- Это наши следы?

- А то чьи же? Вот твои, а эти мои, поменьше.

- А ну, поставь ногу. Только осторожно, не поскользнись.

Ян неуклюже приблизился к ближайшему контуру и наступил на него ногой.

- Да, это твои следы!

- А вот следы твоих рук! - радостно воскликнул Ян. - А здесь ты приложился
затылком!

- Зато эти восьмерки оставил твой зад, - хмуро заметил Михаил, вспомнив
первый день знакомства с плато.

Они замолчали, внимательно оглядывая разукрашенную фигурами поверхность
плато.

- Смотри, звезда!

Действительно, на "льду" была очерчена звезда неправильной формы. Она
напоминала косматое солнце.

- Это след от нашей плазменной струи.

- Похоже.

- А вот след пневмобура, - заметил Михаил. Он вытащил транспортир и положил
его на "лед". Поднял транспортир - на поверхности плато зеленым огнем
горело полукружие. Затем цвет контура стал изменяться. Он становился
оранжевым, фиолетовым, голубым.

- Ну-ка, уйдем отсюда, - внезапно сказал Ян. Михаил внимательно посмотрел
на него и кивнул головой. Они сошли с плато и присели на песок.

- Это непонятно, - сказал Ян. - С чем же мы имеем дело?.. Перед нами
вещество с необычайными свойствами.

- Вещество?

- Что ты хочешь сказать?

- Ничего. Просто ставлю под сомнение категоричность твоей характеристики.
Продолжай.

- Итак, перед нами вещество, - упрямо повторил Ян, - которое проявляет
диковинные свойства. Мы столкнулись с особым, доселе неведомым химическим
состоянием материи...

- Либо с ее особой формой.

- Да.

- Что ж, возможно. Возможно и то, и другое, и третье, чего мы не знаем.
Твое предположение в какой-то мере подкрепляется фактом исключительной
инертности плато. Я лично склоняюсь к мысли, что перед нами новая форма
материи. Наши приборы бессильны получить какую-либо достоверную информацию.
Взять хотя бы нуль глубины, показываемой эхолотом. Это же чушь какая-то!

- И этот свет...

- Одним словом, чудеса. Но я о другом. Ты говорил об инертности плато, я же
обратил внимание на его реактивность.

- Это свечение?

- Угу. На наших глазах произошло интересное явление...

- Эволюция свечения?

- Именно. Сначала свечение изменялось количественно. Оно усиливалось при
увеличении мощности воздействия и со временем стало быстрее реагировать на
наши манипуляции. Сейчас характер свечения качественно изменился: возникли
контуры. В реакции плато произошел потрясающий скачок. Случилось в общем-то
маловероятное событие - изменился тип химических реакций.

- Не вижу ничего удивительного.

- Если бы мы имели дело с веществом пусть даже диковинных свойств, реакции
не изменились бы при повторных одинаковых воздействиях. Магнит ведь всегда
магнит. Плато - это система, которая способна перестраивать, изменять
взаимодействия с внешней средой. Знаешь, что это такое?

- Ну?

- Информационное устройство, созданное либо вымершими жителями Анизателлы,
либо звездными пришельцами.

- Во-во! Договорился-таки до фантастики... Мне остается только восхититься.
Но я думаю, что твою гениальную идею можно экспериментально проверить.

- Как?

- А как проверяют машины подобного рода? Задают вопросы, получают ответы, -
сказал Ян, вставая.

- Для этого надо знать, где у этой машины ввод и по какой системе она
запрограммирована.

- Пустое. Это и так очевидно. Вводом является вся плоскость плато. Она же
реагировала на соприкосновение. А код, код... - Ян нахмурился. - Код может
быть двоичным, - решительно сказал он

- Что ж, можно попробовать. Раз плато узнает форму, любые два предмета
различной конфигурации могут служить...

- Сигналами "да", "нет". Можно взять ту же расческу и транспортир.

Они возвратились к плато.

- Что мы спросим?

- Дважды два - четыре, разумеется...

- Она считает, - наконец сказал Михаил, - и хорошо считает.

- Да, соображающее плато, - Ян помолчал и добавил: - Даже жутко немного.

- Погоди, - быстро сказал Михаил, - давай зададим ей задачу посложнее,
пусть подсчитает площадь круга.

Но плато повело себя очень странно. Вместо площади круга оно выдало длину
окружности, вместо площади треугольника - длину его периметра, вместо
объема шара - опять же длину окружности эквивалентного диаметра.

- Какое-то дефективное мышление, - сказал Михаил.

Они задавали десятки задач по определению объемов пирамид, конусов, кубов,
но каждый раз плато упрямо сообщало длину ломаной линии, окаймляющей
основание стереометрических фигур. День близился к концу.

- Хватит на сегодня, - сказал Ян, - Пойдем...

- Послушай... А что, если оно двухмерное? - спросил Михаил, когда они
подходили к ракете.

- То есть как это?

- Я подумал об этом, как только увидел следы.

- Но почему?!

- Ты же сам заметил, что оно не может пересечь границу... А потом... потом
ему недоступна стереометрия.

- Но и на плоскости оно решает только задачи, связанные с периметром.

- Вот именно! Для него недоступно понимание площади.

- Чушь!

- А ты, ты сам можешь увидеть хотя бы простейший куб сразу, со всех сторон?

- Могу. - Ян остановился. - Впрочем, погоди...

- В том-то и дело. Ты никогда не увидишь больше трех граней! А теперь
вообрази, что это плато - плоская вселенная двухмерных существ, которые не
только не могут передвигаться в третьем измерении, но даже не способны его
вообразить. А вот мы с тобой, нормальные трехмерные парни, попав на плато,
тоже вступили в их мир. Понимаешь?

- Так вот откуда контур! Всегда только контур Мы для них лишь подошвы,
плоскости, непосредственно соприкасающиеся с плато... Да, но почему им
недоступно понятие площади плоской фигуры?

- Потому что эта фигура замкнутая! Они же способны видеть или еще как-то
ощущать одни линии, лежащие на их плоскости. Любой предмет представляется
им только в виде линий. У них не может быть понятия фигуры. Ведь для этого
им бы пришлось хоть чуть-чуть приподняться над плоскостью, а это значит
уйти в третье измерение. Если вообразить, что одно из этих существ
поднимется над плоскостью, то оно совершенно уйдет из мира других ему
подобных существ, скроется, исчезнет неизвестно куда. Понимаешь? - Он почти
кричал.

- Выходит, что когда мы убирали с плато предметы или передвигались сами, то
тоже исчезали для них самым непостижимым образом?

- Конечно!

- Черт возьми! Тогда понятно, почему приборы вели себя так странно. Если
нет глубины, бурение теряет всякий смысл. И прочность тоже. Ведь все это
атрибуты трехмерного мира.

- Вот-вот, - перебил его Михаил. - Центр фигуры для них совершенно
недоступен! Его просто не существует в их мире, поскольку и самую фигуру,
такой, какая она есть на самом деле, они увидеть не в состоянии.

- Это же страшно интересно... даже если ты ошибаешься! Как жаль, что пора
улетать!

- Меня беспокоит одна мысль, - тихо сказал Михаил. - Об этом даже думать
неприятно... Что, если где-то есть какие-то другие существа, которые так же
непостижимы для нас с тобой, как мы для этих... двухмерных?



   Михаил Емцев, Еремей Парнов.
   Возвратите любовь

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ярмарка теней". М., "Детская литература", 1968.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                             Весь офицерский, сержантский и рядовой состав
                          получат эрзац-копии своих возлюбленных.  Они  их
                          больше не  увидят.  По  соответствующим  каналам
                          эрзац-образцы эти могут быть возвращены.
                                                                 Хемингуэй


   Алые звездочки - на свежую  стружку.  Кап-кап-кап...  Бартон  нагнулся,
чтобы не испачкаться. Теплые струйки побежали веселее. Наступило  какое-то
сладковатое изнеможение. В голове  застучал  дизель,  к  горлу  подступила
тошнота.
   Он опустился на колени и осторожно  прилег.  Перевернулся  на  спину  и
уперся подбородком в небо. Как можно выше, чтобы остановить кровь. Во  рту
сразу же стало терпко и солоно. Голубой мир тихо закружился и  поплыл.  Он
еще чувствовал, засыпая, пыльную колючую  травку,  и  острые  стружки  под
руками, и подсыхающую кровь на верхней губе. Но сирены уже не услышал.
   Подкатила санитарная  машина.  Его  осторожно  положили  на  носилки  и
повезли. Еще в пути сделали анализ крови, измерили температуру, подсчитали
слабые подрагивания пульса.
   Когда через четыре часа Аллан Бартон  очнулся  в  нежно-зеленой  палате
военного госпиталя, диагноз был таким же определенным,  как  и  постоянная
Больцмана: "острый лучевой синдром". Впрочем,  чаще  это  называли  просто
лучевой болезнью или белой смертью, как выражались солдаты охраны.
   В палате стояла пахнущая дезинфекцией тишина. Изредка пощелкивали  реле
регулировки температуры и влажности и сонно жужжал ионоозонатор.
   - Он не мог облучиться. Ручаюсь головой. - Эти слова майор  медицинской
службы Таволски повторял как заклинание. - Последние испытания на полигоне
были четыре дня назад. Я сам проводил контроль людей после. У Бартона,  да
и у остальных тоже, разумеется,  все  оказалось  в  порядке.  Вот  в  этом
блокноте у меня все записано. Здесь и  Бартон...  Двадцать  шестого  июля,
одиннадцать часов... показания индикатора - норма. А после ничего не было.
   - А он не ходил на полигон потом? - спросил главный врач.
   - Это был бы законченный идиотизм!
   - Вы полагаете, что именно эту причину мне следует назвать генералу?  -
Главврач иронически поднял бровь.
   - А ведь нас с вами это не касается. Пусть сам доискивается.
   - Я уверен, что в этот момент он уже создает следственную комиссию.
   - Совершенно согласен, коллега. Скажу вам даже больше:  именно  в  этот
момент он включает в комиссию вас.
   Таволски  достал  сигареты,  и  главврач   тотчас   же   нажал   кнопку
вентилятора.
   - Что вы уже предприняли? - спросил главврач, устало  вытягивая  вперед
большие, с набухшими венами руки.
   - Ввел двести тысяч единиц кипарина... Ну, температура, пульс, кровяное
давление...
   - Нужно будет сделать пункцию и взять срез эпидермы.
   - Разумеется. Я уже распорядился. Если бы знать, что у  него  поражено!
Можно было бы попытаться приостановить циркуляцию разрушенных клеток.
   Главврач молча кивал. Казалось, он  засыпает.  Тяжелые  веки  бессильно
падали вниз и медленно приподнимались.
   - Когда вы сможете определить полученную дозу? - Вопрос прозвучал  сухо
и резко.
   - Через несколько  дней.  Когда  станет  ясна  кинетика  падения  белых
кровяных телец.
   - Это не лучший метод.
   - А что вы можете предложить?
   Главврач дернул плечом и еще сильнее выпятил губу.
   - Надо бы приставить к нему специального гематолога. А?
   - Разве что Коуэна?
   - Да, да. Позвоните ему. Попросите от моего  имени  приехать.  Скажите,
что это ненадолго. Не очень надолго.
   - То есть... вы думаете?.. - тихо спросил Таволски.
   - Такое у меня предчувствие. Я на своем  веку  насмотрелся.  Плохо  все
началось. Очень плохо.
   - Но ведь это только на пятый день!
   - Тоже ничего хорошего. - Главврач покачал  головой.  -  Какая  у  него
сейчас температура?
   - Тридцать семь ровно.
   - Наверное, начнет медленно повышаться... Ну да ладно, там увидим. -  С
видимым усилием он встал из-за стола и потянулся. - А Коуэну вы позвоните.
Сегодня же. А теперь пойдемте к нему. Хочу его еще раз посмотреть.



   1 августа 19** года. Утро. Температура 37,1. Пульс 78.
   Кровяное давление 135/80

   Бартон проснулся уже давно. Но лежал с закрытыми глазами.  Он  уже  все
знал  и  все  понимал.  Еще  вчера  к  нему  в  палату  поставили  батарею
гемоцитометрических камер. Если дошло до экспресс-анализов, то дело плохо.
Кровь брали три раза в день. Лаборанты изредка роняли малопонятные  фразы:
"Агглютинирующих сгустков нет", "Показались метамиэлоциты".
   Во всем этом был какой-то грозный смысл.
   Бартон почувствовал, как Таволски взял его  руку.  Подержал  и  положил
назад на одеяло.
   - Ну, и что вы нащупали, Эйб?
   - Вы не спите, Аллан? Наполнение хорошее. Как вы себя чувствуете?
   - Престранно, майор. Престранно.
   - Что вы имеете в виду?
   - Не знаю, как вам объяснить... Понимаете, такое  ощущение,  будто  все
это сон, наваждение. Я смотрю на свои руки, ощупываю тело - ведь ничего не
изменилось, нет никаких видимых повреждений. Да и чувствую себя  я  вполне
сносно. Только легкая слабость,  но  это  же  пустяки.  Чашечка  кофе  или
немного сухого джина с мартини - и все как рукой  снимет.  Так  в  чем  же
дело? Почему я не могу  подняться?  Кто  сказал,  что  мое  здоровое  тело
прошито миллиардами невидимых пуль? Кто это знает? Почему я должен  в  это
верить? Я больше верю своему телу. Оно такое здоровое  с  виду.  Разве  не
так? И тогда я приподымаюсь,  сажусь  на  постель,  подкладываю  под  себя
подушку.  И  медленно  приливает  к  щекам  жар,  затрудненным  становится
дыхание, холодный пот выступает на лбу, горячий пот  заливает  горло.  Мне
делается  так  плохо,  так  плохо...  И  я  падаю  обратно  на  постель  и
долго-долго не могу прийти в себя. Все изменяет мне, все лжет.  Мое  тело,
память, логика, глаза. Вот как я чувствую себя, Эйб. Престранно  чувствую.
Теперь вам понятно, что значит престранно?
   - Я все понимаю, док. Но вы не должны так больше делать.
   - Не должен? Что не должен? Чувствовать себя престранно не должен?
   - Я не о том. Вам нельзя подыматься. Нужно только лежать.
   - Зачем?
   - Вы же умный человек, док. Гениальный физик!  Мне  ли  объяснять  вам,
зачем нужно лежать?
   - Да. Объясните, пожалуйста, зачем. Мне непонятно.  Я  обречен,  а  мне
нужно лежать. Какой смысл? Впрочем, к чему этот спор, я все равно не  могу
подняться. Какая престранная штука, эта невидимая  смерть!  Ты  ничего  не
чувствуешь, ничего не знаешь, но ты уже обречен. Часы заведены, и мина все
равно взорвется.  Будешь  ты  слушать  врачей  или  нет,  мина  все  равно
взорвется. Так-то вот, Эйб... Расскажите лучше, что там нового на базе.
   - Господи, что там может быть нового!  Все  ужасно  обеспокоены,  очень
сочувствуют вам. Хотят вас видеть.
   - Не надо. Я не хочу никого видеть.
   - Понимаю. Но вы напрасно себя отпеваете. Вот увидите, все окажется  не
таким уж страшным. Мы вас подымем... Прежнего здоровья у вас уже, конечно,
не будет, но мы вас подымем. Ничего угрожающего пока нет.
   - Скажите честно, Эйб, сколько я схватил?
   - Не знаю, Аллан. Не знаю! Мы ведь понятия не  имеем,  где  и  как  это
произошло. Откуда же  тут  знать  дозу?..  Погодите  немножко,  все  скоро
прояснится.
   - Ну примерно, Эйб, примерно! Больше или меньше шестисот?
   - Ничего не могу вам сказать. И притом, откуда вы знаете, что  шестьсот
рентген - смертельная доза?
   - Читал.
   - Ерунда это. Все зависит от вида излучения и  от  того,  какие  органы
поражены. Я знал  одного.  Он  поймал  тысячу  двести...  Выкарабкался.  А
другой, у него всего...  В  общем,  не  забивайте  себе  голову  дурацкими
мыслями. Может быть, вы бы хотели увидеть кого-нибудь из близких? Скажите.
Я сообщу.
   - Нет, Эйб. Спасибо. У меня нет близких, с  которыми  мне  бы  хотелось
повидаться... теперь. Потом - не знаю, а сейчас - нет, не надо.
   - Принести вам что-нибудь почитать? Это развлечет вас. Я  назначил  вам
капельное  вливание  глюкозы   на   физиологическом   растворе.   Довольно
утомительная  процедура.  В  это  время   лучше   всего   читать.   Хотите
какой-нибудь детектив?
   - Спасибо, Эйб. Принесите лучше фантастику. Она не только отвлекает  от
болезни, но и от работы тоже. Создает эффект присутствия. Точно ты все еще
всемогущий теург-исследователь, а не полутруп.  Нам,  физикам,  все  время
надо подсовывать какую-нибудь работу. Простой для нас  опасен.  Фантастика
очень удачный эрзац. Достаньте мне фантастику, Эйб.



   2 августа 19** года. Ночь. Температура 37,2. Пульс 78.
   Кровяное давлен