л  Терешкову,  куда  надо
смотреть.
   На  длинном  сером  заборе  алела   надпись:   "Смерть   американским
окупантам!!!" И - серп с молотом.
   Потом - вокзал. Жара, как в недавно затушенной топке.
   Нормальная привокзальная жизнь. Кипучая. Торговая.
   - Нам туда.
   Город, как ни странно, за пролетевшие обратно тридцать лет  изменился
мало. Разве что в небе не было коптеровадвизоров, пропали "тарелки"  для
скринов с крыш домов да большая часть рекламы. И  Кольцо  еще  не  стало
трехэтажным, остекленным и крытым, а повизгивало  плотным  разнопородным
вонючим железным стадом.
   Да, прав был Димон, когда говорил, что на мотоциклетках днем сюда  не
сунешься:
   Марков уже нацелился было нырнуть в пешеходный туннель, как  Терешков
поймал его за руку.
   - Гляди!
   Свежая афиша с труднопонятным вензелем наверху.
   Текст был странен: "ПЕНА и ЛЕД: камер-шоу лилипутов и  трансвеститов.
КРЕЩЕНИЕ ЖАБЫ. А также НОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ - ЭШИГЕДЭЙ. Перформанс и
инсталляция РОМАНА РОГАЧА":
   Марков отсвистел начальные такты:"

(Три последние страницы аккуратно вырезаны ножницами.)

11.

   Вернулась взмокшая Ираида - как-то неоправданно быстро.  И  хрустящий
пакет в ее руках был маловат  для  помещения  туда  полного  байкерского
облачения.
   Изумленными глазами скользнув по отцу Сильвестру, она подошла к Крису
и выложила перед ним сложенный вчетверо голубоватый  бумажный  глянцевый
лист.
   - Где ты это сняла? - спросил Крис, развернув его. Это была афиша.
   - Не сняла, а попросила. На Гоголевском.

   Фольклорно-готический театр
   "АЛМАЗ"
   К двухсотлетию со дня рождения А.С. Пушкина
   ПЕНА и ЛЕД:
   камер-шоу лилипутов и трансвеститов.
   ОБРЯД КРЕЩЕНИЯ ЖАБЫ
   в постановке
   РОМАНА РОГАЧА.
   ПОЛНОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ:
   Перформанс и инсталляция
   !ЭШИГЕДЭЙ!
   7, 14, 21, 28 июня
   начало: 19 час

   - Ну дела, - изумленно сказал Крис-Ну дела, - изумленно сказал  Крис.
- Кажется, и тут все сходится...
   - У нас полтора часа, - напомнила Ираида. - Сегодня как раз  двадцать
первое.
   - В книжке написано: прошло десять дней... - сказал доктор.
   - В какой такой книжке? -  заинтересовался  отец  Сильвестр.  Ему  не
ответили.
   - Тем более надо торопиться! - Ираида  еле  сдерживалась.  -  Они  же
запросто могут его грохнуть!
   - Кто? - втуне вопрошал отец Сильвестр. - Кого?
   - Почему ты так решила? - нахмурился Крис.
   - Ну... мне показалось. Из контекста. Что их еще могло заинтересовать
в этой афише?  Только  имя.  А  до  того  речь  шла  о  каком-то  списке
подлежащих устранению...
   - Резонно, - сказал  доктор,  подумав.  -  Что  ж...  наверное,  надо
сходить...Крис  встал.  Лицо  его  побледнело   и   приобрело   странное
мечтательно-болезненное выражение:
   - Отец Сильвестр, не составите нам компанию? Кажется... Он  замолчал,
уставясь на афишу.
   Все ждали.
   - А ведь это - оно...
   - Что? Что - оно?
   - То, что мы искали. То, что мы искали! Вы понимаете - это то, что мы
искали!!!
   Не имело смысла спрашивать, почему он так решил.
   - Так, - он выдохнул. - У нас действительно полтора часа.  Нам  нужно
успеть  придумать  что-то,  какой-то  абсолютный  верняк,  чтобы  плотно
познакомиться и даже подружиться с этим самым  Рогачем.  Принимаю  любые
предложения...
   И тут телефон, обычно верещавший  тихонько,  заорал  дурным  голосом.
Хасановна цапнула трубку.
   - Да. Да, есть. Кто спрашивает? По какому вопросу? Что-о?!! Лабать на
вечеринке? Вы с ума сошли? Кристофор Мартович...
   - Секунду, Хасановна, - помахал рукой Крис. - Кто это?
   - Какой-то Кавтарадзе.
   - О-о! Жив, курилка. Я подойду, Хасановна. Сто лет чувака не  слышал.
Алло, Гоги! Привет. Ты знаешь, я давно...  Нет,  я  понимаю,  что  такое
зарез... Где? Не может быть... постой... - Крис повернулся к  остальным,
прикрыл трубку рукой. Лицо его выражало запредельную степень  изумления.
- Это мой давний кореш. Зовет сыграть сегодня в кинотеатре "Алмаз"  -  у
них там саксофонист слег...
   - Так не бывает, - сказал доктор. Крис быстро кивнул.
   - Я соглашаюсь... - не то спросил, не то поставил в известность. И  в
трубку:
   - Гоги! Я буду играть. Только со мной придет еще человека три-четыре,
о'кей?
   Нет, они играть не будут, только слушать.  Х-ха.  Разумеется.  И  что
еще? Да ну брось ты. Нет проблем, возьму такси.
   Он положил трубку и обвел всех взглядом.
   - И как это объяснить с  точки  зрения  позитивистской  науки,  агент
Скалли? - Он нацелил на доктора длинный кривоватый палец. -  Вероятность
ноль целых, ноль, ноль, ноль, ноль...
   - Это все от жары, - сказала Ираида.
   - Вот именно, - сказал доктор. - Но уже случилось, поэтому подумаем о
прикиде.
   - Десять лет назад кому сказать, что на Шаболовке могут быть пробки -
шайками бы закидали, - причитал таксист, прикуривая  очередную  сигарету
от окурка.
   - Парализованная бабка Эсфирь Наумовна Гимлер переползала ее полчаса,
и хоть бы кто сбил! А теперь, блин... довели страну... и еще эта жара!..
   К началу перформанса явно не успевали, но кто из уважающих себя людей
приходит вовремя?.. Да настоящему  колдуну,  если  честно,  и  часами-то
пользоваться не полагается.
   Наконец обе желтые "волги" вынырнули из железного потока на  траверзе
кинотеатра "Алмаз" и судорожно прижались  к  тротуару.  Подъехать  ближе
было невозможно: все  пространство,  пригодное  для  парковки,  занимали
всяческие "ауди", "вольво" и  "чероки",  среди  которых  совершеннейшими
наглецами выглядели древняя номенклатурная "чайка" и  зеленая  армейская
вошебойка.
   -  Эпическая  сила...  -  раздумчиво  произнес  Крис,  оглядев   свое
воинство.
   Сам он был одет в драный и  растянутый  свитер  с  оленем  -  в  этом
свитере он играл еще на знаменитом джем-сэшене в Спасо-хаузе;  на  ногах
его были огромные армейские ботинки  -  еще  из  ленд-лизовских.  Вместо
обычного пони-тэйла он  заплел  две  косички  с  вампумами  -  чтобы  не
выделяться. Отец Сильвестр тоже не хотел выделяться, а  потому  набросил
вместо рясы цветастое пончо. Буйную поросль головы  он  усмирил  кожаным
хайратником, пронзительные же глаза прикрыл противными черными очечками.
Доктор был в своем рабочем белоснежном пиджаке  с  люрексом,  при  белом
галстуке от Кардена и в белой же феске с буквами "алеф", "лам", "мем".
   Ираиде ведено было замаскироваться  под  трансвестита;  поскольку  ее
познания в этой области были только теоретические,  результат  превзошел
ожидания... Лишь Хасановна (сперва ее не хотели брать, но она  сослалась
на свой опыт ликвидации банды самаркандских тугов-душителей  в  тридцать
третьем...) ничего не меняла в повседневном туалете - и поэтому чудесным
образом вписалась в эту компанию ряженых. И только она  совсем,  похоже,
не страдала от тухлого вечернего зноя.
   - Кристофор Мартович! - издали замахала  рукой  какая-то  распаренная
женщина. - Идите скорее сюда, мы ждем! Сюда, в служебный ход!
   В кинотеатре было прохладно! Воздух пах  сандалом,  воском,  серой  и
ладаном.
   Где-то вдали стоял негромкий гул  голосов,  и  кто-то  меланхолически
щипал струны не то ситары, не то сямисена.
   Крис коротко обнял своего приятеля Кавтарадзе, на грузина не похожего
абсолютно, кивнул назад: вот эти со  мной.  Конечно-конечно,  засуетился
Кавтарадзе, они тоже будут выступать? Удивительно, что ты согласился, ты
даже не  представляешь,  как  выручил  меня...  Нет,  сказал  Крис,  они
выступать не будут, они будут смотреть и слушать. Проведи  их  в  зал  и
покажи, где там и что...
   - Кто не сдал мобайлы, пейджеры и серебряные вещи?  -  вдруг  заорали
динамики под потолком. - Кто не сдал...
   - Серьезно у них, - сказал с уважением Крис. Отец Сильвестр кивнул  и
положил руку на грудь. А  Хасановна  локтем  поплотнее  прижала  к  боку
сумочку, в которой таился ее именной маузер.
   - Крис, слушай. У тебя полтора часа в начале и потом  еще  час  после
полуночи. Играй что хочешь, понял? Сейчас я тебя с ребятами  познакомлю,
хорошие парни, только  совсем  еще  зеленые.  Ты  их,  главное,  заведи.
Ударник  кучерявый,  но  одеяло  на  себя  тянет.  Контрабас  -  твердый
середнячок, надежный, как трехлинейка.
   Роялист, когда в ударе, просто улет,  но  бывает,  что  проседает,  и
тогда - все. А на кельмандаре тувинец один - ну, с ним не соскучишься...
   - Ладно, - сказал Крис. - Кто не лабал - тот не лажался. Ты  мне  вот
что скажи - зачем жабу крестить?
   - Старинный языческий обряд, - уважительно сказал Кавтарадзе, - Да не
знаю я ничего толком, лабу обеспечиваю... деньги  приличные,  на  жмурах
столько не заколотишь...
   - А Страшного Суда не страшитесь ли? - вкрадчиво спросил Сильвестр.
   - Лабухи и там нужны будут, - махнул рукой Гоги.
   Публика подобралась пестрая. Были здесь банкиры из небогатых,  старые
девы библиотечного вида, увечные  бандиты,  профессиональные  тусовщики,
депутаты Государственной думы, коммерсанты, молодые  поэты  и  немолодые
выцветшие панки, известные журналисты и неизвестные  писатели,  опасного
вида  подростки   с   испитыми   подругами   неопределенного   возраста,
религиозные неформалы с блаженными личиками, офицеры разных родов войск,
но все при орденах и в темных  очках,  разнокалиберные  и  разнопородные
иностранцы, а кроме того, молодые люди обоего пола, одетые небрежно,  но
с хорошей выправкой и сдержанными движениями...
   У стены развернули передвижной  бар;  впрочем,  подбор  напитков  был
изрядный.
   Как и цены.
   Широко разрекламированное шоу лилипутов и  трансвеститов  на  поверку
оказалось коротким, жалким и ничтожным зрелищем.
   Когда обрывки пестрой бумаги, в которую  артисты  были  упакованы  до
начала действа, размели метлами по углам, на подиуме быстро смонтировали
металлическую  клетку  высотой  метра  три.  В  клетку  втащили  газовый
кузнечный горн, хромированную наковальню, церковную купель; под потолком
клетки  на  длинных  проволочках   развесили   всяческие   металлические
предметы: болты, обрезки труб и рельсов, кастрюльки и ложки...  Рядом  с
клеткой монументально воздвигся брандмейстер с усами на лице и шлангом в
руках.
   Жабу  внесли  отдельно.  Жирное  фиолетовое  тело   заполняло   собой
стеклянный шар аквариума - А килограммов шесть вытянет...  -  раздумчиво
сказал доктор. - Значит, окороков - два кило.
   И вздохнул.
   - Довыдрючивается бомонд,  -  тихо  сказал  Сильвестр.  -  То  свинью
нарекут Россией, а потом зарежут, то жабу окрестят...
   - Ильича в виде торта сожрали! - наябедничала Хасановна.
   - Верую в Господа  Бога  единого,  в  двух  провозвестников,  в  трех
святителей, в четырех евангелистов,  в  пять  хлебов,  в  шесть  брусьев
скинии, в семь смертных грехов, в восемь дней освещения дома Господня, в
девять  скорбящих  отроковиц,  в   десять   заповедей,   в   одиннадцать
спартаковцев,  в  двенадцать  первоапостолов,   в   тринадцать   сыновей
Измаила.... - Сильвестр с  шипением  втянул  в  себя  окончание  загиба,
которое было совсем уж нецензурным.
   И тут батюшку едва не сшибло с ног что-то рыжее и бисексуальное.  Оно
шипело, зажимая под мышкой поврежденную конечность, а вслед ему стелился
низкий голос Ираиды: "Я  тебе  покажу  силикон!"  Хасановна,  будучи  не
вправе ограждать себя молитвой, тихонько напевала "Шумел сурово брянский
лес". Один доктор чувствовал  себя  нормально,  кому-то  кивал,  кому-то
махал рукой либо сдувал с ладони воображаемый поцелуй.
   - Мадам, слезьте с рояля, еще не  время  для  оргий!  Раздайся,  пипл
языческий!
   Это шли музыканты. Их встретили пренебрежительными хлопками. При виде
струнного инструмента кельмандар некоторые дамы с интересом краснели. Не
обращая внимания  на  толпу,  музыканты  расположились  вокруг  рояля  и
заиграли, причем каждый свое. Опытный зритель телеигры "Угадай  мелодию"
мог бы услышать, и "Come together",  и  старый  добрый  "Take  five",  и
"Поэма экстаза", а "Полет  валькирий"  совершенно  естественным  образом
переходил  в  "Полет  шмеля".  Кельмандарщик,  сидя  в  позе  лотоса,  с
непроницаемым лицом поглаживал  единственную  струну.  Гриф  инструмента
торчал вперед и вверх, и всякому фрейдисту вольно было прозреть  в  этом
скрытую фаллическую символику.
   И тем не менее минут через пять все разговоры смолкли. Саксофон Криса
взвизгнул, давая сигнал, и,  обрушив  звук,  повел  тему  "Stand  still,
Jordan".
   Следом, как бы неохотно  отрываясь  от  собственных  дел,  потащились
остальные, а вскоре зрители стали раскачиваться в  такт  музыке.  Кто-то
попробовал сплясать, но был довольно грубо одернут.  Но  когда  ударник,
толкнув локтем Криса, внезапно пробросил брейк, Крис кивнул, согнулся  в
три погибели, как стиляга на карикатуре в "Крокодиле", переехал  в  иной
ритм и заиграл "Вдоль по Питерской". Толпа взвилась. Тувинец  колотил  в
кельмандар, как в бубен. Лампы стали мигать, иногда свет пропадал вовсе,
и тогда вспыхивали огоньки зажигалок.
   - Равеля потянем? - крикнул Крис  роялисту.  Тот  радостно  ощерился.
Ударник показал большой палец.  Контрабасист  развел  руками  и  вовремя
подхватил инструмент. Тувинцу было все равно.
   И они потянули "Болеро".
   Народ  не  спеша,  с  достоинством,   впадал   в   транс.   И   когда
четвертьчасовая пьеса оборвалась каким-то уже совсем зверским  аккордом,
еще долго стояла в полной тишине полная темнота Потом со стороны клетки,
о которой все успели забыть, донесся сверлящий, вызывающий мурашки звук,
а через  несколько  секунд  там  заплясал  язычок  пламени.  Из  темноты
выступило сначала скуластое лицо, потом плечи и грудь. Человек  добывший
живой огонь, балетным жестом перенес его к горну. Загудел горящий газ.
   Человек был молод, мускулист и обнажен -  если  не  считать  кожаного
фартука на чреслах. Два луча прожекторов  скрестились  на  нем,  выдавая
несообразность: лицо было азиатское, а длинные,  до  лопаток,  волосы  -
соломенно-желтые. Двигался он с потрясающей пластикой.
   К доктору сзади тихо подошел Крис, дотронулся до плеча: на минуту. И,
когда отошли к стене, зашептал на ухо:
   - Рогача сегодня  нет.  Он,  оказывается,  вообще  не  выступает,  он
сценарист, художник и постановщик, понял? Говорят, утром улетел в Прагу.
Будет только на следующем действе, через неделю. Но мне  уже  предложили
играть и на следующем...
   - Это хорошо, - сказал доктор довольно  рассеянно.  -  Ты  мне  лучше
скажи, какое  отношение  может  иметь  постановщик  такой  вот  фигни  к
будущему развалу России?
   - А кто мог ожидать чего-то подобного от художника Шикльгрубера  -  с
поправкой на географию?
   - М-м...
   - Да ты не спеши. Вот появятся наши  комсомольцы  -  их  и  спросишь.
Доктор заморгал.
   - Ты все-таки думаешь, что...
   - Почти уверен.
   В  клетке  переливался  голый  человек.  Это  почему-то  завораживало
настолько, что зрители, чуть наклонясь  вперед,  стали  дышать  в  такт.
Человек раскалял в горне железный прут, клал его на наковальню,  наносил
несколько  медленных  ударов   блестящим   молотком.   Между   основными
движениями он успевал задеть и заставить звучать  подвешенные  предметы.
Клетка постепенно превращалась в огромный металлофон.  Свет  прожекторов
краснел. Капли пота, проступающего на коже кузнеца, казались  маленькими
рубинами.   Мелодия,   излучаемая   металлофоном,   что-то    мучительно
напоминала.
   Две девушки, одетые  во  множество  тусклых  колец,  вынули  жабу  из
стеклянного шара,  усадили  на  полотенце,  облили  молоком.  Жаба  тупо
пялилась в потолок, взъикивая шейным мешком.
   Раскаленный прут у кузнеца превращался в "пламенный крест".
   Сильвестр подошел к Хасановне, тихо спросил:
   - Как это вам?..
   - Страшнее видали, - презрительно скривила губы старуха. - Я два года
секретарем комиссии по ликантропии была.
   - Ого, - с уважением  сказал  Сильвестр.  -  При  Басманове  или  при
Мюллере?
   - При Мюллере. Хороший был начальник и человек  порядочный,  пусть  и
мертвый...
   - Отдаю дань вашему мужеству, Дора Хасановна...  И  все  же  -  здесь
что-то особенное. У меня крест нательный кипарисовый, и то нагрелся...
   Готовый крест полетел в купель. Жабу на  растянутом  полотенце,  чуть
покачивая, трижды обнесли вокруг клетки - противосолонь; кузнец вытворял
что-то невероятное.
   - Теперь он шило должен отковать, - сказала подошедшая Ираида.
   - Тебе откуда знать? - прищурилась Хасановна.
   - Дед рассказывал. С Черкасщины обычай - чуть к засухе  валит,  давай
жабу крестить... Там уж, наверное, жабу-нехристя и не найдешь.
   - Сами таким не баловались? - строго спросил Сильвестр.
   - Нам-то с чего? Куда там засуха - было б лето... Да и жабы у нас  не
в заводе. Климат не тот.
   На них начали коситься, но шикать не решались.
   Кузнец отковал шило и тоже  бросил  в  купель.  Ассонансная  мелодия,
которую он создавал попутно, заставляла скрючиваться пальцы. А потом  он
резко оборвал звук, тронув руками висящее железо и втянув его вибрацию в
себя, плеснул в лицо воображаемой водой, ладонями провел вверх по щекам,
по лбу и по голове -  и  вдруг  оказался  в  чем-то  вроде  схимнической
скуфьи, только  красного  цвета.  Лицо  его  тоже  стало  другим,  узкие
раскосые  глаза  страшно  округлились  и  сверкали  теперь,  как   сколы
обсидиана. Глядя над собой - так смотрят слепые, - он  протянул  руки  к
жабе, взял ее с полотенца и повернулся к купели...
   Сильвестр сглотнул, но промолчал.
   - Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, крестится раб Божий и нарекаем
Феодо-о-ором... - пропел кузнец. Голос его был хрипловатым, но  сильным.
С громким  плебейским  плюхом  жаба  погрузилась  в  воду.  -  Аллилуйя!
Хвалите, рабы Господни, хвалите имя  Господне,  да  будет  имя  Господне
благословлено  отныне  и  вове-е-ек!  От  восхода   солнца   до   запада
прославляемо имя Госпо-о-одне! Высок над  всеми  народами  Господь,  над
небесами слава Его-о-о! Кто, как Господь, Бог наш, Который,  обретая  на
высоте, приклоняется, чтобы призирать на небо и на землю-у-у?  Из  праха
поднимает бедного, из брения возвышает нищего, из' мерзкой твари создает
цвет красоты  небесной,  чтобы  посадить  его  с  князьями,  с  князьями
народа-сего! И жабу скользкую венчает на царство для падения над  детьми
Своими! Аллилуйя!..
   - Аллилуйя! Аллилуйя! - откликнулись динамики.
   Свет погас, но тут же засверкали стробоскопические  лампы.  Они  были
расположены по кругу и вспыхивали по очереди, и от этого  казалось,  что
клетка стремительно вращается в одну сторону, а зал - в другую... Кто-то
закричал, послышалось падение тела. Потом свет переменился еще раз, став
желтым, мерцающим и будто бы даже коптящим - как от пылающей чаши масла,
стоящей у ног кузнеца.
   Кузнец, широко обведя руками над собой и вокруг себя, погрузил ладони
в купель - и вдруг поднял и представил публике младенца!
   Раздался общий вздох.  Испуганный  и  ликующий  одновременно.  Ираида
вцепилась доктору в плечо. Младенец - по  виду  полугодовалый  сидел  на
широкой ладони кузнеца и медленно обводил  взглядом  собравшихся.  Глаза
его...
   Глаза его ярко светились.
   Теперь кричали многие. Младенец поднял ручку в благословляющем жесте,
и те, кто стоял перед ним, повалились на колени, ткнулись лицами в  пол.
Крики переходили в истошный визг...
   Все стробоскопы вспыхнули разом, и это  было  как  взрыв,  обрубивший
дальнейшее. Потому что, когда распался ослепительный призрак  кузнеца  с
ребенком на руках, когда глаза вновь обрели способность видеть -  клетка
оказалась пуста.
   Прожекторы медленно погасали, еще с полминуты  лучше  Копперфилда.  Я
уже не говорю про пластику.
   - Мне показалось, что он зол и насмешлив - сказала Ираида.
   - А как иначе? - пожала плечами девушка. - Разве сейчас можно иначе?
   - Почему же нельзя?
   - Ну, знаете... Кто пойдет смотреть, если не будет... всякого такого.
   - Ничка, будь чики, - с обидой в  голосе  встрял  Эдуард.  -  Я  ведь
говорил не о фокусах. Эшигед