ыкновенно длинными пальцами.
   - Мошшна мне?
   - Держи. - Коломиец положил пулю на бледную ладонь.
   Вася наклонился над собственной рукой, как-то  по-птичьи  повернув  и
откинув голову. Один выпуклый глаз его  устремился  на  пулю,  второй  -
рассеянно блуждал.
   - Это упо-упо, - сказал  наконец  Вася,  распрямившись.  -  Оживлять.
Шаман. Если в мертвого вот здесь, - он приставил два пальца к  груди,  -
разрезать в крест и вставить упо-упо, мертвый поднимается  и  всю  любой
выполнять службу. Пока еще теплый кровь, разрезает надо. Остынет -  нет,
не сможет.
   - А если в живого? - спросил Крис.
   - Нельзя, - строго сказал Вася. - Шаман... как это?.. отчислять.  Да.
Дембель.
   - Опять шаман, - выдохнул Крис.
   - Но пистолет-то был  у  этого...  -  Ираида  подбородком  указала  в
сторону спящего. - И он тоже шаман?
   - Ох, да не знаю я... - Крис схватился за  виски.  -  Отупел.  Устал.
Песок в башке. Ты  чувствуешь  что-нибудь?  -  Он  посмотрел  на  Ираиду
беспомощно. - Будто опять... зарезали кого-то...
   - Нет, - твердо сказала она. - Тебе кажется.
   Но Крису явно не казалось. Судорожным мелким  шагом  он  подшаркал  к
плетеному креслу и сгорбился на нем, раскачиваясь и что-то шепча.
   И  только  потом  остальные  услышали  тонкий  прерывистый  свист   и
ритмичные удары где-то под ногами.
   Для Ираиды это был как будто  повторный  сон:  с  потолка  посыпалась
земля.
   - Сюда! - крикнул Коломиец, бросаясь к ведущей наверх лестнице. - Все
сюда!
   Скорее!
   Трещиной - ломаной, острой, узкой - раскрылся пол. То ли дым,  то  ли
пыль заклубились над ее  краями,  подсвеченные  снизу.  Коломиец  шагнул
через трещину и пропал, оставив на миг в воздухе свой мерцающий контур.
   - Дядя Женя!!!  -  Ираида  завопила  во  всю  мощь  легких,  кинулась
следом...
   В потолок будто ударили чугунным копром, в углу что-то  рухнуло,  все
заволокло пылью. И совершенно неожиданно - земля вдруг ушла из-под  ног!
Ираида вскрикнула сдавленно, взмахнула руками...
   На этот  раз  она  успела  удержаться.  На  самом  краю.  Под  ногами
вздымалось звездное тесто. Ираида стояла, совершенно застыв, в положении
неустойчивого  равновесия.  Тело  перестало   быть   послушным   и   все
понимающим. Его надо было тянуть или толкать. И  кто-то  схватил  ее  за
руку и рванул - испуганно и резко. Она  упала,  покатилась.  Вокруг  был
смрад и скрежет.
   Непонятный сиреневый свет ясно озарял все.
   Кирпичная стена вдруг  выпятилась  пузырем,  лопнула,  открыв  гнилое
нутро.
   Оттуда шагнул мертвец.  Черная  кожаная  куртка  была  распахнута  на
решетчатой груди. На ремне  через  плечо  болтался  незнакомый  короткий
автомат.
   Рядом вздулся такой же пузырь. У  следующего  мертвеца  были  длинные
светлые свалявшиеся волосы и бисерная повязка вокруг пергаментного  лба.
Сюда, сюда! - давно уже кричал кто-то  над  ухом.  Ираида,  не  в  силах
оторвать глаза от ужасного зрелища, попятилась.
   Слева, как-то отдельно от всего, скорчился в кресле задумчивый Крис.
   Епископша стояла широко расставив ножки и крепко  упершись  руками  в
невидимую  дверь,  которую  кто-то  пытался  открыть.  От   пальцев   ее
разлетались бледные искры.
   И еще кто-то из армагеддонянок стоял в подобной же позе  -  дальше  и
отдельно. И еще. И еще.
   Подземелье, прежде обычное, вдруг стало  похоже  на  крытый  стадион.
Стены и перегородки превратились  в  условность,  в  разметку  -  не  на
зеленом газоне, правда, а на древнем щербатом асфальте.  Толстые  полосы
кирпичного цвета - бывшие  стены;  тонкие  линии,  белые  и  красные,  -
непонятно что. Отовсюду шли мертвецы, шли, как бы не замечая  людей,  не
придавая им значения, но при этом - сжимая кольцо. Люди - вдруг  ставшие
немыми и безликими - метались и падали.  Иногда  над  кем-то  вздымалось
легкое спиртовое пламя, и  человек  мгновенно  исчезал.  Узкая  лестница
стояла,  ни  на  что  не  опираясь,  где-то  чуть  в  стороне  от  всего
происходящего, но подойти к ней мешали толстые коричневые линии...
   Что непонятно: Ираида никак не могла узнать человека,  который  тащил
ее за руку.
   На трибунах разочарованно свистели.
   Внезапно коричневые линии разомкнулись, и обозначился прямой проход к
лестнице - прямой и  широкий.  Ираида  сделала  туда  шаг,  но  человек,
который ее вел, выразил недовольство  и  порицание,  -  и  они  побежали
дальше. Оказывается, путь ее был не к спасению - а иной.
   Еще через несколько шагов они остановились.
   Здесь сходилось множество линий - как сходятся меридианы  на  макушке
глобуса. Красные, белые, синие - во множестве; редкие зеленые и  желтые;
черная.
   Человек, который вел ее, наклонился и  голой  рукой  быстро  начертил
окружность - алую, но мгновенно темнеющую.
   Она поняла, что это будет место их последнего боя. Стало проще. Ровно
вошел и резко вылетел из  легких  воздух.  Подобрался  живот.  Маленький
внутренний Мара, живущий в каждом,  начал  просыпаться  в  своем  теплом
убежище. Когда он расправит члены,  силы  человека  удесятерятся,  а  ум
освободится...
   Человек повернулся к  Ираиде  лицом.  Улыбнулся,  сильно  сощурясь  и
обнажив крепкие желтоватые зубы.
   Это был барон Хираока.
   - Очнись, - сказал он. - Очнись, Ирка-тян.
   Ираида очнулась. Вокруг шумели  и  сновали.  Над  головой  вновь  был
потолок,  а  в  окна  косо  врезался  чуть  красноватый   свет   низкого
предзакатного солнца.
   Мимо вели пленников. "Куда вы их  теперь?"  -  спросил  кто-то  (дядя
Женя?) низким голосом,  и  какая-то  женщина  отозвалась  сипловато:  "В
тюремке  нашей  посидят..."  -  а  негр  Вася  топтался  рядом,  пытаясь
попасться на глаза Ираиде. Она его видела, но голова кружилась, и взгляд
уходил. Но барон Хираока все еще  был  здесь,  а  потом  сзади  и  сбоку
воздвигся дед Григорий.
   - Сурмяж говенный, - чуть не всхлипывая, сказал дед. - Какой, однако,
морок распустил! Я уж спужался малехо -  ну,  думаю,  кондобье  девчонке
пришло, опоил ее аспид вонький...
   Ираида протянула руку и потрогала деда. Потом -  перевела  взгляд  на
барона.
   - Вы - здесь? - с трудом проговорила она. - Как?
   - Чудом, можно сказать, - послышался  сварливый  голос  Хасановны.  -
Уезжаете внезапно, а куда - узнавай потом.
   - А Иван?
   - Здесь твой Иван, здесь, - сказал  подошедший  Сильвестр.  Лицо  его
раскраснелось, глаза блестели. - Дышит - значит, живой.
   Но большой уверенности в голосе не было...
   Коломиец меж тем стоял, нависая над Яценкой, накрепко прикрученным  к
раскладушке.  Долго  всматривался.  Здоровенная  гуля  на  лбу.  И   это
единственное изменение на лице с тех пор... сколько прошло?
   Тридцать один год.
   ...Это была его первая командировка в Африку, как бы  переводчиком  в
Тунис, а потом вдруг неожиданно  -  ночью  в  самолет,  восемь  часов  в
воздухе и посадка в шибко братском Египте, маленький аэродром и  военные
палатки. Учебные сборы по новым средствам ведения допроса...
   Преподаватель показывался лишь в маске, но уж слишком мал пятачок,  и
время от времени то в сортире, то еще где мелькало новое лицо. И фамилию
как-то узнали: Яценко. Да и как не узнать: разведка...
   Допрашиваемому вкалывали под кожу из шприц-тюбика мутную  белесоватую
взвесь, и через несколько часов он начинал тупо отвечать на все  вопросы
и выполнять все требования.  Главное  здесь  заключалось  в  том,  чтобы
правильно вопрос формулировать и правильно понимать  ответ.  Или  давать
предельно четкие задания.
   У этого метода допросов был один существенный недостаток:  тот,  кому
делали  укол,  никогда  больше  не  приходил  в  себя.   Состояние   его
усугублялось, и через три-пять дней он забывал, что нужно  дышать.  Если
сидеть рядом  и  напоминать:  вдохни!  выдохни!  -  то  можно  было  бы,
наверное...
   Неужели и с Иваном  будет  так,  как  с  теми  арабами,  продавшимися
израильтянам?
   Или - придумал, скользкий гад, противоядие?
   Доктор был почти мертвый. Зеркальце чуть  запотевало,  поднесенное  к
сухому рту. И это все. Коломиец видал достаточно  покойников,  чтобы  не
усомниться: это покойник.
   Присутствие нескольких  тихих  бабулек  в  платочках  усугубляло  это
впечатление.
   Крис утверждал обратное: жив и даже как-то более жив, чем обычно.  Но
сделать он ничего не мог.
   Ященко, скотина...
   Убить бы, да нельзя.
   Как бы отвечая на эту мысль, лежащий вздрогнул  и  попытался  поднять
руку.
   Потом - распахнул глаза.
   - Ты кто? - спросил он сипло. - Курсант? Почему здесь?
   - Опыты будем делать, - мрачно сказал Коломиец. - Угадай с  трех  раз
над кем...
   Подошел стремительно Крис. Оскалился  -  сам,  наверное,  не  замечая
того.
   - Антон Григорьевич? Узнаете меня?
   - В-вулич? Как ты здесь... Глаза  его,  только  что  туманные,  вдруг
вспыхнули и округлились.
   - Хорошо, что узнаете. Будет легче объясняться. Хочу  сразу  сказать:
мне от вас ничего не нужно.  Мне  нужны  просто  вы  сами.  Ин  корпоре.
Понятно, эпическая сила?
   - Не очень. Но может быть, пойму.
   - Вы убили Сергея Коростылева?  Антон  Григорьевич  несколько  секунд
молчал.
   Должно быть, вспоминал.
   - Да... в определенной мере... Да, я. Это  была  ошибка.  Трагическая
ошибка.
   Я готов... возместить, искупить... Что угодно. Понимаете? Что угодно.
   - Понимаю. А Скачкова что - тоже по ошибке?
   - Скачков... Он угрожал мне. И ничего  другого  не  оставалось...  Ну
поймите: он угрожал мне! Он сам хотел меня убить.
   - Деньги не взял, значит?
   - Не взял...
   - А вы его этим... чемоданчиком?
   - Каким чемоданчиком? А, вы имеете в виду  "бормотало"...  Нет,  есть
кое-что получше. Желаете ознакомиться?
   - Попозже. Лучше поговорим.
   - О чем?
   - О вас. И хочу предупредить..; - Крис продемонстрировал пленнику его
пистолет. И шприц-тюбик, прихваченный наугад из лаборатории в подполье.
   -  Спрашивайте,  -  поморщился  Ященко.  -  Только  дайте  в   клозет
сходить...
   - Может, еще девочек, самолет в Бразилию и десять миллионов баксов? В
баночку пописаете.
   - Вулич, будь ты человеком. Я ж тебя не...
   - Вопрос закрыт. Жень, отвяжи ему только одну руку - да не совсем,  а
так, чтобы не мог пассы делать.
   - Глупость какая! Средневековье!
   - Разумеется. В "Entonnoir du sang" разумные люди тоже не верят. И  в
упо-упо. Дикарские обряды-Правда ведь?
   Ященко долго молчал. Возился полусвободной рукой с ширинкой,  мочился
в подставленную баночку...
   - Значит, вам нужно противоядие, - сказал он наконец. -  Не  понимаю,
как я мог промазать... Я даю вам его - и мы расходимся. Идет?
   - Нет. Вы нам его все равно дадите - в ряду прочего.  Даже  не  знаю,
почему я не ставлю вам укол сразу,  без  болтовни.  Ведь  без  укола  вы
можете наврать, а так - расскажете всю правду. Жень, твое мнение?
   - Наврет, - веско сказал Коломиец.
   - Не навру, - торопливо сказал Ященко. - Какой мне смысл врать?
   - Чтобы выкрутиться. Так вот: выкрутиться вы не сумеете.
   - Не понимаю, зачем тогда... А впрочем,  ладно.  Пойму  по  ходу.  Не
будем терять времени, у нас у всех его почти не осталось. Что вы  хотите
узнать?
   - Все, - сказал Крис. - Но сначала - противоядие.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

   Потом мне сказали, что я провел на грани жизни и смерти  всего  шесть
часов.
   Наверное, извне это так и выглядело. Что -  на  грани.  Что  -  шесть
часов... Внутри же меня время шло по-другому: то ползло, то неслось,  то
возвращалось вспять.
   Подобно  воннегутовскому  Билли  Пилигриму,  я  получил   возможность
возвращаться в любую точку своей жизни и проживать ее заново бесконечное
число раз. Зачем?
   Трудно сказать. Но для чего-то я десять, или двадцать, или больше раз
возвращался туда, на раскаленную пыльную  улочку  Кабула,  где  и  когда
лежал, из последних сил зажимая развороченное плечо и не позволяя  крови
вытекать так быстро, как ей того хочется. Я лежал и  смотрел  в  слишком
высокое небо, а мой коллега Хафизулла торопился  ко  мне  из  ду-канчика
наискосок, торопился  медленно  и  безнадежно  -  так  Ахиллес  когда-то
настигал черепаху... Мне почему-то казалось, что в те минуты я  понял  и
почувствовал нечто главное, без чего вообще нет смысла  жить  дальше,  -
причем это главное можно изложить  в  семи  словах...  и  вот  теперь  я
возвращался и возвращался туда, стараясь  уловить  в  пустоте  эти  семь
слов, но заставал только боль, смертное томление и тоску.
   Я возвращался в детство, в самые счастливые моменты,  и  оказывалось,
что это убого, жалко, скучно и лишь иногда трогательно. А то, от чего  у
меня сегодняшнего захватило дух, я в детстве пропустил. Это был  темный,
заросший лилиями пруд. Берега его  полностью  скрывали  гибкие  плакучие
ивы. Позади ив росли огромные деревья - вязы  или  дубы.  Казалось,  что
кроны их готовы сомкнуться над водой. Под  деревьями  стояли  две  белые
кружевные беседки. В одной беседке сидела красивая девушка и смотрела на
то, как мы с отцом ловим рыбу. Меня тогда не интересовало ничего,  кроме
поплавка в ленивой вязкой воде...
   Через месяц отец уйдет от нас к этой девушке.  Еще  через  месяц  они
погибнут страшной смертью, и об этом я не буду вспоминать никогда.
   Я долго бродил туда-сюда по тропе моей жизни - и вдруг обнаружил, что
от нее отходят какие-то  ответвления.  От  них  исходил  запах  тревоги,
заставлявший отворачиваться. Но наконец любопытства ради  я  свернул  на
одно из них. Эта тропа была каменистая и неудобохоженная,  вела  куда-то
вверх между сухих колючих зарослей, и Я раза  два  успел  пожалеть,  что
полез, - однако любопытство гнало...
   Я  оказался  на  плато,  похожем  на  огромный,   почти   необозримый
археологический раскоп - давно заброшенный,  полузасыпанный  песком.  На
дальнем  его  краю  -  в  километре?  больше?  -  громоздились  какие-то
постройки невнятных очертаний. На горизонте возвышалась как бы застывшая
синяя волна - гора с одним пологим и одним очень крутым склонами. В небе
кругами ходили белые птицы, похожие на исполинских чаек.
   Чтобы дойти до построек, следовало спрыгнуть  в  "раскоп".  Что  я  и
сделал.
   Глубина была метра два, песок подался - и под ногой я  ощутил  что-то
твердое.
   Это был череп, похожий на ослиный (их я повидал достаточно), -  но  с
маленьким носорожьим рогом! Я потащил его из песка, и следом за  черепом
вытянулась желтая массивная цепь с кулоном величиной в пол-ладони. Кулон
изображал круг  с  четырьмя  короткими  лопастями.  В  круг  вписан  был
рельефный насупленный глаз.
   Украшение весило добрых полкило  и  в  случае  чего  могло  послужить
нехилым оружием. Я так его и понес: петлей на запястье.
   Со дна построек не было видно, но гора оставалась хорошим ориентиром.
Без нее я заблудился бы сразу.
   Метров через триста  я  почувствовал,  что  зверски  устал.  Даже  не
потому, что идти по сухому глубокому песку утомительно  всегда,  -  нет.
Что-то угнетало дополнительно - будто на плечи ложился весь вес небес...
   Когда он показался из-за поворота,  я  не  среагировал  никак.  Хотя,
наверное, должен был испугаться. Заорать. Или что-то еще.
   Это был человек в мохнатых штанах до колен, с чудовищными  плечами  и
руками, которые, наверное, снятся Шварценеггеру  в  сладких  несбыточных
снах, - и с головой мамонта. Короткий хобот покачивался в  такт  ходьбе,
лихо закрученные бивни почти заслоняли  маленькие  красные  внимательные
глазки без бровей, буйная рыжая шевелюра была расчесана на два пробора и
по бокам аккуратно заплетена в толстые косы. Уши ниспадали на плечи.
   В руке мамонт держал связку пивных банок  и  непринужденно  помахивал
ею.
   - Чего, братан? - спросил он гнусаво. - Ку-марит тебя? Или в  лом  на
жмура переучиваться? Или просто сушняк? На, ороси.  -  Он  протянул  мне
банку пива.
   Сначала мне показалось, что это дрянной миллеровский  пивной  напиток
"High  life",  но  потом  я  вчитался.  Вместо  "Miller"  написано  было
"Millenium", а название мерцало: то "Half-life", то "Half-light".
   - Ты не думай, ты пей, - сказал мамонт. - Тут  если  думать  станешь,
враз на мозги изойдешь, пить нечем станет.
   - Тут - это где? - спросил я, не решаясь прикоснуться к напитку.
   - Тут - это тут, - веско сказал мамонт. - Где бы ты ни  был,  ты  все
равно немного тут. И кто бы ты ни был. Поэтому можно говорить не  только
"тут - это где", но и "тут - это кто", "тут  -  это  что",  "тут  -  это
зачем". Понимаешь?
   Борхеса юзал? Так вот, тут  -  это  сплошной  Борхес.  Непонятно,  но
здорово.
   - А что это за гора впереди? Мамонт оглянулся.
   - Да разве ж это впереди? - сказал он.  -  Это  всегда.  И  даже  уже
немного позади. Это Олимп. А впереди у нас... н-да. Впереди у нас другие
высоты.
   - Ничего не понимаю, - сказал я. - Вот ты - кто?
   - Ты  лучше  спроси,  кто  ты  сам,  -  сказал  мамонт.  -  Это  куда
интереснее.
   Совсем недавно я побывал  -  в  поисках  все  того  же  ускользающего
всезнания - в сумрачном сером безысходном раннем утре  где-то  в  Москве
(еще в  те  времена,  когда  по  вынужденной  неопытности  мы  принимали
интоксикацию за опьянение), я сидел на  шатком  табурете,  облокотясь  о
немыслимо грязный подоконник (локоть  соскальзывал,  но  я  его  тупо  и
упрямо утверждал), и смотрел за окно, со второго или с  третьего  этажа,
как дождь падает на гаражные трущобы,  на  голые  тополя,  на  прокисшую
мусорную кучу, на засаленный асфальт... да, мне опять  казалось,  что  я
вот-вот  пойму  что-то  самое  главное,  но...  нет.  Тоска  и   полное,
предельное опустошение. Потом  вдруг  задребезжал  обмотанный  изолентой
телефон, я машинально взял трубку и услышал жизнерадостное:  "Иван,  это
ты?" Трубку я буквально обнял  и  сказал:  "Крис!  Как  хорошо,  что  ты
позвонил. Я тут сижу и не могу понять: кто я?"
   - И кто же я? Мамонт расхохотался:
   - Ты хочешь узнать величайшую тайну так вот запросто? Ну ты и  циник!
Да только чтобы приблизиться к ней, ты  должен  разгадать  три  загадки,
исполнить три задания и выпить три банки пива. Вот тогда, может быть...
   - А если не угадаю? Отчирик? - Я провел пальцем по горлу.
   Он поднял хобот тем  жестом,  каким  учителя  поднимают  указательный
палец, объясняя что-то ключевое.
   - Если ты угадаешь все правильно, ты будешь все правильно знать. Если
ошибешься, ты будешь знать не правильно. Но при этом ты не будешь знать,
правильно или не правильно ты о себе знаешь. И  ложное  знание  приведет
тебя к ложной жизни и ложной смерти. Тебе это надо?
   - Нет, - сказал я.
   - Ну так и расслабься. Не задавай лишних вопросов. Будь проще, и люди
к тебе потянутся. Хи. Вон, кстати, уже кто-то идет...
   Действительно,  проваливаясь  по  колено  в  песок,  брел  оборванный
человек с катушкой провода за плечами. Разматываясь, катушка  наигрывала
"Soul shadows" в аранжировке Манукяна.
   - Опять этот, - вздохнул мамонт. - Звиняй,  братан,  пойду  я.  Держи
краба.Он протянул мне растопыренную корявую лапу. У  основания  большого
пальца синели якорь и надпись: "Отпускаю тебе". Рукопожатие его, однако,
было небрежным и скользким.
   Человек  с  катушкой  приблизился.  На  животе   его,   полуприкрытая
лохмотьями,  висела  внушительных  размеров  кобура  с   длинноствольным
револьвером.
   - Что он от вас хотел? Я подумал.
   - Да будто бы ничего. Пива предлагал.
   - "Будто бы"... - передразнил он. - Ходят тут... Точно узнавать надо.
Точно!
   И он пошел дальше, всматриваясь в следы на  песке.  Вдруг  оказалось,
что следов этих множество...
   - Постойте, - сказал я. - Кто он такой?
   - Кто-кто... Мамонт без пальто.
   - Ну, это я понял...
   - А чего вам еще надо?
   - Подробности.
   - Какие у нас, на  хрен,  могут  быть  подробности...  -  Он  плюнул,
отвернулся и  пошел  быстрее.  Потом  повернулся,  махнул  мне  рукой  и
встряхнул красный провод, пустив по нему волну.
   Я понял его и пошел за волной. Она  бежала  медленно  -  как  раз  со
ско