восемьсот метров в длину и весит в пятьдесят раз меньше.
     Теперь надо притворяться. Мы заставляем себя верить, что боль потери не
так  уж сильна и  не заставляет нас жаждать  крови. Мы  советуем друг  другу
заткнуться и сосредоточиваемся на работе.
     Я  не знал девчонок с джонсоновского  клаймера.  И тем не  менее  жажда
мести во мне глубока, даже удивительно. Я не могу  прогнать образ темнокожей
красавицы  Тродаала.  Любая  мысль  о практических  сложностях уступает буре
страстей.
     Не  важно,  что  мы  пришли  сюда  затевать  драку.  Не  важно,  что  у
"Левиафана"  огневое превосходство  тысяча к  одному.  Не  важна его нелепая
скорость. И  даже все равно, что они  могут позвать на  помощь, а мы  нет. Я
хочу атаковать.
     - Командир, провал в его неитринной эмиссии.
     - Канцонери! Что он делает?
     Проходит тридцать секунд.
     - По  виду судя, они выставили  круговую ракетную защиту.  И теперь  он
может двигаться в защищенной зоне.
     Командир наклоняется к астрогатору почти лицом к лицу.
     - И отлично.
     Не похоже, чтобы это его удивило. Он шепчется с Уэстхаузом.
     Что они замышляют?  Нам  же теперь  не подойти. И  ракету мы  не  можем
послать, только из гипера.
     - Командир,  - зовет  Рыболов. -  Вижу непрерывный диффузный  тахионный
отклик.
     Всем  все  понятно. "Левиафан" потрепался с штаб-квартирой охотников на
Ратгебере. Скоро прибудет подмога.  Он  останется  на  связи.  Рыболов ловит
утечку инстелной связи.
     Одному Никастро есть что сказать.
     - Значит, делу конец. Все, что можем  сделать, -  драпать изо всех сил.
Нам с ними не справиться. Командованию надо будет послать большие корабли.
     Слышу  его,  похоже, один  только  я.  Остальные  не  спускают  глаз  с
командира.
     Никастро дрожит, покрывается испариной. Ему не терпится покинуть гиблое
место.
     Командир щелкает выключателем интеркома.
     -  Инженерный  отсек,  командир на  связи. Всеобщая боевая  готовность.
Срочный  клайминг  в  любой  момент.  Мистер  Вейрес,  подготовьте сводку  о
синхронизации двигателя. Графики мне по готовности. Как поняли?
     - Вас понял, командир.
     Никастро  вянет. Остальные  напрягаются. Кармон ухмыляется.  Старик  не
отступает. У него свой подход. Он хочет сделать попытку.
     Рыболов бормочет какие-то заклинания, вероятно,  ради душ  джентльменов
из той фирмы. В Старика он верит лишь чуть меньше, чем в Христа.
     Уэстхауз устраивает веселую охоту, переходя в гипер и  обратно легкими,
практически неощутимыми скачками. Его маневры сбивают меня с толку. Проходят
часы, он все танцует вокруг "Левиафана" и его смертоносного  выводка. Не раз
уже он держался в норме достаточно долго для пуска ракеты.
     Тактика  нашей  намеченной  жертвы сводится  к наблюдениям  и  ожиданию
помощи.
     - Далеко ли Ратгебер? - спрашиваю я Рыболова.
     Он  пожимает плечами. Я оглядываюсь,  кто бы  мог подсказать. Командир,
старпом и аст-рогатор заняты. Как и люди на компьютерах и радарах.
     Я еще больше недоумеваю. Очевидно, что ничего сделать мы не можем. И мы
ничего и  не  делаем. Предложение Никастро,  как бы противно  оно ни было, -
единственно реальная возможность.
     Так  чем  же  все  заняты? Посчитает ли командир,  что сквитался,  если
подстережет первый истребитель?
     Командованию  это  не понравится.  Бой  с  охранением  считается пустой
тратой боеприпасов.  Они предназначены для использования против транспортов,
перевозящих  людей  и  грузы поближе к Внутренним Мирам, или против  больших
боевых кораблей, составляющих угрозу Флоту.
     Компьютер все жужжит. Роуз и Канцонери стараются изо всех сил, хотя им,
кажется, не  совсем  понятно,  чего  хочет от  них  командир. Каждый  датчик
старается собрать как можно больше данных на "Левиафана".
     Командир прерывает свое совещание, только чтобы сказать Кармону:
     - Стереть дисплей!
     Вытаращив  глаза.   Кармой  выполняет   приказание.  Это   колоссальное
отклонение  от процедуры. Нам остается  лишь слепой  полет. Другого  способа
свести всю информацию в одной доступной картинке нет.
     - Какого черта они там делают?
     Рыболов пожимает плечами.
     Старик говорит Кармону:
     - Приготовиться к загрузке данных в компьютер.
     - Есть, сэр!
     Роуз и Канцонери безмолвно и ритмично выстукивают на своих клавиатурах.
На  экране   выстраивается  общий   вид   "Левиафана",  сначала  по   данным
идентификационных файлов,  потом он изменяется  в соответствии с поступающей
информацией.  Если  подкрепления не  подойдут раньше,  на  портрете появится
каждая  пробоина, каждая царапина  на корпусе,  каждое  потенциальное слепое
пятно.
     "Левиафан" похож на бабочку со сложенными крыльями и глазами кузнечика.
Крылышки  у бабочки толщиной в две сотни метров.  На  верхней  стороне у них
посадочная  полоса для  кораблей  меньшего размера, где их обслуживают полки
левиафанских  техников. Сейчас  на  спинке несколько  кораблей. По-видимому,
подбитые в том же бою.
     Проходит   двенадцать  бесконечных,   тихих,  сводящих   с  ума  часов.
Интересно,  о чем они там думают,  наблюдая за нами, будто прицепившимися на
коротком поводке? Может быть, мы выглядим нахально, а может быть - как будто
ждем остальную банду. Им приходится мочалить компьютеры,  пытаясь  вычислить
наш курс, определяя намеченное нами слабое  место,  пытаясь придумать способ
выковырять нас из укрытия.
     В первые часы люди  взялись с энтузиазмом, полагая,  что  Старик знает,
что делает. Постепенно они подрасслабились. Вскоре начались ворчание и споры
из-за пустяков. Людям надоело, и они  стали  думать, что усилия  командира -
просто показуха.
     В конце концов на экране  появилась точная копия нашей цели, сидящих на
ней кораблей и всего остального пейзажа.
     У меня нет ни малейшего представления о безумной схеме, вылупившейся из
полусгнившего  яйца  в кобыльем  гнезде  командирского мозга.  Лишь  бледный
Уэстхауз и дрожащий Яне-вич посвящены в План.
     Старик покидает кресло астрогатора и забирается в свою каюту.
     Его уход - как сигнал к началу открытого выражения недовольства. Нечего
сказать лишь Рыболову, Яневичу, Уэстхаузу и мне. И Никастро, который слишком
непопулярен, чтобы отважиться  высказать свое  мнение. Страсти накалились до
такой степени,  что  уже ни эйдо,  ни магнитофон,  ни  даже сам командир  не
удержат крышку.
     Слишком  много накопилось  за время  бессмысленного шатания? Прорвалось
напряжение, растущее после гибели Джонсон? Я получаю  хорошую порцию злобных
взглядов за то лишь, что я друг Старика.
     Была бы дисциплина слабее, этот момент стал бы первым шагом к бунту.
     Командир  возвращается  и снова занимает место  рядом с  Уэстхаузом.  С
отработанной непринужденностью он достает свою печально знаменитую трубку  и
набивает  ее. Голубой  дым  драконьими  язычками струится  меж его  зубов  и
клубится в бороде.
     Ветераны замолкают и принимаются за работу. Он дал им знак.
     - Внимание всем! Говорит командир. Мы готовы вступить в  бой. Оружейный
отсек,  разрядить  силовые аккумуляторы.  Эксплуатационный  отсек,  сбросить
тепло  и подготовить конвертеры. Понизить  внутреннюю температуру до  десяти
градусов. Инженерный отсек, напоминаю о готовности к срочному клаймингу.
     Он пыхтит трубкой и оглядывает собравшихся в  операционном отсеке. Люди
избегают его взгляда.
     Он собирается в клайминг. Зачем? Охотники не показывались. Еще какое-то
время их не будет. До Ратгебера далеко.
     - Запускайте программу, мистер Уэстхауз.
     Нескончаемые  прыжки  и скачки заканчиваются. Шквал  команд  и  ответов
"Есть!".  В  оружейном разряжают  аккумуляторы.  В эксплуатационном понижают
температуру до такой  степени, что я начинаю жалеть, что не захватил с собой
свитер. Короткий перелет в гипере.
     - Прямо к нам в глотку! - визжит Берберян. - Ракеты...
     - Радар! Возьмите себя в руки.
     - Есть, сэр! Командир, ракеты, несущие...
     Воет  сирена столкновения. Ракеты  близко!  Я ни  разу  не слышал этого
сигнала, кроме как во время учений.
     - Срочный клайминг! - командует Старик, не обращая  внимания  на панику
вокруг. - Двадцать пять Гэв. Всем подготовиться к резкому маневру.
     Я понятия не имею, что творится. Застегиваю ремни безопасности, как мне
положено делать всякий раз, заступая на пост. Похоже, это мудрое правило.
     Командир  крепко хватается  за раму и скобу. Он сжимает  зубами трубку,
извергая ядовитый дым.
     От детонации  ракет у точки  Хоукинга клай-мер содрогается. Температура
внутри повышается на градус.
     - Близко было, - бурчит Рыболов, - очень близко.
     Он бледен. Руки трясутся. Лицо в испарине.
     - Внимание! - говорит командир.
     Корабль сотрясается, будто  его пнула нога решившего  поиграть в футбол
бога. Скрип металла по металлу. Затычки  носятся,  как сумасшедшие мотыльки.
Незакрепленные  предметы  летают  по  отсеку.  От  моей  панели  отскакивает
пластиковое переговорное устройство, дает мне в  глаз и уносится танцевать с
остальным хламом.
     За пару секунд  температура достигает  сорока  градусов.  Перемена  так
быстра и сурова, что несколько человек теряют сознание. Конвертеры стонут от
напряжения и начинают понижать температуру.
     Уэстхауз, глазом не моргнув, продолжает вести корабль.
     - Опускай! - ревет командир. - Опускай к чертям!
     В операционном отсеке пятеро без сознания. Еще дюжина в других. Корабль
в опасности.
     Командир кидает людей на критические посты.
     Столбик ртути в термометре  рядом  со мной стоит порядком  над  красной
линией. Конвертеры  не могут в одиночку вовремя понизить  температуру, чтобы
предотвратить поломку  охладительной системы сверхпроводников. Единственное,
что нам остается, - сброс тепла наружу.
     Клаймер опускается с одуряющей быстротой.
     -  Сбросить  тепло! - грохочет  голос командира. - Черт возьми, Бредли!
Кто-нибудь! Шевелитесь!
     С  каждой  панели  вой  и  мигание  красных  лампочек  -  перегреваются
сверхпроводники.
     К черту сверхпроводники!  Меня охладите... Никогда не думал, что жара -
это так больно. Но теперь... В  голове грохочет пульс. Тело как в смазке. От
потери соли с потом икры сводит судорога. Чтобы удержать внимание на экране,
требуется вся моя сила воли.
     Появляются звезды.
     - Ох ты!
     Их  перечеркивает  огненная  комета,  и  траектория линкора  обрывается
вспышкой ослепительной  смерти.  Пылающие  куски  вертятся  вокруг  главного
сияния, затмевая огни на заднем плане. Он в миллионах "километрах от нас, но
все-таки ярче всех небесных тел.
     Огонь начинает угасать.
     Я проверяю камеры. Ура! Я их включил.
     Сквозь боль и усталость  пробивается мысль,  Такой  эффект должен  быть
вызван взрывом камеры ядерного синтеза. Как командиру это удалось?
     Отсек  быстро охлаждается.  И  по мере охлаждения моя  безмерная агония
оставляет меня.  Горизонт расширяется.  Я  обнаруживаю,  что командир сыплет
вопросами по интеркому. Первый из тех, что я слышу:
     - Как скоро вам удастся это стабилизировать?
     Я пихаю Рыболова.
     - Что происходит?
     Этот мальчик жары будто и не заметил.
     - Похоже на колебания в магнитах АВ, - отвечает он хрипло.
     Физически  он держится  хорошо, но  душа у  него  не в  форме.  У  него
похмельная дрожь. Лицо бледнее змеиного брюха.
     Способными  на  созидательный  труд  в  операционном  отсеке  остались,
похоже, лишь  он, я и командир.  Я  выползаю  из  кресла  и пытаюсь заняться
чем-нибудь более важным, чем визуальные наблюдения.
     Мне кажется, что Рыболов испуган не  клаймингом  и не опасностью утечки
АВ. Он  заперт  в собственном сумасшедшем  кошмаре  - еще  раз  оказаться  в
гробнице на борту подбитого корабля. Того, что первой найдет та фирма.
     От него за  приборной  доской тахион-детектора толку мало, и я указываю
ему на место  Роуза и  даю задание снимать градиент сверхохладителей системы
сверхпроводников. Он будет слишком занят и не сможет думать.
     Температура понижается быстрее. Дребезжат газоочистители и вентиляторы,
выгоняя влагу и гоняя воздух. Я почти избавился от дискомфорта.
     Тревога за Рыболова гасит мой собственный позыв к панике. Усадив его за
клавиатуру компьютера и поставив панель Уэстхауза на автоматический вызов, я
обхожу остальных. Это самая важная часть оставшейся  работы. Остальное  взял
на себя командир.
     Говорят, что я веду себя как нормальный клаймерщик - беспокоюсь сначала
за   других,   а   уж   после  за  себя.  Я   слышал,  что  это   называется
"групповая/семейная реакция".
     Первым воскресает Яневич. Я отвлекаю его вопросами. На один из  них  он
отвечает:
     -  Мы  -  легион проклятых. Все,  что  У  каждого из нас  есть,  -  это
товарищи.  И вселенское презрение к штабным,  приговорившим нас к смерти  на
клаймере. Я в порядке. Отпусти меня. Надо работать.
     Я все еще не знаю, что произошло.  Они не дают себе  труда объяснять...
Меня это  задевает.  Командир все  это  время считал и  пересчитывал,  чтобы
попасть точкой  Хоукинга  в термоядерный реактор  "Левиафана".  Естественно.
Неудивительно,  что нас потрепало. Наша полная  масса ударила в их магнитную
бутылку на скорости в четыре десятых с.
     Восхитительно. Мы попали с первой попытки.
     И чуть-чуть не уничтожили сами себя.
     Ход  командира  был  великолепен.  С  точки зрения  внезапности. Слюбой
другой точки  зрения - чистейший идиотизм. Попытался бы он еще раз, если  бы
промахнулся с первой попытки?
     Скорее  всего нет. Даже у ветеранов  не хватило  бы  духу,  если бы они
знали, на что идут.
     Позже, за внеочередной чашкой кофе, я спрашиваю командира:
     - Ты бы стал делать вторую попытку?
     Он уходит от вопроса.
     - Ты отлично выдержал. Не думал, что ты такой крепкий парень.
     - Быть может, я привык к большей жаре.
     Он допивает кофе и уходит, ничего больше не сказав.
     Корабль  снова охвачен  напряжением.  Мы не  можем  клаймировать,  пока
Вейрес не стабилизирует магнитную систему. Охотники приближаются.
     Рыболов в центре внимания. На его приборной доске приятная тишина.


     Намертво  застряли  в  космосе.  Семь  часов.  Вейрес  не сбалансировал
несколько сотен мелких токов нагрузки в полях АВ-контейнера. Сверхпроводящие
контрольные схемы пострадали от местного перегрева.
     Время  еле ползет -  до  тех пор, пока я  не  просчитываю, сколько  его
прошло с того  момента, тогда "Левиафан" позвал подмогу. Тогда  оно начинает
лететь со свистом.
     Мы  все  еще в  состоянии боевой  тревоги. Дружки наших отправленных на
пенсию  приятелей могут объявиться в любую минуту. Скоростному истребителю с
Ратгебера уже хватило бы времени на дорогу туда и обратно.
     Сборники   нечистот  дают   полную  нагрузку  на   системы  регенерации
атмосферы.
     Я  боюсь.  Боюсь до  чертиков.  От  такого  беспомощного сидения  можно
заголосить благим матом.
     Командир все  жует ухо  Вейресу. Дескать,  долго вам еще?  Ответов я не
слышу,   но   это   несущественно.   Старик  приказывает  Пиньяцу   заряжать
аккумуляторы. Он готов к бегству в нормальном пространстве.
     Проклятие!  Если  бы я  не  продолжал делать  записи, не занял  бы себя
чем-нибудь,  я бы завопил. Или повел бы  себя, как Никастро. Сержант носится
повсюду, как неуемная старуха, и бесит всех своей суетой.
     Я постоянно поражаюсь, как им удается понимать командира с полунамека и
с  полужеста.  Они уже  закаляются в  предвидении суровых  времен.  Даже  их
походка и осанка переменились. Я начинаю чуть-чуть лучше понимать Старика
     В крутую минуту  он даже почесаться  не осмелится не вовремя. Тот,  кто
это слишком хорошо понимает, оказывается под сильным давлением.
     На  обычном  корабле  командиру  легче. У него  есть своя каюта. Он  не
выставлен все время на всеобщее обозрение.
     Мы так  устали, что не  сильно  блеснем, если  объявятся ребята  из той
фирмы.


     Проходит двенадцать  часов,  а Вейрес  сообщает  о неудовлетворительной
стабилизации. Куча времени потеряна. Вдруг раздается крик Рыболова:
     - Командир, вижу тахион-образ!
     Я наклоняюсь и смотрю на его экран до того,  как соберется толпа. Образ
чужой.  Определенно  чужой.  Ничего  подобного  я  еще  не  видел.  Командир
приказывает:
     - Снижайте мощность до минимума, мистер Вейрес.
     Клаймер дрейфует по следу разрушенного корабля. Наша нейтринная эмиссия
- свечка по сравнению с пожарищем в кильватере.
     Бежать бессмысленно. Если мы смогли заметить конкурента - значит, и они
заметили нас. У  их охотников скорость  гиперсдвига больше, чем  у клаймера.
Скорость - критический параметр конструкции истребителей.
     Бежать   мы  не  можем.  Командир  не  уйдет  в   клайминг,   пока   не
стабилизируются  магнитные системы. Так что  будем  притворяться, будто  нас
здесь нет.
     Запах   в   операционном   отсеке   становится   сильнее.   Нервозность
увеличивается.  Рыболов,  поглощенный  показаниями  приборов   и  молитвами,
сохраняет самообладание.
     Я  подозреваю,  что  его  радует  перспектива  скорого  конца. Шанс  на
возможность скорой встречи с Богом. Эй! Большой дядя в небесах! Не хочешь ли
разочаровать этот глупый мешок Дерьма?
     Охотники рыщут повсюду, смотрят и  слушают. Порой  они совсем близко от
нас, и приборная доска Рыболова скрипит.
     - Их по меньшей мере восемь,  - говорит он.  Они  кружат уже  четвертый
час. - Вид у них голодный.
     -  Чертова уйма  огневой  мощи, и все, чтобы  помешать  второразрядному
писателю собрать материал.
     Шутка не вышла.
     - А  больше  им делать нечего, сэр, - говорит  он. - Конвоев здесь нет,
охранять нечего.
     Охотники работают  упорно  и умело.  Один  из истребителей  пронесся по
курсу  линкора  прямо над  нами.  Чистое везение, что он  нас  не обнаружил.
Другой  ползает вокруг в норме и выдает  себя лишь  потому, что недостаточно
понизил  мощность для  адекватного скрытия нейтринной эмиссии. Как  и мы, он
использует лишь пассивные сенсоры. Радар бы обнаружил нас мгновенно.
     Время идет. Люди  засыпают на постах.  Ни  командир, ни старпом  им  не
мешают.
     Стоит мне  расслабиться  и решить, что  они прошли,  как  на  детекторе
появляется очередной корабль. В таких условиях я спать не в состоянии.
     -  Почему они  не оставят это  дело? -  размышляю  я вслух.  - Будто бы
знают, что мы здесь. Будто хотят нас вспугнуть
     - Возможно, -  говорит Яневич. - Какие-то корабли с  "Левиафана"  могли
оказаться на вылете. Может быть, они разыскивают уцелевших.
     Никак не похоже. Не на таких же скоростях.
     Яневич и командир все больше и больше времени проводят с Уэстхаузом. Их
лица   все  больше  и   больше  озабочены.   Кильватерный  след  "Левиафана"
рассеивается. Скоро он уже нас не скроет.
     Канцонери бегает туда-сюда. Похоже, компьютеры заметили что-то еще.
     Я останавливаю  старпома во  время его очередного  набега в  мою  часть
отсека.
     - Что случилось? Отчего морды вытянулись?
     -  Нас очень скоро  обнаружат. Они  читали  нашу  нейтринную эмиссию до
момента, когда мы легли в дрейф.  Их компьютеры все просчитают. Тут-то нас и
прижмут.
     -  Проклятие. Я должен  был знать. На этом  пруду волнение  не затихает
никогда, так?
     - Не-а. Крути расходятся, пока не смешаются с другими.
     - И что делать?
     -  Рванем  при  первой возможности.  Они знают, что  мы  где-то  здесь.
Обмануть их мы  не сможем,  даже если  они не вычислят нас  на  компьютерах.
Будут гоняться, пока не поймают нас на радар.
     - Упорные, гады. Как они догадались?
     -  Кто  знает?  Может  быть,  у  "Левиафана"  был жучок-наблюдатель  на
противоракетном  экране. Или  корабль охранения, которого мы  не обнаружили.
Что угодно. А что именно - значения не имеет.
     Через  пятнадцать минут наступил один из тех  редчайших моментов, когда
на экранах