ограничена. При  обычных обстоятельствах он
-  тупой  ус-тавник, драконовский  службист,  буквоед  - становится  фокусом
антипатии  команды  к  начальству.  Командир  остается  в   стороне,  иногда
появляясь  с добрым словом или  неожиданно дружественным жестом.  Его роль -
отец  команды,  только без дисциплинарной  строгости. Большинство командиров
вырабатывают  себе причуды,  чтобы казаться человечнее старпомов. Наш Старик
приволок с собой этот здоровый черный револьвер и жует свою трубку. Время от
времени он наводит оружие на лишь одному ему видимые цели.
     С  глазу  на  глаз  он  признает,  что  успех  командира сродни  успеху
характерного актера.
     Они это знают. Спектакль играется со времен финикиян. Но это действует.
В заговоре  участвуют  все.  Командир  старается,  чтобы  команда  поверила;
команда изо всех сил старается верить. Они предпочитают обман и спокойствие.
     А командиру приходится смотреть в глаза действительности. Он одинок. Не
воспринимать же всерьез адмирала Танниана.
     Мистер Яневич - очевидный наследник этого одиночества, поэтому-то он  и
смягчил  в этот раз свой имидж. В  этом полете  он -  как куколка: взошел на
борт драконом-службистом, а в памяти останется милой чокнутой бабочкой.
     - Сколько с нами кораблей. Став?
     Он пожимает плечами.
     - Может быть, узнаем на следующем маяке.
     - Я так и думал. Могу я посмотреть, что происходит внизу?
     Мне  хочется взглянуть, как перспектива  боя подействовала на население
прочих отсеков.
     Самых  серьезных  перемен стоит  ожидать  в  оружейном отсеке, где была
самая изнурительная скука. Стрелкам, кроме  как сидеть и ждать,  делать было
абсолютно нечего. Сидеть и ждать. Ждать. Ждать.
     Все  остальные  присутствуют  на корабле лишь для  того, чтобы  дать им
возможность нажать на гашетки.
     Они возбуждены. Пиньяц переживат душевное возрождение. Он действительно
рад моему приходу.
     - Собирался искать тебя. - Он  помимо воли улыбается. -  Мы тут  гоняли
программы расчета эффективности.
     Я бросаю взгляд на Холтснайдера. Он доброжелательно кивает.
     -   Можем  испытать  твою  пушку,  -   говорит  Пиньяц.  Он  болтает  о
вероятностях попадания, кумулятивном напряжении ионов в лазерах и так далее.
     В оружейном  отсеке  обстановка спокойная.  На  каждом  рыле  сияет  по
улыбке. Какими мы стали простыми! Всего лишь перспектива  перемен заставляет
нас вести себя так, будто завтра вечером будем дома.
     - Как вы думаете, что  могут делать такие  навески, сэр?  -  спрашивает
меня один из учеников, Такол Манолакос.
     - Отбивать метеоры. При той скорости, на которой они движутся, да еще с
раструбами чер-пателей  водорода у них все время  подняты экраны  и работают
отражатели. Схема "обнаружение - активация" не успевала бы.
     - Вот как? Об этом я не подумал.
     - И еще они должны экранировать жесткую радиацию.
     - Ага...
     Я  думаю,  достаточно ли  быстро они  движутся,  чтобы  видеть звездную
радугу.  Конечно, должно  быть  красивейшее фиолетовое смещение до и красное
после. Коррекция эффекта Доплера съела бы всю их дополнительную мощность.
     Лица вокруг становятся хмурыми.
     - Что случилось? Что я такого сказал?
     - Я не учел экранов, - ворчит Пиньяц.
     - Лучше учти еще и дифференциал субъективного времени, - предлагаю я.
     - Я думал об этом. Он невелик, но нам это на руку.
     - А эффект Доплера на энергетических лучах?
     - Думали. Чертова кукольная пушка.
     -  Но ты все-таки можешь  попробовать. Если мы подойдем на выстрел, они
будут  отстреливаться. Если у них есть оружие.  Для этого им придется  снять
экраны.
     - Положить двухсантиметровую  пулю в десятисантиметровую щель защитного
экрана,  открывшуюся на  четыре десятых секунды, когда цель перемещается  со
скоростью  четыре десятых c? И с такого расстояния? Полная  фигня.  И вообще
какого хрена  мы гоняемся  за этими придурками?  На  угрозу Вселенной они не
тянут. Нет ли тут где-нибудь конвоя, черт его побери?
     -  Наверное,  адмирал  считает,  что  этот  удар  будет  полезен  ему в
пропагандистских целях.
     - Фигня. - У Пиньяца явно проблемы со словарным запасом. - Это их здесь
просто разозлит. Пинаться ногами - это игра на двоих. Они дадут сдачи.
     - Я расскажу об этом старине Фреду, когда мы с ним будем пить чаи.
     Я  не понимаю, что случилось  с  Пиньяцем. Он  может камень  разозлить,
просто стоя рядом с ним.
     Моя   антипатия   отчасти   продиктована   предрассудками  насчет   его
происхождения. Я  это знаю  и,  очевидно, слишком  стараюсь  компенсировать.
Мелкие черты смуглого лица Пинья-ца напряжены. Может быть, он угадывает  мои
мысли?..
     - Так и сделай. А от меня передай... А, ладно.
     Эйдо пока не нашли.
     Пиньяц не  удерживается на уровне своей репутации, позволив выходцам из
Внешних Миров вывести его из себя. Правила игры он знает.
     Это игра, в которой правила жестко  определила элита  Внешних Миров, но
он все равно побьет их на их же условиях.
     Он мне не нравится, но я его уважаю. Больше, чем своих сородичей. Им не
внушали с детства, что они - отбросы человеческой расы.
     И все-таки...  Жители Старой Земли имеют  привычку, способную  взбесить
кого угодно,  - во  всех своих  бедах обвинять чужаков. Кроме  того,  они до
омерзения  настойчивы в нежелании самим о себе заботиться. Мы должны, видите
ли, носить их на руках только потому, что Старая Земля - Родина.
     Предрассудки  есть у всех. Пиньяцу стоило бы обижаться на  меня меньше,
чем на других, - я свои пытаюсь контролировать.
     Вейрес рассказывает в  присутствии Пиньяца истории про  землян. Вот его
любимая:
     -  Слышали  историю  о  землянине,  который  вернулся  домой   из  бюро
социального страхования и обнаружил свою бабу в постели с каким-то мужчиной?
     Кто-нибудь обязательно ответит:
     - Нет.
     - Он  бежит в туалет,  хватает "Тенг Хуа"  и приставляет  себе к виску.
Баба ржет, а он кричит: "Ничего смешного, сучка. Следующей будешь ты".
     В этой истории полно чепухи. Таковы все анекдоты  Старой Земли. Пособие
для бедных.  Крайняя  тупость.  Промискуитет.  Непременное обладание  ручным
лазером "Тенг Хуа". И так далее.
     Когда Вейрес так себя ведет, я начинаю стыдиться за свою родину.
     Прогулявшись по кораблю, я прогоняю  из  своей койки Неустрашимого.  Он
приспособился в ней бездельничать - здесь его мало беспокоят.
     Уснуть не получается. Предстоящее сражение меня больше не тревожит. Мне
просто хочется  домой. Я устал от клаймеров. Это была  глупая  идея. Можно я
возьму ее назад? Нет? Черт, какая досада...
     Сон  подкрадывается ко  мне  незаметно. Мне  удается  продремать  целых
двенадцать  часов, такого со  мной здесь еще не случалось. Я просыпаюсь лишь
потому, что Неустрашимый решает станцевать фламенко на моей груди.
     - Кот, ты чертовски обнаглел.
     Зверь  кладет голову на передние  лапы  в четырех сантиметрах  от моего
лица и закрывает  здоровый глаз. Сквозь грязную рубашку я чувствую его тепло
и стук сердца.
     - Зря ты завел блох.
     Неустрашимый с отвращением изгибается и продолжает спать.
     Не понимаю, за что он выбрал меня своим лучшим другом. Я умею  ладить с
кошками, но понимаю их не  лучше, чем женщин. Этот кот  живет, как принц,  и
сорок девять лакеев приглядывают за его замком.
     Я   чешу  ему   за   ухом.  Он  награждает  меня  урчанием  и   нежными
покусываниями.
     Идиллия разваливается под пронзительный вой сигнала общей тревоги.
     Я раньше  времени  прибегаю  в  операционный  отсек,  удивляясь,  каким
образом мне удалось проспать тревогу, когда мы вышли из гипера.
     Нет,  я ее  не проспал. Я  застал Уэстхауза,  прогоняющего судно сквозь
несколько сложных маневров при переходе  в новую поисковую зону, и Рыболова,
что-то рассматривающего на мониторе.
     Таких быстрых результатов я не ожидал.
     Глядя через плечо Джангхауза, я вижу, что мы пока ничего не нарыли.
     Конечно, нет. Двигаясь в  норме, наша  цель  не  произвела  бы  никаких
тахионных возмущений.
     - Наш?
     Я опускаюсь в кресло старпома.
     Рыболов улыбается. Яневич ухмыляется. А командир говорит:
     - Молодец. Кто именно?
     Я пожимаю плечами.
     - Клаймер, но я видел только схемы в учебнике. Там были основы.
     - Джонсоновский. Бугор на дуге четвертого пера.
     Я  смотрю  на  Уэстхауза.  Он  Дубасит  по клавиатуре,  как сумасшедший
органист.
     На  клаймерах  нет инстела. На  малых  расстояниях хитроумные операторы
переговариваются на куцем языке маневров через аппаратуру для обнаружения.
     Я бросаю взгляд на Старика.
     - Это вы бросьте, сэр. И не думайте. Война идет. Это дело серьезное.
     Яневич шепчет:
     -  Выйдем из  гипера  и обменяемся  схемами поиска.  Вдвоем  мы  быстро
найдем, где у них скорость меньше.
     - Каким образом мы что-то узнаем, не переходя в норму?
     Он смотрит на меня странным взглядом.
     - Мы  уже в норме. Ты что, не заметил? Последние шесть часов мы в норме
каждую пятую минуту. Ты не следил?
     - Сигналы тревоги...
     Нет, лучше помолчать. Я проспал свою вахту.
     - Господи!  Ты думаешь,  я  так все время и буду заводить  эту дуру?  В
гробу я видал такие правила. Людям надо  спать. Кстати сказать, где ты был с
восьми до двенадцати?
     Что я могу ответить? У меня нет оправдания,
     - Не переживайте, мистер Лучше-поздно-чем-никогда. Главное, что тревогу
записывает магнитофон. Этого достаточно.
     Ухмылку,  которая командиру не  вполне удалась,  ухитряется соорудить у
себя на лице Яневич.
     - Ты научишься этим маленьким хитростям. Магнитофон запоминает то,  что
мы хотим, чтобы  он запоминал. Отчет  о полете даст  возможность узнать, что
происходит.  Они здесь  тоже бывали.  Пока  ничто не угрожает кораблю  и  не
происходит ничего существенного, они смотрят сквозь пальцы. Надо быть гибче.
Не этому ли нас учили в Академии?
     - Может быть. Но это не тот флот, который я знал.
     - Да?
     - Я считал, что в военное время правила соблюдаются строже.
     - Ты на клаймере, - смеется он.  -  В чем дело?  Долго не покупаем тебе
место на  лошади  Гекаты?  По  крайней  мере ты  хоть поспал.  - Его  улыбка
становится тоньше. - Мы это исправим. Отстоишь вахту и потом еще одну, чтобы
догнать.


     Все  не так  плохо, как  я  ожидал.  Пиньяц  из  той  породы  вахтенных
офицеров,  что  не путаются  под ногами. Его присутствие становится заметным
лишь тогда, когда он вместе с  Ника-стро проверяет, действительно ли заранее
запрограммированный Уэстхаузом прыжок доставит корабль в нужную  точку схемы
поиска. Астро-гатор, хотя спит меньше любого другого, круглосуточно работать
все же не может.
     В этом патруле  обязанности  Яневича не соответствуют  другому названию
его должности - первый вахтенный офицер.  Первую  вахту стоит сам  командир.
Яневич - вторую. Третью  -  Пиньяц. На  линейных кораблях третью  вахту, как
правило,  стоит астрогатор. На  клаймерах  этим  занимается  квартирмейстер.
Командир от вахт свободен.
     Но Старик считает, что наш младший лейтенант еще зелен. Когда спокойно,
он дает Бредли  стоять  вахту.  Временами  он  поручает  это  мне.  Порой  -
Дикерайду. "На всякий случай". Даже Вейреса командир время от времени ставит
на вахту.  Одна из неписаных обязанностей офицера  - научиться  всему,  чему
только возможно. Когда-нибудь это может спасти корабль.
     Расписание вахт  на клаймере не играет большой  роли ни для кого, кроме
тех офицеров, кто принял на себя четырехчасовые интервалы ответственности. А
люди приходят и  уходят. В  операционном отсеке  Никастро и Канцонери следят
лишь за тем,  чтобы  на  важных постах кто-нибудь был.  Холтснайдер и Бат  в
оружейном поступают точно так же.
     А  вот  в  инженерном  отсеке,  где  большинство  пультов  нуждаются  в
постоянном дежурстве, все структурировано более  жестко - там по шесть часов
работают и по шесть часов отдыхают.
     Первая наша программа, начатая на месте последнего известного положения
цели, ничего  не дает. Пока  мы ждем  джонсоновский клаймер,  Уэстхауз пишет
новую. Но уже не надо. Джонсоновский клаймер унюхал след нейтринной эмиссии.
     Эта весть неуловимо меняет каждого. Через несколько минут все на местах
по  боевому  расписанию.   Разговоры   сводятся  к   случайным   нецензурным
замечаниям, излишне громким или неестественным.
     Скуки   больше  нет.  Эти  ребята  действуют   резче,  чем  можно  было
предположить по  их  виду  последнее  время.  Командир  справился  со  своей
работой.
     Уэстхауз  увлечен  профессиональной  оеседои  с   коллегами  с  другого
клаймера. Старик и старпом держатся поблизости.


     Проходит два часа. Мы разбиваем  на квадраты зону, где Джонсон  поймала
нейтринные  следы.  Она  танцует  с  нами.  Два  радиуса  обнаружения  почти
совпадают.
     У меня пробуждаются  внимание и интерес, хотя и не к своему экрану. Мне
хочется уловить все детали, не упустить ни одного нюанса в поведении  людей,
ни одного их движения, ни одного выражения лица.  Я  хочу  увидеть  малейшие
изменения в манере речи, выдающие внутренние переживания.
     Наиболее разительно  переменился Старик.  У него внутри  будто  щелкнул
переключатель,  и  он стал  истинным командиром. Ему  повинуются  без  слов.
Космонавты кидают на него взгляд, и тут же их глаза возвращаются к работе.
     Клаймер ожил. Акула учуяла кровь.
     Именно чтобы увидеть такого командира, я и отправился на Ханаан.  Того,
чье место  только  что было  занято  брюзгливым,  недоумевающим незнакомцем,
плывущим  без руля и без ветрил.  Теперь сомнения и  страхи и  кисло-горькое
самоедство - все в сторону.
     Это подействовало и на меня. Я успокоился. Он нас вытащит.
     Что  творится  у него внутри? Действительно ли он  все это  отбросил  и
оставил только долг? Даже  в минуты наибольшей  откровенности  мысли его  не
прочесть. Судя по всему, что я о нем знаю, он напуган до смерти.
     По новой программе оба корабля исследуют крохотный участок пространства
минутными сдвигами в гипер и обмениваются информацией каждые полчаса.
     В течение первых тридцати минут мы получили дюжину нейтринных сигналов.
     - Интенсивность? - спрашивает командир.
     - Высокая, командир.
     - Направление? Расчетный курс?
     Это хитроумная работа. Все равно что засечь свет карманного фонарика на
расстоянии в километр, под углом, за одну микросекунду и попытаться угадать,
где он и куда движется, если он движется.
     Роуз  и Канцонери ругаются  и  бормочут заклинания над  своим  мыслящим
дьяволом. Квартирмейстер озвучивает подсказанные дьяволом цифры.
     - Ввести данные в монитор, - командует Старик.
     Аквариум мигает при регулировке. В нем ромбовидное изображение, сбоку -
клаймер. От корабля через весь аквариум отходит узким конусом красная тень.
     -  Размер изображения - двадцать дуговых градусов, - говорит Канцонери.
Тонкий черный карандаш тычется в центр красного конуса. - Генеральный курс в
пределах трех градусов от направления на Ратгебер.
     - Расстояние?
     - Не определяется.
     Естественно.  Чтобы определить  расстояние по интенсивности нейтринного
выброса, нужно знать тип корабля.
     - Очень хорошо,  мистер  Уэстхауз. Давайте  посмотрим, что у  командира
эскадрильи.
     Сеть смыкается. Данные от Джонсон стянут ее туже.
     Время  еле тянется.  Я  ерзаю.  Два  ищущих  клай-мера  оставляют массу
тахионных следов.  Они  слышат  наше приближение. И  ощетинятся. Сейчас  они
стиснули зубы и зовут старших братьев.
     Командир смеется, будто читая мои мысли.
     - Не волнуйся. Наша фирма посылает в бой самое лучшее.
     - Умение ждать не входит в число моих добродетелей.
     Остальные  более терпеливы. Они  этому обучены. Как я  теперь  понимаю,
девяносто девять процентов работы клаймера - ожидание.
     Сумеют ли они сохранить форму до контакта?
     У Джонсон достаточно данных. Зона охоты сокращается до размеров заднего
дворика. Пора выгонять кролика с грядки.
     Мы несемся  вперед, зная,  что  через несколько часов встретимся  с той
фирмой.
     Идем  по горячему следу. Неитринное  оборудование  поет и булькает.  Мы
всего  на  несколько  световых  часов позади.  Уэстхауз  и его коллега почти
прекратили разговор. Общаются компьютеры.
     На этот раз мы  почти взяли его в  вилку.  В инфракрасном диапазоне мне
видна  длинная  рапира  его ионного  следа.  Внешний  вид  корабля  пока  не
улавливается даже  при  максимальном  увеличении.  На  нем  черная  защитная
окраска, и движется он слишком быстро.
     - Иисус Христос на  каноэ! -  бормочет  Берберян. - Командир! Определяю
размер цели на экране.
     Цель уже за миллионы километров от нас.
     - Командир, он разворачивается, - добавляет Берберян.
     При  его скорости это  будет  широкая  ленивая дуга и самый  лучший  из
возможных маневров ухода, особенно если он будет нерегулярным. Нам  никак не
удержать цель в пределах досягаемости радара хотя бы несколько секунд.
     - Ловим ветер, а? - шепчет Рыболову командир. Я еле  слышу. Оператор ТД
кивает. Старик замечает,  что мне интересно. - Дурацкое времяпрепровождение,
правда?
     - Нам нужно везение. Или они должны сделать глупость.
     -  Они  ее  не  сделают.  Такого  больше  не   бывает.  Мы  их  неплохо
натренировали.
     - Вот он!
     Я вздрагиваю и  дико  озираюсь,  потом  смотрю на свой  экран. Уэстхауз
перевел  нас на траекторию преследования. На мгновение я  увидел мерцание  -
очевидно, выстрел Джонсон.
     - Это командир эскадрильи?
     - Она, - отвечает командир. - Она атакует. Мы наблюдаем.
     - Командир! - кричит Канцонери. - Это не транспорт! Это чертов линкор -
"Левиафан"!
     На черном атласе  задника раскинулся паучий шелк  из прядильной  машины
черной вдовы - клаймера Джонсон. Зачарованный, я долго пялюсь в  экран, хотя
вся  сцена  длится  мгновение.  Мы  снова ускользаем. На  секунду я  забываю
крутить видеоленты.
     Нырок-выстрел-нырок-выстрел-нырок-выс-трел.  Неужто  так  можно нанести
какое-нибудь повреждение? Может быть, мы  просто проверяем  его... Канцонери
говорит, что командир эскадрильи  щекочет ноздри цели. Приходится верить ему
на слово.
     На источнике лазерного огня вспыхивает сверхновая.
     Следующие несколько минут из жизни вычеркнуты. В животе пустота,  как в
свободном падении.  Мозг цепенеет. Кто-то стонет.  Не могу  сказать,  я  или
кто-то другой.
     Тродаал повторяет вновь и вновь:
     - Вот дерьмо. Так твою мать. Бренда.
     Голос тихий, слова сыплются быстро, без интонации.
     Рыболов начинает молитву:
     - Господи, душам их яви милосердие Свое...
     Молитва  становится неразборчивым бормотанием. Через секунду я понимаю,
что он имеет в виду тех, на борту линкора.
     Огромный корабль ускользает во тьму, пока мы стоим, загипнотизированные
гибелью сестер. Как же им, черт возьми, это удалось?
     - Канцонери! Дайте мне анализ автоматической съемки.
     - Есть, командир!
     Через минуту:
     - Ракета. Невидимая для радара. Сейчас еще кое-что просчитаю.
     На  это уходит пара  минут. Оказывается, та  фирма  легко и просто  нас
пересчитала.  Они  знали, где  мы появимся.  Где мы должны появиться,  чтобы
произвести выстрел в глотку. И направили туда ракеты. Джонсон, наверное, так
и не узнала, что  в нее попало.  По нам они не  стреляли, поскольку мы  были
сзади.
     - Они-то об экономии боеприпасов не волнуются, - глухо ворчит Яневич.
     - "Левиафану" и не надо, - отрезаю я.
     "Левиафанами"  на  флоте  называют  самые  большие  и  опасные  корабли
противника. Как они сами их называют, нам неизвестно. У нас ничего подобного
нет. Такой корабль вооружен до зубов  и  имеет экипаж  до двадцати тысяч. Он
может неограниченное время находиться в глубоком космосе.
     Наш  линкор  класса "Империя" вмещает семь тысяч человек, имеет  тысячу