,
забыл, как назвал своего попугая Робинзон..."

Линдаль назвал дельфина Кидом. Получив из рук Линдаля жирного мерлана,
дельфин принял крещение. Он сопровождал Линдаля во всех его морских
поездках. И если Линдаль почему-либо оставался па острове, Кид подплывал к
самому берегу и, качаясь на волнах, ждал.

Порой Линдалю казалось, что дельфин действительно понимает человеческую
речь, а не механически запоминает отдельные фразы. Ответы Кида иногда
бывали настолько удачны, что Линдалю становилось немного не по себе.

С того дня как дельфин обрел человеческий голос, Линдаль перестал изучать
голоса моря. Это сделалось просто невозможно. Мешал Кид. Он непрерывно
болтал. Стоило Линдалю настроиться на ультразвуковой диапазон, как на него
обрушивалась лавина слов. Это была всевозможная смесь из междометий,
восклицаний, морских терминов и стихов. Вначале Линдаль пытался обмануть
дельфина. Он уплывал на наветренную сторону и молча принимался за свои
исследования. Но каким-то безошибочным чутьем Кид находил человека. Линдаль
узнавал об этом заранее. Стоило ему услышать в наушниках приглушенный
расстоянием зов: "Персиваль, Персиваль!" - и он с досадой вытаскивал
ультрагидрофон из воды. А может, и не с досадой, потому что ему была
приятна ласковая приветливость морского зверя.

Как-то он разучил с Кидом диалог Кассио и Яго. Причем более трудная роль
Яго досталась дельфину. А однажды дельфин даже спас Линдалю жизнь. Линдаль
давно выслеживал большого осьминога, поселившегося в глубоком гроте, под
самым северным мысом.

Линдаль всегда был изрядным гурманом. Но здесь, на острове, где заботы о
еде занимали добрую половину времени, его любовь к изысканной кухне
приобрела характер какого-то неистовства. Обнаружив вблизи от берега жилище
осьминога, Линдаль решил во что бы то ни стало его изловить. Мысленно он
уже предвкушал, как сварит из осьминожьей головы черный суп а-ля Спарта, а
щупальца изжарит на медленном огне. Он даже приготовил огромный плоский
камень, на котором можно было бы отбить жесткое и упругое мясо.

Лавовый язык огромным балконом нависал прямо над гротом, но выбраться из
воды на берег здесь было просто невозможно. Оставалось только подплыть сюда
с моря. Линдаль долго греб, преодолевая довольно сильное опоясывающее
течение, пока, наконец, не достиг темной ниши, заросшей полипами и
ракушками. Привыкнув к полумраку, он хорошо заякорил шлюпку и, взяв
острогу, нырнул. Глубина в этом месте не превышала тридцати футов, но из-за
бьющих со дна ключей вода была очень холодной, и оставаться долго под водой
здесь было невозможно.

В сумраке грота нежно опалесцировали оранжевые асцидии, зеленоватыми
точками поблескивали креветки. По заросшей бурыми водорослями стене, шевеля
длинными желто-синими усами, карабкалась лангуста. Осьминога нигде не было.
Очевидно, хозяин ушел, покинул свое жилище и отправился по каким-то
неотложным делам. Линдаль припомнил пословицу, что на безрыбье и рак рыба,
поймал лангусту и, окинув взглядом грот, поплыл к выходу.

Впереди он заметил две серые тени. Они медленно проплывали перед гротом,
растопырив широкие грудные плавники, точно бомбардировщики в вечернем небе.

Линдаль чувствовал, что запас воздуха в легких кончается. Чтобы избавиться
от ощущения удушья, он начал понемногу выпускать изо рта пузыри. Они
уносились вверх, поблескивая, как никелированные шарики. Но это была лишь
секундная оттяжка. Нужно было подниматься на поверхность. Линдаль понимал,
что, как только он всплывет, голубые акулы атакуют его ноги. Секунды
застыли и казались веками. Серые бомбардировщики, не выказывая никаких
агрессивных намерений, неторопливо кружили у выхода из грота. Линдалю
показалось, что в голове у него зажегся какой-то красноватый свет. В глазах
сделалось черно. Грудь раздирало мучительное царапающее удушье. Линдаль
залпом выпустил весь воздух и, уже ничего не сознавая, с втянутым животом,
на последнем пределе, лихорадочно заработал руками. Голова его вырвалась из
воды, как пробка. Не раскрывая плотно зажмуренных глаз, Линдаль глотнул
острый пьянящий воздух. Голова у него чуть-чуть закружилась, по всему телу
разлилась сладостная ленивая истома. Он забыл про акул и про свои
незащищенные ноги.

Когда Линдаль посмотрел вниз, в холодную темно-синюю глубину, то даже
вскрикнул от неожиданности. Прямо под собой он увидел бешено вращающееся
колесо, а несколько поодаль застыли две удивленные, сконфуженные акулы.
Линдаль быстро подплыл к шлюпке, схватился за корму и, сильно оттолкнувшись
ластами, свалился на сухое горячее дно. Вслед за ним из воды выскочил Кид,
несколько раз обернулся вокруг горизонтальной оси и понесся в открытое
море, оставляя за собой еле заметный пенистый след. Линдаль стащил маску и
перевернулся на живот, чтобы скорее согреться. Он смаковал воздух. Точно
пьянящее золотое шампанское, с шумом втягивал его сквозь сложенные
трубочкой губы. В темной воде ниши ходили косые, как корсарские паруса,
плавники.

Линдаль сел за весла и вывел шлюпку из ниши. В глаза ему ударил яркий свет.
В воздухе застыл полуденный зной. Тропическое солнце стояло прямо в зените.
В шлюпке что-то зашевелилось. Линдаль заглянул под банку и с удивлением
обнаружил там лангусту, забившуюся в крохотную быстро подсыхающую лужицу.
Оказывается, он так и не бросил лакомую добычу. Линдаль засмеялся,

...Чтобы не потерять счет времени, Линдаль нарисовал календарь на несколько
лет вперед, и каждый день делал там отметки. Шел уже третий год
одиночества, когда Линдаль опять услышал в ночном небе гул моторов, но
самолеты улетели, прежде чем он успел разжечь костер. Линдаль был в
отчаянии. Целую неделю он не выходил в море, и Кид напрасно ждал его у
берега. Но с той ночи самолеты начали летать все чаще, и Линдалю трижды
удавалось разжечь костры как раз в тот момент, когда эскадрильи проходили
над островом.

Очевидно, летчики все же не заметили его сигналов. Линдалю с большим трудом
удалось победить глухой страх. Он понял, что и в наш двадцатый всемогущий
век человек может заживо сгнить на необитаемом острове. Линдаль начинал уже
серьезно подумывать о путешествии на соседние острова. Он даже принялся
шить парус из брезента, которым были укрыты ящики с продовольствием. Они
уже давно опустели, и Линдаль добывал себе пропитание охотой и рыбной
ловлей.

В поисках добычи бродил он в один из дней по восточной оконечности острова.
Спускаясь к морю, он всякий раз поражался, как резко меняется ландшафт.
После получасовой прогулки по лесу он вышел на совершенно открытое
каменистое плато, которое круто обрывалось к морю. Там среди черных скал и
отшлифованной прибоем пемзы скрывалось одно из последних прибежищ большой
колонии морских игуан.

Во время отлива ящерицы спускаются со скал, чтобы полакомиться водорослями,
оставшимися на берегу после спада воды. Линдалю повезло. Он застал животных
в период спаривания, когда самцы становятся необычайно агрессивными.

Лежбище напоминало гигантскую гладиаторскую арену, вернее, средневековое
ристалище. Обычно самцы выбирают небольшие площадки, где поселяются с
несколькими самками. Если к облюбованному месту посмеет приблизиться
соперник, хозяин становится в угрожающую позу и начинает запугивать. Он
грозно топорщит колючий гребень, разевает красную, как огонь, пасть, долго
кружит на одном месте и ритмично покачивает головой. Если незваный пришелец
не отступает, начинается поединок.

Притаившись за огромным, поросшим золотистым лишайником камнем, Линдаль
следил за двумя готовыми. вступить в драку самцами. Вот, нагнув голову,
соперники устремились друг другу навстречу и, столкнувшись лбами, в
напряжении остановились. Так продолжалось минут семь, пока пришелец не
сдался па милость победителя. Он покорно распластался и застыл в самой
смиренной позе. Победитель даже не прикоснулся к поверженному врагу.
Сохраняя гордый и угрожающий вид, он ждал, пока побежденная игуана уползет
прочь. Эта сцена действительно напоминала те старинные рыцарские турниры,
где противники мерялись силами, но не наносили друг другу увечий.

Линдаль восхитился целесообразностью природы. Он понимал, что игуаны
руководствуются инстинктом сохранения рода, ибо, пустив в ход острые зубы,
они, несомненно, нанесли бы друг другу серьезные ранения. Мудрый инстинкт
дает возможность слабейшему из соперников, обычно молодому самцу,
достигнуть зрелости и полной силы.

Наблюдая за игуанами, Линдаль ни разу не взглянул на море. А он мог бы
разглядеть на горизонте темную черточку. Это на всех парах шел к острову
небольшой серо-голубой миноносец под флагом американских военно-морских сил.

...Оказывается, сигнал Линдаля заметил летчик ночного бомбардировщика,
базирующегося на только что выстроенном аэродроме на острове Бальтра.
Командование военной базы забеспокоилось, решив, вероятно, что необитаемый
остров Эррахуэс сделался прибежищем японских шпионов, и выслало на разведку
миноносец.

Когда Линдаль, ошалев от радости, целовался с янки и перетаскивал в мотобот
коллекции и убогие пожитки, он даже не вспомнил о Киде, Нет, он не забыл о
нем, он просто не вспомнил. Здесь есть большая разница. Человек живет не
только умом, но и сердцем. Сердце Линдаля никогда не забывало о Киде, но
мозг, всецело занятый общением с людьми, общением, о котором он
истосковался до предела, не вспомнил о дельфине.

И лишь когда на миноносце заработали машины и Линдаль последний раз
взглянул на свой остров, он вспомнил о Киде. Линдаль стоял на корме и
разговаривал с молодым капралом морской пехоты. Капрал сидел на корточках,
обхватив обеими руками автомат, и засыпал Линдаля вопросами. Его
интересовало буквально все, что Линдаль ел, на каком месяце одиночества
прикончил последний запас спирта, как обходился без девочек.

Мысль о Киде острой болью отозвалась в сердце Линдаля. Он готов был
кинуться к капитану и умолять его подождать с отплытием или же просто
прыгнуть за борт и вплавь добраться до берега.

- Кид! Кид! Кид! - закричал Линдаль, сложив руки рупором.

И дельфин услышал его. На миноносце не успели еще выбрать якорь, как
Линдаль заметил Кида. Животное не плыло, оно летело на зов. За несколько
футов до корабля дельфин взвился в воздух. Линдаль протянул к нему руки,
пытаясь не то что-то сказать, не то обнять Кида. У самого уха Линдаля
коротко пророкотал автомат. Не закончив красивую параболу, дельфин рухнул в
воду и скрылся под волнами, оставляя на поверхности кипящие красные
пузырьки.

- В самый раз! На взлете, - сказал капрал.

Линдаль издал какой-то хрип и, бросившись на капрала, сбил его с ног.
Ожесточенно, в полном молчании, он бил его головой о палубу. Линдаль не
чувствовал ни того, как его оторвали от лежащего в беспамятстве американца,
ни того, как его сначала долго били ногами, а потом бросили в тесное темное
помещение под самым камбузом.

...Линдаль был уверен, что американец убил Кида. Иначе бы он вернулся на
остров.

В Англии Линдаля никто не ждал. Ведь была получена весть о его гибели. На
песчаной мели пустынного берега Флориды обнаружили перевернутый "Галапагос"
и, не найдя следов Линдаля, решили, что его уже нет в живых. Родители
Персиваля сильно сдали, мать почти ослепла от слез. Жена... Не то чтобы она
нашла себе кого-то другого, просто уже больше не ждала. Не ждала, и все.

Да, если бы Линдаль знал, что Кид выжил, он бы вернулся. Но он не знал.
Линдаль поступил в королевский военно-воздушный флот. Бомбил нацистские
морские караваны. А в 1943 году его сбили над Нормандией.

Вот и вся история про Линдаля...

А Кид остался жив. И все время ждал, что Линдаль вернется. Он и теперь,
наверное, ждет. Вот вы улыбаетесь, а я знаю, что Кид ждет Линдаля.

После того как американцы построили на Бальтре свою базу, Черепашьи острова
перестали быть уединенным местом затерянного первобытного счастья. Теперь
туда часто заходят корабли, да и туристы приезжают. Приезжают они и на
Эррахуэс. И как только к подводной гряде рифов подходит какой-нибудь
корабль, к нему подплывает дельфин. Наверное, он думает, что на этом
корабле возвращается Линдаль. Дельфин пристраивается к носу корабля и
плывет вперед, все время оборачиваясь, точно приглашает следовать за собой.
Он ведет корабль к единственному проходу в рифах, откуда открывается вид на
большой галечный пляж. За это моряки и прозвали его лоцманом.

А что он белый, выдумали писатели. Они сочинили и трогательную историю о
том, как дельфин-альбинос был изгнан из родного стада и приплыл к человеку.

Но Кид не альбинос, он обыкновенный дельфин...

Конечно, можете улыбаться сколько угодно, но поговорите с акустиками тех
кораблей, которые ходят у побережья Центральной и Южной Америки. Они вам
многое могут рассказать! Достаточно появиться около корабля дельфинам,
чтобы гидрофоны уловили их крики. И как вы думаете, что они кричат?..

"Персиваль! Персиваль!" - вот что они кричат. И это не один Кид, а все
дельфины той части Тихого океана. Все дельфины, понимаете?

Вы удивляетесь, потому что вы не натуралист. А будь вы натуралистом или
океанологом, вы бы иначе отнеслись к моему рассказу. Какие б диковинные
вещи я ни услышал о дельфинах, я не удивлюсь. Потому что я знаю, что такое
дельфин. Вы послушайте, что пишут сейчас о дельфинах... Я вам прочту...
Подождите, только найду это место. Ага! Вот оно! Слушайте...

...Мозг дельфинов по весу, строению мозговых извилин, количеству нервных
волокон в кубическом сантиметре очень похож на человеческий. Более того,
как показывают наблюдения, у дельфинов есть сложная система сигнализации,
своеобразный язык. Одинокий дельфин удивительно молчалив; два дельфина
оживленно обмениваются сигналами; когда же их много, они болтают без
умолку. Впрочем, нашим человеческим ушам их болтовня не грозит: дельфины
общаются в ультразвуковом диапазоне. Но слышат они звуки вплоть до частоты
120 тысяч герц, тогда как предел слышимости человека лишь 20 тысяч.

Язык дельфинов отличается удивительной особенностью. Дельфины похожи на
музыкантов, которые, беседуя, аккомпанируют себе на нежной арфе,
подчеркивая мелодией свои слова.

16 апреля 1960 года профессор Джон С. Лилли с помощью электронных приборов
установил, что дельфины обогатили свой лексикон человеческими словами.
Фраза, сказанная Лилли, была повторена дельфином. В ходе дальнейших опытов
выяснилось, что это отнюдь не случайность, дельфины подражали человеческим
словам и даже смеху.

По способности запомнить и воспроизвести непонятное слово дельфины
превосходят детей, попугаев и даже... взрослого человека. Они воспроизводят
услышанное с первого раза и в совершенстве! Что это? Необычайная
способность к подражанию или нечто большее?

Я все чаще начинаю сомневаться... Одним словом, только ли нас, людей, имела
в виду природа, когда задумала создать мыслящее существо?



   Михаил Емцев, Еремей Парнов.
   Падение сверхновой.



Впервые в жизни Юру посетило волнующее чувство отрешенности и лихорадочной
нетерпеливости, так хорошо знакомое, по его мнению, всем великим поэтам и
физикам-теоретикам.

Юра быстро вскочил с кровати и, тихо ступая босыми ногами по мягкому ворсу
ковра, подошел к окну.

За окном рождалось утро. Оно спускалось с далеких высот в невероятном
зеленом свете, который быстро таял, уступая место пурпурным и янтарным
оттенкам.

Такое утро бывает только в горах. Юра мог бы сказать еще точнее, такое утро
бывает только на высоте 3250 метров над уровнем моря, на небольшой площадке
хребта Западный Тайну-олу, у самой границы с Монголией.

Здесь, в забытом богом и людьми месте, как часто любит говорить Юрин сосед
по комнате Анатолий Дмитриевич Кир-ленков, приютился маленький белый домик
Нейтринной астрофизической лаборатории Академии наук СССР.

Два раза в месяц сюда прилетает вертолет. Он доставляет письма, газеты и
съестные припасы В эти дни здесь бывает праздник - никто не работает. Чаще
прилетать вертолет не может - уж очень далеко забралась Нейтринная от
людского жилья. Но иначе нельзя, если хочешь поймать самую неуловимую
представительницу субатомного мира, частицу-призрак, будь добр исключить
всякие посторонние влияния. Под посторонними влияниями обитатели Тайну-олу
понимают почти все проявления материальной культуры XX века: антенны
радиостанций, динамо-машины, мощные магниты и дым заводов и фабрик, который
окружает наши города никогда не тающим облаком.

Юра смотрит на лазоревые тени от пихт и кедров, на бриллиантовую пыль,
которая курится над снегом, но видит пыль межзвездных бездн, спирали
галактик, рождение и смерть миров.

В горле у него что-то стучит и рвется, а под сердцем тает льдистый и
щекочущий холодок. И Юра понимает, что это пришло оно - вдохновение. Юра
поэт. То есть он инженер-электрофизик, но все-таки и поэт тоже. Юра почти
год работает в Нейтринной, почти год, как он расстался с Москвой, и почти
год он пишет стихи.

Обитатели Тайну-Олу подозревали, что у Юры имеется толстая тетрадь в
клеточку, куда он лунными ночами заносит свои вдохновенные вирши. Но они
ошибались. Юра писал стихи на радиосхемах и кальках; рифмованные строчки,
начертанные его рукой, попадались между интегралами и кривыми распределения
энергии космических лучей...

Стихи у Юры большей частью грустные. Кирленкову они вообще нравятся. Но Юра
знает, что это не то. Есть иная поэзия. Еще не высказанная никем. Но
волнующая и мощная. Где-то вспыхивают сверхновые звезды, где-то гибнут
солнца, сталкиваются галактики. И все они кричат.

Крик их - это потоки энергии, это возмущения полей, которые несутся в
пространстве без границ и без цели. Иногда мы слышим эти крики. Но даже та
ничтожная часть, что дошла до антенн радиотелескопов, - это глубокое
прошлое. Ведь даже свет от дальних галактик летит к нам миллионы лет. Мы
смотрим, как мерцают звезды, а их, быть может, уже давно нет. Лишь только
световые кванты бегут и бегут причудливыми путями космоса.

Как обуздать время? И как все это вылить в стихи? Юра очень веселый парень.
Прекрасный лыжник и шахматист, краснощекий и вечно сияющий белозубой
улыбкой. Но стихи он любит чуть грустные, наполненные философскими
размышлениями о вечном вопросе - смысле жизни. Кажется, этот вопрос для Юры
давно решен. Он с каждым вертолетом получает письма из Москвы от тоненькой
маленькой девочки.

Юра любит возиться в аккумуляторной, учит английский язык для сдачи
экзамена кандидатского минимума, немного скучает по Москве и неутомимо
работает над созданием любительских кинофильмов. Но как доходит до стихов,
Юра становится в какую-то позу. Если любовь - то роковая и со смертельным
исходом, если грусть - то сильнее мировой скорби Байрона и Леопарди. А уж
вопрос о смысле бытия разобран им с такой тщательностью и так оснащен
данными квантовой механики и теории относительности, что старик Фауст,
наверно, сгорел бы от стыда за собственное невежество.

Но сегодня, в это дивное воскресное утро, Юра чувствует, что в нем
рождается настоящая поэма. Такая, которую гениальные поэты выдают
восхищенному человечеству раз в столетие.

Но вдохновение вдохновением, а режим нужно соблюдать. Стараясь не разбудить
Кирленкова, Юра торопливо одевается для получасовой прогулки, берет
кинокамеру и на цыпочках выходит из комнаты.

* * *

Все кругом умыто солнцем и свежестью. Юра блаженно жмурится и с
наслаждением втягивает ароматный воздух чуть вздрагивающими ноздрями. Он
неторопливо направляется к аккумуляторной. Оттуда открывается изумительный
вид на ущелье. Юра давно собирается, говоря словами того же Кирленкова,
угробить несколько метров прекрасной цветной кинопленки на то, чтобы
заснять, как клубится жемчужный туман, пронизанный золотыми стрелами
восхода. Последние слова принадлежат уже самому Юре.

Но аккумуляторная погружена в синеватый сумрак. "Слишком рано еще", -
думает Юра, неторопливо протирая светофильтры кусочком фланели.

Юра поднял голову и удивленно раскрыл глаза. Не мигая смотрел он прямо
перед собой, ошарашенный и оглушенный внеза