ановила-его жестом:
   - Я знаю, что ты знаешь. Пусть сами назовутся.
   - Я Марков, - сказал Марков. - А это Терешковы.
   - Оба?
   - Ну... оба.
   - Понятно... А где  второй  Марков?  Терешков-старый  поднял  руку  -
охрана рефлекторно дернулась - и почесал ухо.
   - Я не видел его уже месяца четыре, - сказал он осторожно. -  Или  по
крайней мере три. Да, скорее три. А что?
   - Эти бомбы - его рук дело?
   - А чьих же еще? Его,  ясно.  Кто  еще  мог  так  облажаться?  Марков
посмотрел на него свирепо  и  получил  в  ответ  совершенно  безмятежный
взгляд.
   - Зачем? - спросила женщина пристально. - Зачем вы это делаете? :
   - Смешной вопрос, - сказал Терешков. - Я - вам  -  должен  объяснять,
почему мы хотим помешать самой грандиозной  краже  в  истории?  Когда  у
страны украдены последние надежды,  когда  у  всего  человечества  почти
украдено будущее... я это должен объяснять,  да?  Ну  если  такое  нужно
объяснять, то можно не стараться - бесполезно...
   Женщина несколько раз провела ладонью по столу -  словно  раскатывала
невидимое тесто.
   - Это не кража, - сказала она твердо. - Это эвакуация. Спасение того,
что можно спасти. Какое будущее, о чем вы...
   - Мы там были, - сказал Марков. - Оно не  слишком  приятное,  но  оно
есть.
   Она отмахнулась:
   - Вы не понимаете ничего. Когда время повернет вспять... не останется
никого. А это будет уже скоро. Через двадцать лет или через сто -  какая
разница?
   Все равно -  очень  скоро.  Поэтому  надо  успеть...  а  вы  мешаете.
Препятствуете  грабежу?  Комики.  Полицейская   академия.   Спасательным
работам вы препятствуете. И за это вас надо бы...
   - Расстрелять, - подсказал Терешков-старый.
   - Наподобие. Просто - оставить за чертой.  Но  и  так  будет  слишком
много темных пророков, зачем еще и вы? Отправитесь в Гиперборею - но без
комфорта. В трюме. В товарном вагоне. Сюда-то вы в  нем  и  прибыли?  Ну
вот...  Стае,  к  грузчикам  их,  -  кивнула  она  розовомордому.  -   И
распорядись:  пусть  начинают  таскать  гробы.  Еще   два   эшелона,   и
отправляемся...

Стретта:
ДО МОГИЛЫ!..
Исполняет Сережа Довгелло:

   Он с презрением смотрит на любые часы: ходики с кукушкой,  брегеты  с
репетиром,  солнечные  в  саду,  каминные  с  изображением   знаменитого
мореплавателя  Дюмон-Дюрвиля,  напольные,  от  боя  которых  дрожит  вся
усадьба.  Сережа  знает,  что  никакого  времени  на  самом-то  деле  не
существует!
   Так что поэт  Батюшков  вовсе  не  был  безумцем,  когда  на  вопрос:
"Который час?" - отвечал: "Вечность..."
   Вечность, господа. И более ничего.
   Неверморррр...
   Воронов в Сабуровке нет, но во множестве  летают  серые  вороны.  Они
мельче, но ничуть не менее зловещие.
   Дядя Илья привез из Петербурга черного котенка.  Он  говорит,  что  к
следующему Рождеству из него вырастет огромный котофей.  У  кота  желтые
глаза и белое пятнышко на горле.
   Лед на пруду сошел, но вода остается неподвижной, и не  хочется,  как
прошлым летом, пробежаться по горячим доскам купальни и плюхнуться туда,
хотя кузены делают это с прежним удовольствием.
   Отражение дома в пруду кажется более отчетливым, чем сам дом.
   Кузены ищут клады, изучая какой-то обрывок козлиной  кожи,  найденный
на чердаке.  Это  детское  занятие,  недостойное  настоящего  сыщика.  В
промежутках между поисками кладов они еще играют в индейцев.
   Огюст Дюпен - вот единственный, кто нам сейчас  по-настоящему  нужен.
Потому что в Сабуровке свершилось преступление!
   Дюпену было хорошо. У него был свой негр Юпитер, а у Сережи -  только
кобыла Аврора. От нее мало помощи в расследовании.
   Дюпен, Дюпен... Или хотя бы аббат фариа. Не нужно быть гениальным. Но
- просто очень внимательным. Все события произошли, все злодеи  и  герои
здесь, перед нами (кроме бабушки!) - и ничего не происходит.
   Как доказать, как? Ведь Сережа все знает.
   Но на этот раз ему не поверят. Потому что подумают: он  говорит  так,
потому что не любит Эшигедэя. Да, не любит. Ну и  что?  Настоящий  сыщик
никогда не обвинит невиновного только оттого, что не любит его.
   А за что его любить? Во-первых, он притащил с собой призраки.  Раньше
можно было с кузенами дурачиться и пугать друг друга, наверное зная, что
никаких призраков нет, а теперь...
   Вдруг из-за угла высунется такое...
   Во-вторых, он пугает горничных. Они  все  боятся  его  до  икоты,  но
ничего не могут объяснить, хотя дедушка спрашивал добром.
   А главное, он убил Эмира. Никто не знает, что Эмир умер не просто  от
старости. То есть от старости, но не просто.
   Собаки ненавидели Эшигедэя, а кошки  любили.  Стоило  ему  подойти  к
псарне, как  начиналось  хоровое  вытье.  Псарь  Никита  шугнул  однажды
калмыка из своей вотчины, и тогда тот сделал так, что вышло, что  Никита
украл щенков Лизетки и пропил их. А никаких щенков у Лизетки не было!
   Кузенам Эшигедэй нравится. Они  считают,  что  таким  и  должен  быть
настоящий индеец. А он боится запечных тараканов. И серебра.  Специально
для него ставят стальной прибор  на  стол.  А  еще  он  разговаривает  с
мышами.
   А Эмиру он что-то налил в миску с водой. Сначала он  пытался  бросагь
ему косточки и куски мяса, но Эмир от него не  брал.  А  с  водой  -  не
разобрался. И стал стариться, стариться, седеть. Глаза у него выцвели  и
выпали зубы. И Никита увел его в лес и там застрелил.
   Потом Никиту ни за что выпороли. Но это я знаю, что ни за что, а даже
сам Никита думает, что за щенков. Которых не было сроду.
   Эшигедэй умеет показать то, чего не было.
   И только Сережа знает, что он  чисто  говорит  по-русски.  С  ним,  с
Сережей. Но говорит такие ужасные вещи, что их не рассказать  даже  отцу
Георгию...
   Нет, он не признался7 что убил бабушку. Но Сережа знает, что это  он.
Он сделал что-то такое же, как и с Эмиром. Только другое. И  бабушка  не
состарилась, а сгорела.
   Как и тунгусская царица. Его мать.
   Если бы бабушка осталась жива, она просто не пустила бы  Эшигедэя  на
порог.
   То же подтверждает и вся дворня: "Да ежели  бы  Александра  Сергеевна
жива была, да разве ж такую образину пустила б на порог?"  Как  говорили
древние римляне:
   "Хочешь знать, кто  виноват,  -  ищи,  кому  выгодно".  А  теперь  он
потребует и наследство...
   "Он теперь и баричей изведет..." - это Сережа слышал от Никиты.
   Как Яго. Так его теперь Сережа и будет звать  про  себя.  Эшигедэй  -
Яго-бабай. Звучит почти одинаково.
   Все несчастья происходят не просто так...
   ...И у него была возможность это сделать! Он  мог  прийти  в  раньшее
время и налить под елку петролея, принесенного из будущего. Или  чего-то
еще. И обвести елку особым кругом, который нельзя пересекать...
   А Сережа-то грешил на порох, спрятанный кузенами!
   Еще он может выдувать огонь прямо из ладони.
   И менять лицо. На несколько секунд  можно  видеть  кого  угодно.  Так
играли:
   Эшигедэй, покажи исправника! И он показывал.
   Когда-то мы играли.
   Его спальня рядом с Сережи ной, и  ночами  слышно,  как  он  воет  на
разные голоса.
   Когда он уходит при луне, Сережа крадется за ним. Иногда  удается  не
выпустить его из  виду.  Но  он  всего  лишь  кричит  в  лесу  на  своем
тунгусском языке.
   Когда-нибудь Сережа его убьет.
   Купались тогда - еще до  Ивана  Купалы,  папенька  возражал,  но  дед
сказал:
   "Можно..." Потом взрослые расселись в купальне, а кузены, Яга-бабай и
Сережа - полезли  в  воду  опять.  И  вдруг  Яга-бабай  закричал:  "А-а!
Сережка-то  девка,  у  Сережка-то  ниче  нету-ка!"   Сережа   посмотрел.
Действительно, ничего не было. И все посмотрели и  увидели,  что  ничего
нет...
   Я его убью.

***

   - Смотри! - вдруг обрадовано воскликнул Викулов. - Знакомая!..
   Агафонкин вздрогнул.
   Из-под арки выходила  та  самая  высокая  девушка  с  необыкновенными
глазами.
   Под руку с ней двигался какой-то немолодой бледный перекошенный хрен,
которого Агафонкин мгновенно возненавидел. Впрочем, он вполне  мог  быть
ее папашей...
   - Пошли поздороваемся, - распорядился Си-тяев.
   Агафонкин уже шел сам, без команды. Эти глаза...  сейчас  она  увидит
его и...
   Она увидела его - и улыбнулась! Притормозила своего кавалера, подняла
руку  -  и  приветствуя,  и  поправляя  упавшую  на  лоб  прядь.  Пижон,
наклонившийся,  чтобы  распахнуть  дверь  лимузинного   салона,   быстро
выпрямился.
   - Здра...йте... - Агафонкин сглотнул и почувствовал, что краснеет.  -
А мы тут... вот, идем... торт ищем...
   - Садитесь, пожалуйста, - сказал пижон  девушке  -  Ираиде,  радостно
вспомнил Агафонкин, ее зовут Ираида!
   Голос пижона тревожно вибрировал, и Ага-фонкина со товарищи пижон  не
видел в упор.
   - Какая встреча! - объявил Ситяев за спиной Агафонкина.
   - Проходите, - сказал пижон. - Не задерживайте леди.
   - Служивый, - голос Ситяева опасно треснул. - Не забывайся.  Ты  что,
не понимаешь, с кем говоришь?
   - Простите... - Ираида положила руку на плечо пижону, как бы  пытаясь
примирить его с неизбежностью еще одной маленькой задержки, но он  вдруг
резко обернулся и присел, а из машины высунулась чья-то рука и  ухватила
девушку за локоть. Агафонкин крикнул: "Стой!" - и лапнул  себя  за  бок,
где должен был быть служебный пистолет,  но  пистолета,  разумеется,  не
было, зато пижон вдруг взвился высоко в небо  и  оттуда,  сверху,  нанес
слепящий удар твердым каблуком. Белая  вспышка  затмила  мир,  и  больше
Агафонкин никогда ничего не видел.
   Друзья пережили старшего сержанта  меньше  чем  на  минуту.  Страшный
пижон, упав на четвереньки, подкатился под Ситяева  и,  пока  тот  летел
мордой на асфальт и потом вставал, дотянулся носком туфли  до  Викулова,
до самого нежного места - а когда Викулов согнулся, ткнул  его  открытой
ладонью в темя - вроде бы тихонечко... Викулов  сломался  сразу  весь  и
упал так мягко, как будто в нем вообще не  осталось  костей.  Кирдяшкин,
хороший драчун и чемпион роты по рукопашному бою, успел принять стойку и
даже нанести удар - но противник  легко  ускользнул  и  оказался  совсем
рядом - Кирдяшкин внезапно оцепенел: в упор на него - и  сквозь  него  -
смотрели  нечеловеческие  глаза:  без  радужки:  красноватый,  в   сетке
сосудов, белок - и провал зрачка...  Страшный  этот  нечеловек  мягко  и
требовательно  положил  руку  на  грудь  Кирдяшкину  -  и  сердце   его,
дернувшись раза два, остановилось.  Но  Кирдяшкин  еще  стоял  несколько
секунд на ногах и меркнущим взором  видел,  как  убивший  его  нечеловек
медленно подходит к окровавленному лейтенанту, что-то делает  с  ним,  -
лейтенант резко подогнул ноги и раскинул руки, словно собрался  пройтись
вприсядку, - а потом хлещет лейтенанта наотмашь расслабленной кистью - и
идет дальше, к машине, в которую  вталкивают  и  втаскивают  ту  высокую
девушку, а ее кавалер стоит на четвереньках и блюет на тротуар, а голова
лейтенанта как-то странно запрокидывается - и вдруг из горла вверх  бьет
высокая черная струя. Потом - почти в полной темноте - машина  трогается
с места, кавалер, цепляясь за что-то, волочится следом,  а  на  повороте
катится куда-то, но куда - Кирдяшкин не видит, потому что самого его уже
нет...

Из записок доктора Ивана Стрельцова

   Помню боль, помню дикую ярость. Помню узкое  надменное  лицо  шамана.
Потом - оцепление,  сирены,  допросы...  Выручили,  конечно,  Альберт  и
Коломиец. Альберту верили, Коломиец вообще был живой  легендой.  У  него
похитили племянницу - этого было в общем-то достаточно для снятия с  нас
всяческих подозрений.
   Уже потом, пробиваясь  сквозь  туман,  я  решил,  что  с  нами  тогда
разговаривал настоящий  следак-фанатик,  не  из  тех  обыкновенных,  для
которых предел амбиций  -  передать  дело  в  суд  и  которые  судорожно
стараются не расширить, не дай Бог, створ захвата... я их не виню, я все
понимаю, но все же...
   От него мы и услышали  о  сражении  между  неизвестными  бандитами  и
нигерийскими  торговцами  наркотиками.  Почерк   убийств   очень   схож;
вероятно, орудовал один и тот же преступник.
   Следак  этот...  как  же  его  звали?  забыл...  сопоставил   многое:
"Лаокоон", гибель Скачка, Сильвестра, пожар на даче у Молоковского шоссе
с многочисленными жертвами, эту разборку,  привлечение  Криса  на  поиск
чего-то настолько секретного, что  всей  московской  прокуратуре  просто
покрутили пальцем у виска: вы что, парни?.. Во всяком случае, у  следака
хватило мозгов хотя бы на то, чтобы сказать: здесь что-то нечисто. И  не
просто нечисто. А с каким-то хитрым подвывертом...
   Но это я все вспомнил и сообразил  потом;  тогда  же  -  лишь  что-то
отвечал: машинально, односложно.
   Поздно ночью нас как бы оставили в  покое.  Нинка-Впотьмах  произвела
беглый осмотр окрестностей и сказала, что оставлено по крайней мере  три
поста наблюдения.
   К телефонам нашим тоже подключились - ясно, взят заложник, похитители
будут требовать выкуп или что там еще... на этот счет у нас не  было  ни
малейших иллюзий.
   Крис заперся в своей комнате и никого не  пускал.  Оттуда  доносились
скрежещущие звуки.
   А под утро он поднял меня с дивана, где я сидел в нелепом оцепенении,
и поволок за собой. Пол в кухне был разворочен, зияла  черная  щель.  Из
щели несло, как из старой могилы.
   - Быстрей, - сказал Крис.
   Я спустился. Мелькали фонарные пятна.
   - Можно пролезть. - Я узнал голос Коломийца. - Грицько уже там.
   - Да, Женя, - отозвался Крис. - Иди тоже, подгоняйте  машину.  Барон,
посветите сюда... Ага. А где большая сумка? Вот, нашел...
   - Куда мы? - просил я.
   - Я их засек. Они опять кого-то зарезали. Совсем недалеко.
   Я так и не понял, куда мы приехали.  Было  еще  темно.  Часа  четыре.
Забор, раскрытые ворота, низкие крыши, стоящие прямо на земле,  одинокий
фонарь вдали.
   Пахло все той же старой разрытой  могилой.  И  тянуло  холодом  -  не
обычным предутренним, а подземным.
   - Поздно, - сказал Крис. - Уже  никого...  Мы  бежали  куда-то  вниз,
потом по какому-то коридору из низких дощатых стен, достающих едва ли до
плеч,  потом  еще  вниз,  в  короткий  бетонный   бокс.   Покойник   еще
покачивался. Душно воняло кровью.
   - Не успели, - повторил Крис.  -  Ну...  В  голосе  его  было  что-то
отчаянное.
   Казалось, он на что-то решается.
   - Ждите меня здесь!
   Мы остались: оба Коломийца, барон и я. Только сейчас я понял, что  мы
вооружены до зубов, - и вспомнил, как и  когда  распределяли  оружие.  В
частности, у Коломийца был тот зловещий гипнотизирующий чемоданчик, а  у
меня - трофейный ященковский пистолет с теми самыми пулями  и  маленький
магнитофон с кассетой, где записано заклинание, ненадолго поднимающее  и
позволяющее допрашивать мертвецов...
   Здесь мы собирались драться всерьез - но не успели.
   Совсем немного не успели.
   Вернулся Крис. С саксофоном в руках.
   - Я попробую, - сказал он.  -  Ее  вели  здесь,  .  это  точно.  Если
получится...
   Он больше ничего не сказал. Было страшно тихо. Потом он заиграл.
   Мелодия была незнакомая - и такая пронзительная, что меня затрясло. А
Крис играл. Что-то происходило - со мной или вокруг меня - не  знаю.  Но
что-то происходило.
   Он играл. Звук заполнял все.
   В  конце  концов  ничего   не   осталось,   кроме   музыки.   Жуткой,
нечеловеческой, гениальной музыки.
   Ничего не осталось.
   Ничего...
   Лишь один звук, тянущийся вечно. Под таким напором не  устояли  бы  и
стены.
   И дверь открылась. Непонятно было, почему я это  понял,  -  вроде  бы
ничто не изменилось. Но я понял, и Крис понял, и остальные поняли тоже.
   Он опустил саксофон.
   - Пошли...
   Первым шагнул барон, за ним Коломиец. Они остановились по ту  сторону
и оглянулись. Казалось, что они стоят  за  чуть  вибрирующей  стеклянной
стеной. Или ледяной. Или нет - за сплошной тонкой пленкой льющейся воды.
   Дед Грицько подхватил пулемет и шагнул следом. За ним - я.
   Это было действительно похоже на проход сквозь  завесу  из  множества
льющихся струи.
   Марков растолкал Терешковых:
   - Пора. Общежитие - длинное неряшливое пятиэтажное здание  с  темными
коридорами и облезлыми дверями - вроде  бы  спало.  Хотя  как  эти  люди
отличают день от ночи?.. пасмурно, светло, ветер лупит в  окна  крупными
холодными каплями дождя...
   На выходе их никто не остановил. Охрана,  должно  быть,  делала  дело
скверно:  во  всяком  случае,  откуда-то   доносились   шальные   пьяные
разговоры. Там, наверное, хватали друг друга за грудки, жарко  дышали  в
лицо-Под небом было пронзительно холодно. Странно, что до земли долетала
вода,  не  лед.  Туда,  показал  рукой  Терешков-старый.  По  деревянным
мосткам,  местами  раздавленным  тракторами  или  грузовиками,   местами
заваленным то какой-то белесоватой дрянью, то тускло-серыми, в выбоинах,
слитками,  -  они  пробирались  в   жутком   лабиринте,   больше   всего
напоминающем  затоваренный  порт.  На  морскую   тематику   намекали   и
разноцветные контейнеры, расставленные в два и  в  три  этажа,  а  также
сваленные в огромную кучу якоря и якорные цепи...
   Иногда они утыкались в тупики, но методично возвращались и продолжали
путь.
   Примерно через  час  таких  блужданий,  обогнув  исполинский  штабель
готовых рельсовых сборок, они оказались у зеленого щитового  домика  под
острой ярко-оранжевой, пылающей на общем фоне крышей. За  домиком  стоял
курносый зеленый вертолет.
   - Ну вот, - тихо сказал Терешков-старый. - Я знал...
   Пригибаясь, как под обстрелом, они пересекли открытое место и залегли
под тощим вертолетным брюшком, почти прикрытые мокрой  травой.  Выждали.
Тишину ничто не нарушало. Потом  Терешков-старый  осторожно  поднялся  и
стал возиться с дверью.
   Щелкнул замок...
   В  салоне  пахло   бензином   и   было   еще   холоднее.   Марков   и
Терешков-молодой устроились  сзади,  на  мягком  и  даже  почти  удобном
сиденье. Бензину полбака, это хорошо, а вот  полоса  короткая,  бормотал
Терешков-старый, бодро щелкая тумблерами, ну что, попробуем с места... и
сначала что-то негромко загудело впереди, а потом  гортанно  заклекотало
сзади, и лопасти винта медленно пошли по кругу. Раздались  пофыркивания,
кашель, глухие выстрелы - машину  затрясло,  лопасти  понеслись  быстро,
быстро, еще быстрее -  и  слились  в  сплошной  прозрачный  круг,  мотор
прокашлялся и ревел теперь ровно и мощно, трава вокруг  легла  и  только
дергалась под ударами вихря.  А  потом  Марков  увидел,  что  из  домика
выбегает голый по пояс человек с автоматом в руках.
   Марков ткнул пилота в плечо: смотри!
   Полуголый был сколько-то секунд растерян, но  потом  сориентировался:
упал на колено и поднял автомат к плечу.
   До него было  метров  пятьдесят.  С  такого  расстояния  промахнуться
невозможно.
   А тонкие стенки кабины не  спасут  от  остроносых  пуль  со  стальным
сердечником...
   И - не двинуться. Не нырнуть в кусты, не  зарыться  в  землю.  Марков
ощутил себя распятым.
   Терешков-старый   двинул   какой-то   рычаг,   вертолет   подпрыгнул,
повернулся градусов на девяносто и снова бухнулся на  колеса.  Полуголый
дал первую короткую очередь нарочито  мимо,  но,  когда  вертолет  вновь
приподнялся над землей, открыл огонь на поражение.
   Марков увидел, как вокруг дула образуется  светлый  цветок  с  черным
кружком в центре - летящей к нему пулей. Ничего себе, подумал он, я  это
вижу, она летит в меня - медленно-медленно... почти плывет... и не уйти.
Как странно...
   И в этот немыслимо растянувшийся миг впервые в истории и пока в одном
только месте - кончилось время.
   Реальность, словно корабль, слепо и  неостановимо  несущийся  по  все
более мелкому, сохнущему руслу,  -  налетела  на  камень,  задрожала  от
удара, но, подчиняясь  своей  колоссальной  инерции,  понеслась  дальше,
унося в днище пробоину - может быть, даже смертельную...
   Вертолет подкинуло высоко в небо и закружило, сначала плавно, а потом
в совершенно сумасшедшем, немыслимом темпе, перев