илось. Он даже не
заметил, как миновал опасную зону. Вода вокруг стала значительно теплее.
Туман молочной пленкой лежал на воде. Мрачные серо-голубые скалы глядели
неприветливо и отчужденно. Крутые склоны хребта были беспощадно изрезаны
глубокими трещинами и покрыты черными сморщенными потоками застывшей лавы.

Линдаль подумал, что Дарвин, пожалуй, не написал бы "Происхождения видов",
если бы "Бигль" не бросил в свое время якорь в виду этого мрачного и
неприветливого вулкана. От этой мысли стало немножко теплее на душе. Он
знал, что остров на самом деле не так уж гол и неприветлив, как кажется.

Он много лет мечтал об этой экспедиции, прочитал горы книг и журналов, с
закрытыми глазами мог найти Галапагосский архипелаг на карте.

Птичий гомон сделался настолько оглушительным, что в нем потонули даже
пушечные залпы обрушивающегося на берег прибоя. Из 89 видов гнездящихся
здесь птиц 77 не встречаются ни в одном месте земного шара. Линдалю
показалось, что все они слетелись на этот маленький остров, чтобы
приветствовать его, Линдаля, поскорее уверить в своей реальности. Несмотря
ни на что, он был счастлив. Далеко не каждому удается воочию увидеть, как
сбываются мечты.

Линдаль взялся за весла и начал энергично грести к берегу, взглядом
выискивая место, где бы можно было пристать. Он уже ясно видел большое
стадо морских игуан. Доисторические драконы с колючими гребнями грелись на
скалах, забрызганных стремительным прибоем. Морская пена пузырилась и
подсыхала, подергиваясь сухой мыльной корочкой. Тысячи птиц ковырялись в
гниющих черных отбросах, прыгали по базальтовой гальке, высиживали яйца. В
прохладной воде огибающего остров течения резвилась пара морских львов.
Черные, блестящие, точно затянутые в облегающие резиновые костюмы, они
подымали к небу усатые морды, подпрыгивали и исчезали в волнах. Потом вновь
появлялись, подкидывали в воздух сверкающую чешуей рыбку, проглатывали ее
на лету и устремлялись за новой добычей.

Линдаль плыл вдоль линии прибоя. Ему хотелось немедленно пристать к берегу,
разжечь костер, выпить горячего кофе, но подходящего места все не
находилось.

Когда терпение и силы были уже на исходе - он огибал в это время лавовый
мыс, - показалась ровная полоса береговой гальки. Волны накатывались на нее
и, скользя по камням, далеко забегали на сушу, чтобы сейчас же устремиться
назад тысячами журчащих ручейков.

Линдаль крепче сжал саднящими от мозолей руками отяжелевшие весла. Эти
последние минуты, пока он плыл к берегу, показались ему длиннее проведенных
лицом к лицу с океаном. Под днищем загремела галька, и шлюпка замерла.
Линдаль с усилием разжал пальцы. Их щемило от соленой воды. Потом он лег на
дно лодки и, задрав вверх ноги, стал смотреть в небо.

Под самыми облаками, широко раскинув мощные царственные крылья, парил
фрегат. Линдаль закрыл опухшие слезящиеся глаза и заснул. В самое последнее
мгновение он подумал, что долго спать нельзя, а то начнется отлив и его
опять унесет в море и может разбить о гряду обнажившихся рифов. Он даже
сделал усилие встать и выйти из шлюпки, но сон сломил его. Это был тяжелый
сон, очень похожий на явь. Линдалю снилось, что он вылез на берег и, крича
от боли, тащит шлюпку по гремящей гальке подальше от моря. И когда уже
подтащил ее к самому подножыо вулкана и, разгибая онемевшую спину,
оглянулся, откуда-то появился немец в зюйдвестке, со стеком в руках. Играя
стеком, он указал затянутой в кожаную перчатку рукой на море. И Линдаль
понял, что должен тащить шлюпку назад, а потом опять плыть в ней куда-то. И
разбитыми в кровь пальцами он обнял мокрые соленые доски и потащил. А немец
смеялся у него за спиной. И чем больнее было Линдалю, тем громче смеялся
немец. Тогда Линдаль оставил шлюпку, припал к гальке и, собрав последние
силы, вскочил.

Оторопело смотрел он на берег, на подножье вулкана. Солнце близилось к
закату. В гальке свистел и рокотал начинающийся отлив.

Линдаль вылез из шлюпки и с трудом вытащил ее на берег. Тело ныло, в мышцах
при малейшем движении просыпалась ломота. Тупая тяжесть сдавила голову.

Линдаль медленно побрел по влажной гремящей гальке. При каждом его шаге
разбегались по своим щелям юркие пестрые крабики. Зато птицы не обращали на
него ровно никакого внимания. Дрозды вертелись под самыми ногами, реявший в
поднебесье ястреб, очевидно из чистого любопытства, ринулся вниз и,
усевшись невдалеке от человека, начал пристально его разглядывать.

Линдаль обнаружил узенькую ложбинку между двумя лавовыми языками. Цепляясь
руками за шероховатую поверхность, он начал подниматься вверх. Несколько
раз останавливался, ложился и отдыхал.

Появились первые опунции. Их становилось все больше и больше. Линдаль с
удивлением смотрел на большие голубоватые деревья с мясистым, утыканным
острыми шипами стволом. Когда подъем кончился и открылось поросшее лесом
плато, Линдаль облегченно вздохнул. Зеленые густолистые кроны стройных
скалезий, красные стволы пизоний, выглядывающие из буйных папоротников, -
все обещало покой и отдохновение.

Над темно-зеленой кроной леса виднелся подернутый сизым флером кратер.
Линдаль знал, что в кратере находится глубокое и холодное озеро с яркой
голубовато-зеленой водой. Он чувствовал себя вернувшимся после долгой
разлуки на милую полузабытую родину. Все, что он видел вокруг, он видел
впервые. Но памятью детской мечты он узнавал деревья, камни, зверей и
приветствовал их, как старый знакомый. И они отвечали ему. Свешивающийся с
ветвей длинный темно-зеленый мох ласково кивал древней бородой. Птицы
доверчиво позволяли брать себя в руки. Камни были теплы, и море спокойно.

Линдаль улыбнулся, задрав голову к небу, и зажмурил глаза. Потом закричал.
И крик прорвался сквозь воспаленное охрипшее горло. Линдаль быстро
спустился вниз. Порылся в оставленных приливом и высушенных на солнце кучах
мусора и разжег костер. Он сварил кофе, разогрел банку тушенки и, размочив
в воде несколько галет, позавтракал. Все казалось очень вкусным и сочным. К
нему подошел пингвин и, склонив голову набок, стал смотреть. Линдаль бросил
ему кусочек галеты. Неторопливо, с большим достоинством пингвин подобрал
его и, благодарно кивнув рыжим чубиком, удалился. Линдаль залил костер
водой, выкурил сигарету и, спрятав голову в тень огромного базальтового
валуна, заснул.

Около года жил Линдаль на острове. Он охотился на диких свиней, ловил рыбу,
искал черепашьи яйца, варил крабов. Часами бродил он по берегу в поисках
интересных морских животных. Между делом он отрывал от скользких камней
моллюсков или вытаскивал из расселин маленьких осьминогов. На самой опушке
он построил маленькую уютную хижину. В ней всегда было свежо и прохладно.
Нежно пахла красная древесина пизоний. У входа покачивались широкие листья
папоротников.

Каждый день на три-четыре часа Линдаль уходил в море. Где-нибудь над
небольшими глубинами он сбрасывал в воду ультрагидрофон и, надев наушники,
погружался в мир звуков. Он слышал бесперебойное щелканье многочисленных
раков-альфеусов, ритмическое урчание морских петухов, голубиные стоны
горбылей, лай и скрежет ставрид. Порой все эти звуки тонули в привычном
фоне шумов. Линдаль знал, что скрывается за таким "фоном". Мысленно он
видел, как зубы рыб и клешни крабов разгрызаю г и дробят веточки кораллов,
раковины моллюсков - непрерывное заглатывание, жевание, преследование. Но
очень беден мир слышимых человеком звуков. Когда Линдаль включал
преобразователь ультразвука, то всякий раз удивлялся разнообразию
свистящих, жужжащих, воющих, гудящих тонов.

Иногда он сам погружался в море. Спрятав наушники под водонепроницаемым
шлемом и набрав в легкие побольше воздуха, он нырял и осторожно
подкрадывался к рыбам. Наверное, никто в море лучше его не знал, как
общаются между собой рыбы, предупреждают друг друга об опасности, скликают
на добычу.

Линдаль работал очень много, свободного времени у него почти не оставалось.
Но все чаще и чаще он начинал тосковать о людях, о простом разговоре с
людьми. Для него большую роль играл тот факт, что он не может покинуть этот
остров в любой момент, когда ему захочется. Если бы где-нибудь в бухте тихо
покачивался малютка "Галапагос" с полной цистерной горючего, он, Линдаль,
по крайней мере еще год мог бы не думать о цивилизованном мире. Но судна не
было, и Линдаль часто следил за горизонтом, не покажется ли где-нибудь
пароходный дымок. Но дымок не показывался. Только однажды за все это время
он слышал, как на большой высоте гудели самолеты. Он быстро сложил костер
из сухих веток скалезии. Огонь побежал по пропитанной эфирами древесине. В
воздухе разлился запах больницы. Яркие языки пламени притушили звезды. Гул
самолетов затих. И Линдаль долгое время жил надеждой, что его сигнал
заметили. Но прошли месяцы, и никто за ним не приплыл. Линдаль опять ушел с
головой в работу. Он писал статьи для научных журналов, сортировал кассеты
с фотопленкой, препарировал морских животных, заготовлял коренья,
вытапливал жир из огромных слоновых черепах. Но все чаще и чаще, отложив
дела, он неотрывно смотрел на еле заметную бело-голубую линию горизонта.

Чтобы не разучиться говорить, Линдаль беседовал сам с собой. Он
декламировал вслух стихи, драматические монологи, даже сам сочинял
одноактные пьески для двух персонажей. Он постоянно говорил, пока не
пересыхало в горле. Тогда он пил охлажденный сок сладкого папоротника и
снова говорил. Даже погружаясь с ультрагидрофоном под воду, он не
переставал говорить. Рыбы к нему привыкли настолько, что не обращали на
пего внимания. А он кружился вокруг них, подслушивал самые интимные
секреты, тут же выбалтывал их вслух и читал стихи.

Одинокое человеческое тело тихо скользило в призрачной синеве над
колышущимися лесами водорослей, под темными трещинами расселин. Вверху над
ним колыхалась ртуть, внизу мелькали тени птиц, от которых шарахались сонно
стоявшие рыбы. Но человек говорил, и рыбы слушали чеканные строфы Шекспира,
белые стихи Теннисона, завораживающую музыку стихов Киплинга и Суинберна,
странные ассонансы Броунинга. Рыбы выплывали из темных гротов, покидали
пышные рощи водорослей. Человек слушал рыбьи сплетни и говорил, говорил,
говорил.

Плотно позавтракав жареным черепашьим мясом и печеным папоротником,
Линдаль, как обычно, взвалил на плечо ультрагидрофон, взял ласты и
спустился к морю. Дул теплый утренний бриз. Стеклянные водяные блохи
забрались далеко на сушу. Это предвещало непогоду, но Линдаль решил
рискнуть. И без того четыре дня подряд шли дожди. Он с тоской вспоминал о
долгих часах, проведенных в хижине. Линдаль столкнул шлюпку на воду,
вставил весла в уключины и поплыл на подветренную сторону. Когда он огибал
далеко выдающийся в море мыс, всплыло солнце. Море заиграло мириадами
слепящих точек, Линдалю стало тепло и захотелось спать, Он зачерпнул
пригоршню воды и плеснул на глаза. Мир исказился, окрасился в радужные тона.

Далеко в море Линдаль заметил стаю чаек. С пронзительным писком и гортанным
криком они носились над каким-то неподвижным предметом. То садились на
воду, сложив крылья, то опять подымались в воздух,

"Это неспроста, - подумал Линдаль, - похоже, там что-то есть. Может быть,
дохлый кит?"

Он поплыл к месту, над которым кружились чайки. Но это был не дохлый кит.
На поверхности воды колыхалась исполинская зеленая туша кальмара. Животное
умирало. Окраска его из зеленой стала ярко-пурпурной, потом нежно-кремовой.
Время от времени бессильно поникшие щупальца поднимались и пенили воду, как
винты океанского лайнера. В огромных, как иллюминаторы, человечьих глазах
застыла смертная тоска и мука Линдалю казалось, что спрут смотрит именно на
пего с мольбой и надеждой. Но что он мог сделать? Как видно, какой-то
важный орган животного был поврежден, и оно не могло уйти под воду. Чайки
отпевали его заживо. Он, может быть, еще на что-то надеялся, в мольбе
протягивая толстые, как водосточные трубы, щупальца, жалобно разевал
страшный клюв, но чайки уже видели, что исполин обречен.

Линдаль столкнул за борт ультрагидрофон и осторожно вытравил канат, потом
надел очки, укрепил наушники и осторожно нырнул с кормы. Зеленоватая вода
была удивительно прозрачна. Колоссальные присоски с острыми когтями
выглядели еще более страшно, а сами щупальца были толщиной с хорошее бревно.

Здесь тоже готовились к шумному пиршеству. Стаи морских ласточек
проносились у самого хвоста, похожего на оперение торпеды. Золотая макрель
держалась на отдалении, но было видно, что она готова принять живейшее
участие в предстоящем дележе. Уродливая рыба-хирург уже покусывала
угасающего гиганта, а яркий, наглый морской петух ухитрился оторвать
кусочек мяса.

Кальмар принял человека за нового врага. Собрав последние силы, он подобрал
щупальца и бросился прочь. Внезапно вода потемнела и стала мутной. Линдаль
нырнул и, схватив лежащий на песчаном дне аппарат, поплыл вдогонку. Кальмар
ушел недалеко. Выпустив чернильную бомбу, он стал бледным, как призрак, и
Линдаль его не сразу заметил. Вся рыбья шайка была уже тут как тут. Даже
самые пугливые и осторожные рыбы спешили догнать обессилевшее животное.

Увидев невдалеке темно-синюю торпеду, Линдаль подумал, что это акула.
Хищницы обычно не опаздывают на такие пышные похороны, и он уже давно ждал
их. Но это оказался крупный и напористый дельфин. Узнав по ультразвуковому
телеграфу об агонии извечного врага, он не мог отказать себе в таком
удовольствии и приплыл. Не дожидаясь, пока кальмар будет мертв, дельфин
раскрыл зубастую клювообразную пасть и отважно ринулся в атаку. Он схватил
бессильно простертое щупальце и попытался его перекусить. Линдаль не думал,
что у кальмара еще хватит сил на борьбу. Но гигант неожиданно обвил
дельфина сразу тремя щупальцами. Дельфин рванулся, но объятья спрута стали
еще теснее. "Живая собака лучше мертвого льва", - подумал Линдаль и,
вынырнув, чтобы глотнуть воздуха, поплыл на помощь глупому дельфину. Тот
даже не трепыхался, точно кролик в кольцах у анаконды. Линдаль попытался
обрубить ножом самое страшное щупальце, конец которого извивался и пенил
воду. После нескольких ударов это ему удалось. Корчась, как хвост
исполинской ящерицы, щупальце пошло на дно.

На него набросились стаи рыб. Из темной расщелины, извиваясь, выплыл
какой-то темно-пятнистый шарф. Увидев незакрывающуюся набитую зубами пасть,
Линдаль узнал мурену и брезгливо поежился. Из обрубка разреженным дымом
клубилась голубая кровь.

Когда Линдалю удалось обрубить еще одно щупальце и освободить дельфина, тот
уже почти не дышал. На теле его ясно виднелись похожие на лунные кратеры
следы ужасных присосок. Местами эти кровососные банки целиком содрали с
него кожу.

Линдаль обхватил дельфина руками и выплыл с ним на поверхность. Он забрался
в шлюпку, поднял прибор и занялся дельфином. Он хотел привязать его к
шлюпке и доставить на берег. Но, рассудив, что дельфиний жир, пока еще не
сели все батареи, ему не нужен, он решил даровать отважному безумцу жизнь.
Достав иголку с прочной шелковой леской, он зашил наиболее страшные раны и,
дождавшись, пока дельфин проявил первые признаки жизни, шлепнул его по
спине и оттолкнул от шлюпки.

Дельфин лежал на воде, как очумелый, Линдаль осторожно толкнул его веслом.
Дельфин зашевелился и, ударив хвостом по воде, поплыл. Он сделал вокруг
шлюпки круг и пристроился ей в кильватер.

Линдаль заметил, что ветер крепчает, и приналег на весла. Блохи не соврали.
Приближался шторм, и Линдаль торопился домой. Дельфин не отставал от
шлюпки, но человек уже не обращал на него внимания, он громко читал
"Балладу о Тамплинсоне".

И увидал сквозь бред

Звезды, замученной в аду,

Молочно-белый свет.

- Ну, куда ты плывешь, дурак? - спросил Линдаль дельфина. Лодка пересекла
линию подводных рифов, и до мыса было уже рукой подать. Но дельфин все не
покидал своего спасителя. Лишь у самого берега он подпрыгнул в воздух и
поплыл в открытое море, навстречу нарастающим волнам.

Только через три дня океан успокоился и вода посветлела. Линдаль установил
ультрагидрофон у входа в густо заросший небольшими тридакнами грот.
Почувствовав присутствие потенциального врага, раковины захлопнулись и не
открывались до тех пор, пока человек, волоча за собой тоненький красный
провод, не поднялся на поверхность. Вода была теплой, и Линдалю не хотелось
возвращаться в лодку. Он перевернулся на спину и, лениво шевеля ластами,
уставился в чистое утреннее небо. В наушниках стоял тихий свист,
периодически достигавший то высоких, то низких частот. Линдаль закрыл глаза
и отдался ощущению неги, в полной уверенности, что вряд ли услышит сегодня
что-нибудь интересное. Заякоренная шлюпка еле покачивалась рядом.

Сквозь сон ему послышался человеческий голос. Линдаль открыл глаза и
прислушался. Нет, ему не померещилось. Кто-то громко кричал ему в самые уши.

- Ну, куда ты плывешь, дурак? Куда плывешь, дурак? Дурак!

Сердце трепыхнулось и замерло.

- Куда плывешь, дурак? - донеслось из наушников. Линдаль бросился к шлюпке.
В висках у него стучали молоты. Он схватился за борт и, рискуя перевернуть
шлюпку, свалился на дно. Если бы за ним гналась тигровая акула, то и тогда
он вряд ли бы доплыл скорее.

- Куда плывешь, дурак? - продолжало звучать в ушах. Резким движением рук
Линдаль переключил наушники с ультразвука на обычный диапазон.

Все смолкло. Только трещали вездесущие альфеусы да раки-отшельники грызли
каких-то ракушек.

"Значит, я все же в своем уме", - подумал Линдаль и вновь переключил
наушники на ультразвук:

И увидал сквозь бред

Звезды, замученной в аду,

Молочно-белый свет, -

донеслось до него. Причем голос слышался гораздо более явственно и
отчетливо.

"Что за наваждение такое?" - подумал Линдаль. Страх уже прошел. Но тело еще
хранило воспоминание о первой минуте ужаса, заставившего Линдаля с
расширенными побелевшими глазами вскочить в шлюпку. Его трясло, хотя солнце
здорово припекало покрывшуюся пупырышками загорелую кожу.

- И Тамплинсон взглянул назад, - ревел в наушниках ультразвук. - Прощай,
глупыш. Куда плывешь, дурак? Приходи снимать швы!..

- Что? Приходи снимать швы? - закричал Линдаль. - Так это же я сказал на
прощанье глупому дельфину! И стихи мои!

- Стихи мои! - отозвались наушники. Линдаль сорвал с головы шлем и снял
наушники. Кругом была благоухающая тишина. Мелодичный переплеск моря делал
ее еще более глубокой. Он осмотрелся. Примерно в ста футах от шлюпки
резвился дельфин. Он плыл по кругу. Набрав большую скорость, он на
мгновение оставлял в воде борозду, взлетал в воздух и торжественно шлепался
обратно. В густую синеву неба подымались хрустальные фонтаны. Это было как
салют, как торжественная симфония сверкающего на солнце моря.

Линдаль все еще не мог прийти в себя. Он вновь надел наушники и сейчас же
услышал:

- Стихи мои! Куда плывешь, дурак? Сорвал наушники и услышал, как дельфин
шлепнулся белым пузом в воду.

- Это ты говоришь? - спросил Линдаль. Дельфин молчал. Он все так же
деловито кружился возле шлюпки и выпрыгивал из воды,

- Если не ты, то кто? - опять спросил Линдаль. - Может быть, я говорю сам с
собой?

Дельфин плюхнулся у самой шлюпки и обдал Линдаля брызгами.

Заметив, что держит в руках наушники, Линдаль надел их и снова услышал
человеческую речь:

- Куда плывешь, дурак? Увидал в ночи звезды, замученной в аду, кровавые
лучи. Это ты говоришь? Приходи снимать швы!

- Теперь понятно, это он со мной говорит, - Линдаль покорно развел руками.
- В общем ничего особенного, просто говорящий дельфин. Я говорю, а он
повторяет.

- Говорящий дельфин. Говорящий дельфин. Куда плывешь, дурак? - ответили
наушники.

...Так был установлен первый контакт.

Сравнительно просто Линдалю удалось приучить дельфина откликаться на зов.
"Теперь я настоящий Робинзон, - думал он, - у меня есть свой попугай.
Остается научить его произносить со слезой в голосе: "Бедный Персиваль
Линдаль", - и все будет в порядке. Впрочем, ему еще нужно дать имя. Жаль