оследнее вещественное доказательство.
Лично для меня, на память.
   - Не нужно! - замахали они руками. - Ни к чему!
   Дверь распахнулась, и в комнату вошел Тенд. Он взглянул на сидевших, на
раскрытый чемодан, ремни  с  блестящими  пряжками,  напоминавшие  высохшие
змеиные шкурки, кристаллы, фото, записи - и все понял.
   Василий смотрел на испанца долгим взглядом, полным глубокого огорчения.
Егоров переглянулся с  Самойленко.  Тот  со  скучающим  выражением  достал
красную книжицу и положил ее на колено. Но почему-то не встал.
   Тенд больше никого не удостоил взглядом. Он прошел на балкон.  Сидевшие
в кабинете переглянулись. Их, казалось,  забавляло  то,  что  должно  было
произойти. Анхело вернулся, неся марсианское зеркало. Он установил его  на
полу,  слегка  наклонив.  Затем  вынул  черный  стержень,  провел  им   по
золотистой раме зеркала. Раздался отдаленный звенящий  гул,  будто  где-то
далеко  в  небе  летел  реактивный  самолет.  Тенд  взял  со  стола  пачку
фотографий и с размаху швырнул их в зеркало. Они исчезли. Туда же полетели
кристаллы с Красного купола, записи, катушки с магнитной  лентой,  дневник
братьев Дисни и сам желтый чемодан с  его  змеевидными  ремнями.  Предметы
исчезли беззвучно.
   "Почему же мы не встаем?" - с испугом подумал Егоров.
   Тенд подошел к зеркалу и оглянулся.
   Егоров почувствовал, что сознание ускользает  от  него,  точно  влажное
арбузное семечко. Страшная тяжесть обрушилась на  голову,  пригнула  ее  к
груди. "Сейчас лопнет", - с ужасом подумал он.
   Дольше всех боролся Самойленко. В самый последний  момент,  когда  Тенд
начал растворяться в воздухе, теряя обычные нормальные очертания,  капитан
попытался вскочить с места. Тенд оглянулся, и  капитан  рухнул  в  кресло.
Фотоаппарат его слабо щелкнул.
   - Я не убивал Диснитов. Они... -  Голос  Анхело  достиг  самых  высоких
тонов и оборвался.


   Самойленко заслуженно гордился:  это  был  единственный  снимок  живого
марсианина. Три глаза, расположенные по вершинам правильного треугольника,
смотрели со страстной неземной силой. Они были глубоки и бесконечно мудры.
   Егоров взял в руки сверкающий серый овал. Зеркало бесстрастно  отражало
действительность. Последняя дверь в Айю была захлопнута.
   Но надолго ли?



   Михаил Емцев, Еремей Парнов.
   Снежок

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ярмарка теней". М., "Детская литература", 1968.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   В  моем   бумажнике   паспорт,   служебное   удостоверение,   несколько
разноцветных книжечек  с  уплаченными  членскими  взносами,  но  сам  я  -
призрак, эфемерида. Я не должен ходить  по  этому  заснеженному  тротуару,
дышать этим крепким, как нашатырный спирт, воздухом. У самого  бесправного
из бесправных, у лишенного всех жизненных благ  и  навеки  заключенного  в
тюрьму больше прав, чем у меня. Неизмеримо больше!
   Я так думаю, но не  всегда  верю  в  это.  Слишком  привычен  и  знаком
окружающий меня мир. Ветки деревьев разбухли от изморози и стали  похожими
на молодые оленьи рога. Провода еле видны на фоне  бесцветного  неба.  Они
сделались толстыми и белыми, как манильский канат. На крыше физфака стынут
в белесом сумраке антенны. Точно мачты призрачного  фрегата.  Химфак  дает
знать о  себе  странным  -  никак  не  разберу:  приятным  или,  наоборот,
противным - запахом элементоорганических  эфиров.  Привычный  повседневный
мир! И только воспоминания комком давят на сердце и шепчут:

   Все мечты, все нереальность,
   Все как будто бы зеркальность
   Навсегда ушедших дней.

   Вчера еще было лето, а сегодня - зима. Как  много  лжи  в  этом  слове:
"вчера". Нет, не вчера это было...
   У меня нет пальто. Вернее, оно висит где-то на вешалке, но  номерок  от
него лежит в чужом кармане. И опять ложь: "в чужом". Не в чужом...  Просто
для этого еще не придумали слов.
   Я иду быстро, чтобы не  замерзнуть.  Как-нибудь  обойдусь  без  пальто.
Раньше я часто бегал раздетым на химфак или в главное здание.
   Я остановился и вздрогнул. Ну надо же так! Я чуть было  не  угодил  под
огромный "МАЗ". Шофер высунулся, и вместе с жемчужным паром от  дыхания  в
колючий воздух ворвалась затейливая ругань.
   Я засмеялся. Ну и дурак же ты, шофер! Я  одна  только  видимость.  Дави
меня смелее! Твой защитник сумеет добиться оправдания. Нельзя убить  того,
кто не существует.
   Какая-то, однако, чушь лезет все время в голову.  Я  стараюсь  не  дать
себе забыться и отвлечься. Я должен помнить, что здесь я - чужой.
   Навстречу мне идет яркая шеренга студентов. Беззаботные и гордые, точно
мушкетеры после очередной победы над гвардейцами кардинала, идут они  чуть
вразвалочку, громко смеясь и безудержно хвастая.
   - А тебе-то  что  досталось,  Пингвин?  -  Высокий  щеголеватый  парень
повернулся к рыжему взлохмаченному коротышке.
   - Так! Ерунда! Абсорбция, изотерма Лангмюра, двойной электрический слой
и двухструктурная модель воды... Я запросто, одной левой...
   "Физхимию сдавали", - подумал я и задержал шаг.
   - Ты только глянь, что на мне надето, - сказал рыжий, вытягивая  из-под
шарфа воротник синей в белую  полоску  рубашки.  -  Не  знаю,  как  только
держится! Все экзамены в ней сдаю. Счастливая! Костюмчик тоже  старенький,
еще со школы.
   Я ощутил какую-то неострую, грустную зависть.
   Вот и красный гранит ступеней. Запорошенные  канадские  ели.  Прикрытая
кокетливой снежной шапочкой каменная лысина Бутлерова.
   Я привычно полез в карман за пропуском.
   Сердце екнуло и упало.
   Преувеличенно бодро поздоровался с вахтершей и, сунув ей  полураскрытый
пропуск под самый нос, побежал к лифту.
   Бедная вахтерша! Если бы она только видела, какая дата стоит у  меня  в
графе "Продлен по..."!
   Зажглась красная стрелка. Сейчас раздвинутся двери лифта. И я  подумал,
что мне лучше не подыматься на четвертый этаж. Что, если я встречу  его  и
нас кто-нибудь увидит вместе? От одной этой мысли мне стало холодно.
   О том, чтобы поехать домой, тоже не могло  быть  и  речи.  Родители  бы
этого не перенесли. Они ни о чем не должны знать. Если уж я и встречусь  с
ним, то нужно будет сразу же обо всем договориться.
   Я даже засмеялся, думая о нем.  Юмор,  наверное,  прямо  пропорционален
необычности и неестественности ситуации. И подумать только, такой  переход
произошел  мгновенно!  Во  всяком   случае,   субъективно   мгновенно.   А
объективно? Сколько времени  прошло  с  того  момента,  как  я  на  защите
диссертации сдернул черное покрывало?


   Мои теоретические предпосылки ни у кого не вызвали  особых  возражений.
Шеф, естественно, дал блестящий отзыв,  официальные  оппоненты  придрались
лишь к каким-то частностям.
   Один из них, профессор Посохин, долго протирал платком очки,  дышал  на
стекла и кряхтел. Медленно и скрипуче, как несмазанное колесо,  он  что-то
бормотал  над  бумажкой.  Всем  было  глубоко   безразлично,   сколько   в
диссертации глав, страниц и  рисунков,  сколько  отечественной  и  сколько
иностранной библиографии. Члены Ученого совета уже мысленно оценили работу
и, скучая, слушали нудного и скрупулезного профессора.
   Время от времени я делал пометки, записывая отдельные  фразы.  Мне  еще
предстояло ответное слово. Наконец  Посохин  кончил  речь  сакраментальной
фразой:
   - Однако замеченные мной недостатки ни в коей  мере  не  могут  умалить
значение данной работы, которая отвечает всем требованиям, предъявленным к
такого рода работам, а автор  ее  безусловно  заслуживает  присвоения  ему
ученой степени кандидата физико-математических наук.
   Председатель Ученого совета профессор Валентинов,  высокий  красавец  с
алюминиевой сединой, сановито откашлялся и спросил:
   -  Как,  диссертант  будет  отвечать  обоим  оппонентам  сразу  или   в
отдельности?
   - Сразу! Сразу! - раздались из зала  возгласы  членов  Ученого  совета,
которым уже осточертела однообразная процедура защиты.
   - Ну, в таком случае, - Валентинов улыбнулся  чарующей  улыбкой  лорда,
получившего орден Подвязки, - попросим  занять  место  на  кафедре  нашего
уважаемого гостя, Самсона Ивановича Гогоцеридзе.
   Член-корреспондент Гогоцеридзе взлетел  на  кафедру,  точно  джигит  на
коня. Свирепо оглядел зал и, никого  не  испугав  -  Самсон  Иванович  был
добрейшим человеком, - дал пулеметную очередь:
   -  Тщательный  и  кропотливый  анализ,  проделанный   нашим   уважаемым
профессором  Сергеем  Александровичем  Просохиным,   избавляет   меня   от
необходимости детального обзора диссертации уважаемого Виктора Аркадьевича
(благосклонный кивок  в  мою  сторону).  Поэтому  я  остановлюсь  лишь  на
некоторых  недостатках  работы.  Их  немного,   и   они   тонут   в   море
положительного материала, который налицо.
   Гогоцеридзе перевел дух и вытер белоснежным платочком красное лицо.
   - Да... я не буду говорить о достоинствах работы, а лишь  коротенько  о
недостатках.
   Это "коротенько" вылилось в семнадцать минут. Я уже начал  волноваться,
но шеф  едва  заметно  подмигнул  мне,  и  я  успокоился.  Перечислив  все
недостатки, Гогоцеридзе  выпил  стакан  боржома  и  произнес  традиционное
заключение, что, несмотря  на  то-то  и  то-то,  диссертация  отвечает,  а
диссертант заслуживает.
   Я поднялся с места для ответного слова. Так как меня никто не громил, а
отдельные частности, не понравившиеся оппонентам,  были  несущественны,  я
решил не огрызаться. Минут пять я благодарил всех тех,  кто  помог  мне  в
работе. Это было едва ли не самое главное. Не дай бог кого-нибудь  забыть!
Потом я расшаркивался перед оппонентами, обещая учесть все их замечания  в
своей дальнейшей работе и вообще руководствоваться в жизни  их  ценнейшими
советами.
   Шеф кивал в такт моим словам. Все шло отлично.
   Потом Валентинов призвал  зал  к  активности.  Но  выступить  никто  не
спешил. Нехотя, точно по обязанности, вышел один из членов Ученого совета,
что-то сказал и сел. Еще кто-то минут пять проговорил на отвлеченные  темы
и отметил, что такие молодые ученые, как  я,  нужны,  а  моя  работа  даже
превышает уровень кандидатской диссертации.
   И вдруг я  услышал  долгожданный  вопрос,  его  задала  мне  незнакомая
девушка:
   -  Я  очень  внимательно  следила  за  тем  местом  в  докладе  Виктора
Аркадьевича, где он дает теоретическое обоснование возможности перемещения
против вектора времени. Я даже подчеркнула этот абзац в автореферате.  Мне
бы очень хотелось знать о предпосылках  экспериментальной  проверки  этого
эффекта.
   Вопрос был что надо! Мы с  шефом  предвидели  его  и  еще  месяц  назад
заготовили шикарный ответ. О том, что у нас уже готова установка,  шеф  не
велел даже  заикаться.  Это  могло  бы  повредить  защите.  Все  бы  сразу
оживились, начались бы расспросы - что и как. Насилу я уговорил  шефа  все
же перенести установку в зал защиты и скрыть ее черным покрывалом. Так, на
всякий случай. Мы сами творим свою судьбу.
   Когда девушка задала свой вопрос, шеф улыбнулся и, кивнув на установку,
приложил палец к губам. Я подмигнул ему: еще бы, разве я себе враг?
   Я поднялся для того, чтобы ответить на вопросы и  лишний  раз  блеснуть
эрудицией. Изрек несколько общих фраз, поблагодарил выступавших и  перешел
к ответу на тот вопрос. По сути, это был единственный настоящий вопрос, на
который стоило отвечать.
   И тут я увидел глаза  девушки.  Темно-медовые,  с  золотыми  искорками,
внимательные и серьезные. Сэр Ланселот вскочил на коня.  Дон-Кихот  вонзил
копье в крыло ветряной мельницы.
   Не знаю,  как  это  получилось,  но  я  подошел  к  установке,  сдернул
покрывало и глухо сказал:
   - Вот!
   В зале стояла тишина. На шефа я старался не смотреть. Порыв прошел, и я
понял, что сделал глупость. Но отступать было некуда. И я,  точно  в  омут
головой, кинулся в атаку:
   - Мощность этой экспериментальной установки еще очень мала,  поэтому  я
смогу перенестись в прошлое не далее чем на несколько  месяцев.  Я  сделаю
это сейчас. Когда я исчезну, то попрошу всех оставаться на местах. И уж ни
в  коем  случае  не  становиться  на  то  место,  где   сейчас   находится
установка... Я скоро вернусь.
   Зал не дышал. А я  подошел  к  распределительному  стенду  и  подключил
установку. Как в полусне, я надел на лоб хрустальный обруч,  снял  пиджак,
засучил рукава и приложил к рукам медные контакты. Потом я  нажал  кнопку.
Последнее, что я увидел, - это был раскрытый рот профессора Валентинова. В
руках профессор держал записную книжку  в  затейливом  кожаном  переплете,
которую он купил в Южной Америке.


   В зале было холодно и сумрачно. Я снял обруч, поставил лимб на  нуль  и
выключил установку. Потом я огляделся. На стеклах росли сказочные морозные
листья. Они светились опаловым блеском. Мутные  блики  застыли  на  пустых
скамьях. Высокий потолок утопал во мраке. Я подошел к дверям и потянул  их
на себя. Они были заперты. Вот невезение! Это могло  испортить  все  дело.
Поднимать  шум  бесполезно,  даже  рискованно.   Все   комнаты   на   ночь
опечатываются. Ждать до утра? Но будут ли ждать меня те, кого я оставил...
в будущем?
   Мне оставалось только предаться  философским  размышлениям  о  сущности
времени и о том, какого дурака я свалял. А может, радоваться удаче?
   Интересно, сколько сейчас времени? Где-то вверху над доской должны быть
часы. Мне казалось, что я различаю слабый отблеск их  круглого  стекла.  Я
начал вспоминать, где расположен выключатель. Как странно! Сколько  раз  я
бывал в этом зале и днем и вечером, но ни разу не  обратил  внимания,  где
находится выключатель.
   Я подошел к стене, прижался к ней и, вытянув руки, начал  обходить  зал
по периметру. Наконец я  нашарил  выключатель.  Он  оказался  возле  самой
двери. И как это я раньше не сообразил?!
   Вспыхнул свет. Часы показывали двадцать семь минут  пятого.  До  начала
рабочего дня оставалось четыре часа. Если только я случайно  не  угодил  в
воскресенье. И я решил подождать. Я выключил свет, прошел в глубину зала и
улегся на задней скамье. Когда утром сюда придет  уборщица,  она  меня  не
заметит. Сколько раз я спал здесь!
   Но тогда все было по-иному. На  кафедре  что-то  бубнил  преподаватель,
вокруг были студенты. Одни  записывали  лекцию,  другие  играли  в  балду,
третьи шептались. А я спал.
   Я долго вертелся на жесткой скамье. Вот досада! И почему  только  я  не
взял с собой пиджак! На мне была одна  нейлоновая  рубашка  с  засученными
рукавами. Но мысли гнали сон.
   Как только отопрут зал,  мне  нужно  будет  незаметно  проскользнуть  в
лабораторию.  До  прихода  товарищей  и,  главное,   его.   Я   постараюсь
переодеться в старый лыжный костюм, в котором обычно провожу эксперименты.
Он висит в моем шкафчике, рядом с белым халатом. Хорошо еще, что  бумажник
с деньгами был не в пиджаке, а в брюках! Мне уже сейчас  хочется  есть,  а
что будет утром?.. Действительно, что будет утром?
   ...Все случилось, как я и предполагал. Ползая под столами, мне  удалось
обмануть бдительность тети Кати, которая  что-то  ворчала  себе  под  нос,
посыпая пол мокрыми опилками, и проскользнуть в коридор. За установку я не
волновался. Студентов у нас приучили ничего руками не трогать,  а  научные
сотрудники не станут вертеть незнакомый прибор. Особенно  если  на  кожухе
сделана предупредительная надпись.
   Переодевшись, я стремглав понесся по лестницам вниз. Я решил перебежать
на химфак. Там у меня меньше знакомых и  мне  легче  будет  обдумать  свое
положение. Пробегая по коридору второго этажа, я  заглянул  и  приоткрытую
дверь читальни. Там никого не было. Я тихо прошел по ковру к  подоконнику,
заставленному горшками с кактусами и  агавами.  За  окном  шумел  утренний
город.  Окутанные  дымками  трубы,  мосты  с  пробегающими  троллейбусами,
спешащие на работу люди. И  это  была  реальность,  такая  же  объективная
реальность, как я сам.
   Все столы в читальне были заняты. Преподаватели  и  аспиранты  оставили
свои портфели, папки, тетради, исписанные листы бумаги,  авторучки.  Через
несколько минут они придут сюда и вернутся к прерванной работе.  За  одним
из  профессорских  столов  я  заметил  предмет,  который   заставил   меня
насторожиться. Это была записная  книжка  профессора  Валентинова.  Желтый
кожаный переплет украшали цветные иероглифы древних ацтеков. В эту  книжку
профессор записывает все, что ему предстоит сделать на  завтра.  Я  быстро
пролистал исписанные страницы. Последняя запись была сделана одиннадцатого
декабря. "Значит, сегодня одиннадцатое, а запись сделана вчера",  -  решил
я, потому что под датой было написано:
   1. Позвонить Ник. Андр. по поводу Астанговой.
   2. 11:30 - 13:20 - лекция на III курсе.
   3. В 14:00 - Ученый совет.
   4. В 17:00 - аспиранты.
   Да, сегодня одиннадцатое декабря... Больше семи месяцев.
   И тут мне в голову пришла великолепная мысль. Я оглянулся, не стоит  ли
кто в дверях, и, быстро положив  записную  книжку  в  карман,  выбежал  из
читальни.
   ...На  химфаке  царила  экзаменационная  суета.  Все  были   озабочены,
торопливы, нервны. С лестниц скатывались смеющиеся орды счастливцев.  Даже
вахтерши были захвачены общим настроением.
   - Тот и сдает, кто учит, - говорила  одна  из  них,  разматывая  клубок
шерсти. - Моя вон и книжки на  ночь  под  подушки  кладет,  и  в  туфельку
пятачок прячет, а коли не учит, то и ничего...
   Передо мной, шипя, раскрылись  двери  лифта,  и  я  все  никак  не  мог
сообразить, что мне делать. Двери с шумом захлопнулись. Прозвенел  зуммер,
и лифт,  повинуясь  вызову  откуда-то  сверху,  ушел  без  меня.  Я  решил
подождать начала рабочего дня и позвонить ему. А то уйдет  на  химфак  или
еще куда-нибудь.


   Монета с лязгом провалилась  в  стальную  глотку  автомата.  Кокетливый
женский голос пропел:
   - Алло-у?
   Я проглотил чуть не сорвавшуюся с языка фразу: "Привет, Раечка, это  я,
Виктор".
   - Алло-у?!
   - Виктора Аркадьевича, пожалуйста, -  сказал  я,  облизывая  пересохшие
губы.
   Трубку положили на стекло письменного стола. Я слышал характерный звук.
И вообще я знаю, куда они кладут трубку. Стало тихо. Лишь время от времени
доносились приглушенные расстоянием разговоры. Но  вот  послышались  шаги.
Мужчина шел широко и уверенно. Мне было приятно узнать, что у  него  такой
шаг. Дуэтом, немного не поспевая за мужчиной, семенили  каблучки-гвоздики.
Я напряг слух.
   - Если бы я не знала, что вы  здесь,  Виктор  Аркадьевич,  -  откуда-то
издалека, с другой планеты, долетало Раечкино сопрано, - я бы решила,  что
меня разыгрывают. Ну в точности ваш голос!
   - Я слушаю, - трубку взял мужчина.
   Вот те на!
   Голос его мне был незнаком и неприятен. Но я вспомнил, как  звучит  мой
собственный голос в магнитофонной записи, и успокоился. Свой голос  узнать
трудно. К нему нужно долго привыкать.
   - Виктор Аркадьевич, - сказал я в трубку,  стараясь  дышать  глубоко  и
спокойно, - не перебивайте меня и старайтесь отвечать короче. Главное,  не
удивляйтесь и не возмущайтесь... У меня очень важное дело, и никто,  кроме
нас с вами, не должен об этом знать. Вы меня понимаете?
   - Нет. Кто это говорит?
   - Виктор Аркадьевич, вы планируете эксперимент по движению макросистемы
против вектора времени? - Я пошел ва-банк.
   - Кто это говорит?!
   - Успокойтесь, пожалуйста. Нам нужно встретиться, и вы все  поймете.  Я
вам все объясню...
   Наверное, он принимает меня за шантажиста или шпиона.
   - Почему вы не хотите назвать себя? - В его голосе звучало нескрываемое
раздражение.
   - Вы меня не знаете. Совсем не знаете!  Я  случайно  проведал  о  ваших
планах... совершенно случайно. Я работаю над той же проблемой, что  и  вы.
Но... я попал в беду. У меня неудача. Мне нужна ваша помощь.
   Дыхание в трубке участилось.  Я  мысленно  ликовал.  Кажется,  клюнуло!
Впроч