Глен Кук.
   Рейд


Глава 1. Добро пожаловать на корабль

     Среди  руин  под  стонущим  небом  петляет,  прокладывает  себе  дорогу
бронетранспортер, и ночь, как сапог садиста, опускается  на него,  не спеша,
длит  пытку. Ночь  - равнодушное животное, полное роскошных красок и взрывов
света, и вечностью кажется каждое мгновение долгого, жуткого,  петляющего по
своим следам пути. Готов поклясться, здесь мы проезжали уже не раз.
     Я прихожу к выводу,  что находиться на  осаждаемой планете -  все равно
что   стоять  перед   раздевающейся  женщиной.  Ты  трепещешь,  растерянный,
пораженный в самое сердце. Перед тобой - прекрасное и  гибельное, чарующее и
сбивающее с толку, земля уходит из-под ног, а ты все силишься понять, чем же
ты это заслужил.
     Но  чуть  скривилась  губа, на миллиметр  изменил траекторию  случайный
осколок, и чары спадают в одно непоправимое мгновение.
     Я смотрю в небо и сам  себя не понимаю.  Неужели  я могу  найти в  этом
красоту?
     Сегодня налеты по-настоящему эффектны.
     Секунду   назад   спутники   обороны  и  вражеские   корабли   казались
неподвижными звездами. Хочешь - играй  в  угадайку,  кто есть кто. Хочешь  -
вообрази  себя моряком старых времен, безуспешно пытающимся  определить свое
местонахождение, - проклятые звезды не стоят на месте.
     И вдруг эти алмазные осколки становятся узлами пылающих паучьих шелков.
     Звезды  обманывали  нас с самого начала. Это поджавшие ноги арахниды  с
огненными задами, готовые в любую  секунду раскинуть свои смертоносные сети.
Волосок накала самодельной молнии мощностью в гигаватт вспыхивает и гаснет в
один миг, оставив рубцы на палочках и колбочках.
     Разгораются и медленно рассеиваются световые шары. Никак не определить,
что это  такое.  Можно предположить, что это перехваченные ракеты  - нечасто
одной  из   воюющих  сторон  удается  преодолеть  автоматизированную  защиту
противника. Время от времени  падающие звезды царапают стратосферу.  Осколки
ракет? Умирающий спутник? На месте сгоревших в холокосте  тут же  появляются
новые.
     Я  пытаюсь  слушать  Уэстхауза. Он  рассказывает мне  что-то, для  него
важное.
     -  ...приборы   наши   довольно   примитивны,   лейтенант.   Полагаемся
исключительно на собственную интуицию. На чутье да на молитву.
     Я  жалею,  что  спросил.  Я  и вопроса-то уже  не помню,  просто  хотел
поговорить с нашим будущим,  астрогатором,  а  теперь  получаю  больше,  чем
заказывал, - пятидесятипфенниговый тур.
     Вот  одно  из правил  хорошего рассказчика, Уолдо.  Прежде чем  начать,
забудь  все, что одному тебе  важно, и оставь  лишь  то, что  хотят услышать
другие. Несущественные детали только  мешают. Ты слышишь, как я  думаю тебе,
Уолдо? Вряд ли. Телепатов не так уж много.
     Теперь я понимаю,  почему остальные  хитро  заулыбались,  когда я начал
разговор с  Уэстхаузом  -  избавил их от  возни  со мной  и  заодно  повесил
астрогатора себе на шею.
     Я роюсь  в мысленных досье, где у меня собрана информация  об офицерах.
Уолдо  Уэстхауз.  Коренной  ханаанит.  Офицер  запаса.  До  призыва  работал
преподавателем  математики.  Двадцать  четыре  года.  Староват  для  второго
патруля. Прекрасно  знает свое  дело, но симпатией не  пользуется  - слишком
много   говорит.  У  него   вид  нелюбимого,  старательного,  всеми   силами
стремящегося  угодить  ребенка.  Он  слишком  жизнерадостен,  слишком  много
улыбается,  рассказывает слишком много анекдотов  и все рассказывает плохо -
как правило, запарывает концовку.
     Это не мои наблюдения, их пока мало. Это сообщил Старик.
     Опытные  офицеры-клаймерщики - мрачные, напряженные сфинксы с  запертым
на замок  ртом. Смотрят они по-кошачьи  полуприкрытыми глазами. Во всех  них
есть что-то от  кошки,  которая  и во  сне  оставляет щелку  меж веками. Они
дергаются на каждый незнакомый звук. Они несносны  в своей страсти к свежему
воздуху, порядку и чистоте. Известны случаи, когда они увечили нерадивых жен
и не слишком старательных горничных в отелях.
     Бронетранспортер ходит ходуном.
     -   Проклятие!  Если   так   будет  продолжаться,  моему   позвоночнику
потребуется  капитальный  ремонт.  У  меня  копчик  уже  в  детскую присыпку
размолотило.
     Какой-то  тайный  Торквемада  подсунул  нам  эту   древность.  Гаркнул:
"Бронетранспортер для личного состава!" - и велел грузиться.
     Чертов драндулет брыкается, трясется и раскачивается, как металлический
стегозавр   о  трех  ногах,  пытающийся  стряхнуть   с  себя  вшей.  Мрачная
ведьма-водитель то и дело  оглядывается, криво  скаля  желтые зубы. Эта вошь
выбрала себе место, куда тяпнуть, если железный дурак вздумает остановиться.
     У  поездки  есть  и положительные стороны. Не  нужно все время  слушать
Уэстхауза.  Я больше  не могу. И  запоминать  все детали  нашего  рейда тоже
больше не могу.
     Какого  черта  я  всегда  должен  гоняться  за  материалами  для  таких
невероятных статей?
     Мне вспоминается одна, о ковбоях, объезжающих быков, которую я писал до
войны. На Трегоргарте. Уж такой я дурак - должен все испытывать на себе.  Но
тогда я хоть мог в любой момент спрыгнуть с быка.
     Командир   смеется,  и   я   поворачиваюсь   в   его  сторону.  Неясный
золотоволосый силуэт в лунном свете.
     - Сегодня они  просто балуются, - говорит  он. -  Учения.  Обыкновенные
учебные стрельбы.
     Его смех напоминает громоподобное пуканье.
     Боковым  зрением мне не удается определить, какое выражение  у  него на
лице. В  свете молний и вспышек лицо дергается, как в старинном кино, словно
дух,  который  никак  не может  решить,  в  каком обличье явиться. Рельефный
тевтонский профиль. Безумные глаза. Шутит? Порой это трудно понять.
     Старший лейтенант Яневич и младший лейтенант Бредли не открывали ртов с
тех пор, как мы прошли главные ворота. Они даже  не вставали со своих  мест,
то  ли считая  заклепки на  скачущей палубе, то  ли  вспоминая лучшие минуты
своей жизни, то ли читая молитвы.  Кто  его  знает,  что  творится  у  них в
голове, лица ничего не выдают.
     У меня странное  чувство. Я в  самом деле  иду в  рейс на клаймере. Мне
одиноко  и  страшно,  я  растерян  и  уже  не понимаю,  какого черта мне тут
понадобилось.
     Наверху что-то взрывается, и на мгновение развалины  кажутся рисунками,
набросанными  тушью на  самом  нижнем  этаже  преисподней. Заросли  разбитых
кирпичных колонн и ржавого  железа не  способны противостоять ударной  волне
неприятельского  оружия. Рано или  поздно все  они рухнут.  Некоторые просто
требуют чуть больше внимания со стороны противника.
     Беззвучный монумент по имени старший лейтенант Яневич оживает.
     - Стоит взглянуть на один из их классных спектаклей, - говорит он.
     И  гогочет.  Фраза  звучит  натянуто,  как  деланная улыбка в ответ  на
неудачную  шутку. Но он,  похоже, смеется  не зря. Видимо, офицеры клаймеров
обладают даром  Истинного  Зрения, и для них война  -  нескончаемая  комедия
положений.
     - На последнюю тербейвилльскую резню ты опоздал.
     Машина  виляет, правые гусеницы взбираются на кучу  булыжника, и  мы на
средней  скорости  колдыбаемся  под   углом  в  тридцать   градусов.  Группа
космофлотчиков    идет   нам    навстречу,   шатаясь   похлеще,   чем    наш
бронетранспортер, распевая издевательски переделанную патриотическую  песню.
Они одеты в черное и потому почти невидимы. Лишь один бросает в нашу сторону
презрительный взгляд. Его компаньоны, повиснув друг  на друге, трусят как-то
замысловато,  по-заячьи.  Так  могла  бы  выглядеть  колонна пьяных  гномов,
направляющихся  на ночную  смену  в  свою  фантастическую  угольную копь.  У
каждого  по  мешку с овощами и фруктами.  Они  исчезают в  темноте  у нас за
спиной.
     - Похоже, чуть поддали, - говорит Бредли.
     - Мы по дороге сюда видели Тербейвилль, - говорю я. Яневич кивает:
     - Я вдоволь насмотрелся.
     Под Тербейвиллем в результате одной из самых удачных бомбардировок была
похоронена штаб-квартира флота на планете.
     Мы с командиром  видели,  как  оседала пыль после этого. Накануне ночью
луны были в надире. Это ослабило защитную систему, парни  сверху бросились в
образовавшуюся  брешь  и  провели  массированную  бомбардировку.  Перепахали
несколько  квадратных километров  не раз уже перерытой  щебенки.  Так фермер
перепахивает землю, не давая разрастаться сорнякам.,
     Командир говорит, что это был просто укол. Хороший способ держать своих
мальчиков В форме и  нам напомнить, что в один прекрасный день соседи сверху
могут прийти, чтобы остаться.
     Брошенный  город  покоился,  обездвиженный   суровыми  объятиями  зимы.
Поскрипывали  на  ветру  железные  остовы  зданий.  Горы  разбитых  кирпичей
покрылись корочкой льда, и в лунном свете казалось, будто  стада мигрирующих
слизней  оставили на них  серебряный след.  Горстка  горожан,  охотников  за
мечтами вчерашнего  дня,  рыскала по  пустыне.  Старик  говорит,  будто  они
приходят  после  каждого налета  в  надежде,  что  на  поверхности  появится
что-нибудь из прошлого. Несчастные летучие  голландцы, пытающиеся воскресить
разбитые мечты.
     Миллиарды надежд  уже канули в Лету. И  еще  миллиарды  погибнут в этой
адской печи - войне. Может быть, она ими питается?
     Бронетранспортер вибрирует,  одна гусеница  выскочила из  колеи,  и нас
развернуло на девяносто градусов.
     - Почти на месте, - бросает кто-то апатично.
     Я не могу разобрать, кто именно. Все остальные равнодушно молчат.
     Над броней бортов я вижу пейзаж, наводящий на мысль, что мы со Стариком
вообще  из  Тербейвилля  не  выбрались.  Может  быть,  мы   тоже   Fliegende
Hollandren[1], прокладывающие по этим развалинам свой бесконечный путь?
     Еще одна любимая цель  - Ямы. Парни  сверху  не  могут  себе отказать в
удовольствии  пострелять по ним. Это основное  звено  в системе  снабжения и
обслуживания клаймеров, точка, в которой  переливается в жилы флота вся мощь
Ханаана.  Ямы извергают  потоки  людей,  боеприпасов  и материалов,  подобно
постоянно действующему гейзеру.
     И  туда  все  время  поступают  на  переработку  люди с лицами  узников
концлагерей - клаймерщики.
     Я   собирался   дать   правдивый   репортаж   об  отважных   защитниках
человечества. Мой план нуждается в пересмотре. Ни один такой мне не попался.
Клаймермены вечно чем-то  напуганы. Они пугливы, как тени. Героизм придумали
журналисты.  Единственное,  чего хотят эти люди, -  пережить  свой следующий
патруль. Их  жизнь существует лишь в  рамках текущего задания.  Свое прошлое
мои  попутчики  сдали в  камеру  хранения. Будущее простирается для  них  не
дальше возвращения домой, и они не желают говорить о нем: боятся сглазить.
     Мы пересекли незримую линию. Здесь другой воздух, другие запахи. Трудно
понять, чем это пахнет, когда так трясет...
     А! Это море.  Пахнет морем  и всей этой мерзкой дрянью,  которую в него
спускают. С тех пор, как открылись Ямы, залив  превратился  в мусоросборник,
куда валятся отработанные подъемники. Может быть, я смогу увидеть один такой
всплеск.
     Уже здесь можно почувствовать, как дрожит земля от стартов подъемников.
Они  высылаются  каждые десять секунд  круглые  ханаанские  сутки,  длящиеся
двадцать два  часа пятьдесят семь минут. Разных  размеров, и самые маленькие
больше здоровенного сарая. Подарочные коробки с игрушками для флота.
     - Три километра осталось. Как ты думаешь, пройдем? - с усмешкой говорит
командир, наклонившись ко мне.
     Я спрашиваю, есть ли другие варианты.
     Он поднимает к небу свои голубые глаза. Бесцветные  губы складываются в
тонкую  улыбку.  Господа устроили  себе на  радость  грандиозный  фейерверк.
Вспышки отражаются на лице командира, как татуировки из света и тени.
     Он  выглядит  вдвое старше  своего  настоящего  возраста. Лысеет.  Лицо
изрезано  морщинами. Трудно поверить, что это тот  самый  пухлый  ангелочек,
которого я знал по Академии.
     Смуглянка  за  рулем  закладывает  дикие  виражи,  но  его они, похоже,
нисколько не беспокоят. Кажется, он находит  в этой  дикой болтанке какое-то
извращенное удовольствие.
     Наверху   что-то   происходит,   и   я  начинаю  нервничать.  Воздушное
представление набирает обороты. Никакие это не учения.  Перехваты спустились
в тропосферу. Хор наземных  орудий  с глухим треском и шумом пробует голоса.
Даже рев и грохот бронетранспортера не может заглушить их полностью.
     Ореол пламени прожигает ночь.
     -  Бомбер  пикирует,  -  бросает  Яневич  с  драматической   интонацией
скрипичной струны.
     Магические   слова.  Младший  лейтенант   Бредли,  еще   один  новичок,
сбрасывает с себя ремни безопасности, вскакивает и хватается руками за борт.
Костяшки его пальцев белеют. Женщина за рулем - наш Торквемада - решает, что
настало  время  показать нам, на что  способна  ее тачка.  Бредли кидается в
сторону бреши на  месте выбитой двери погрузочного отсека. Он  так  напуган,
что даже  крикнуть  не может. Когда  он  проносится  мимо, мы  с  Уэстхаузом
хватаем его за свитер.
     - Ты рехнулся? - с недоумением спрашивает Уэстхауз.
     Я понимаю,  что он  сейчас чувствует.  Я чувствовал  то же самое, когда
наблюдал прыжки  с парашютом. Даже дурак должен сообразить, что можно, а что
нет.
     - Я хотел посмотреть...
     -  Садитесь, мистер  Бредли. Вы ведь  не так  сильно хотите посмотреть,
чтобы  ваша  задница оказалась в  списке  потерь еще  до первого задания,  -
говорит командир.
     -  А  сколько возникнет  проблем! - добавляет Яневич. - Другого офицера
искать уже поздно.
     Я переживаю за Бредли. Я тоже хочу посмотреть.
     - Бомберы скоро прилетят?
     Все  это я видел в видеозаписи. Ремни безопасности кажутся смирительной
рубашкой. Враг приближается, а  ты как  на ладони, связан по рукам  и ногам.
Кошмар военного космолетчика.
     Они  не  обращают внимания  на  мой вопрос. Только сам  противник может
знать, что он делает. Меня одолевает страх.
     Космопехотинцы,  солдаты  планетарной  обороны, гвардейцы  - они  умеют
драться на открытом месте. Их этому учили. Они знают, что надо делать, когда
падает бомба. А  я не знаю. Мы не знаем. Нам, космолетчикам, нужны стены без
окон, панели управления, аквариумы дисплеев - и тогда мы готовы хладнокровно
встретить опасность.
     Даже  Уэстхаузу  нечего  больше  сказать. Он смотрит в небо  в ожидании
первых признаков абляционного зарева.
     Тербейвилль гордится сбитым бомбардировщиком. Наполовину похороненный в
битом   булыжнике,   он  показался   мне  стометровым  телом,  всплывшим  на
поверхность Стикса.
     Этот стоп-кадр надолго застрял  в сознании.  Живая картина.  Окрашенный
алой зарей пар хлещет из треснувшего корпуса. Необычайно живописно.
     Корабль потерял  экипаж,  но  в грунт вошел  без  видимых  повреждений.
Реальные повреждения произошли внутри.
     Я хотел сделать пару кадров интерьера. Но с  первого взгляда передумал.
Защитные экраны и инерционные поля раздавили  всех в кашу.  Нельзя  сказать,
что"  эти  парни  сильно похожи на нас. Они чуть  повыше  и голубого  цвета,
вместо ушей  и носов - антенны, как  у  бабочек. Улантониды, от  названия их
родины - Уланта.
     -  Эти  парни  быстро  вышли  из  игры, - сказал мне командир  с  такой
интонацией, будто бы он им завидовал.
     Зрелище погрузило его в задумчивость.
     - Странные  вещи бывают.  В позапрошлый патруль  мы подняли  совершенно
исправный транспорт, один из наших. Все работает, и ни души на  борту. А что
случилось, понять невозможно. Всякое бывает, - произносит он.
     - Похоже, мы от них уходим, - говорит Яневич.
     Я оглядываю небо. Не вижу, какие знамения ему это сказали.
     Наземные  батареи  перестают  прочищать  глотки   и  запевают  всерьез.
Командир бросает на Яневича насмешливый взгляд.
     - Похоже, опять трендим, старпом.
     - Не надо меня вруном выставлять, - огрызается Яневич, злобно  уставясь
в небо.
     Слепящие   вспышки   гамма-лазера   освещают   ржавые   кости   некогда
величественных  зданий. И  вдруг  я  вижу  фантастический  черно-белый кадр,
схватывающий  чистейшую  суть этой  войны.  Я вскидываю камеру и  щелкаю, но
поздно.
     Наверху,  на  уровне  по  крайней  мере третьего  этажа,  балансируя на
двутавровой балке, парочка  занималась  этим.  Стоя. Ни  за что,  кроме друг
дружки, не держась.
     Командир тоже их заметил:
     - Мы на верном пути.
     Я кидаю быстрый  взгляд: что отражается  на его  лице? Но там все та же
лишенная выражения маска.
     - Что за странная логика, командир?
     - Это сержант Холтснайдер, - говорит Уэстхауз. Откуда ему, черт возьми,
знать?  Сидит  он ко мне лицом. А  их  я вижу  у  него  за  левым  плечом. -
Шеф-артиллерист  лучевых орудий.  Дипломированный  маньяк.  Прощается  здесь
перед каждым заданием. Патруль идет как по  маслу, если ему удается кончить.
Для  ее корабля то  же самое, если удается ей. Она - техник управления огнем
второго класса с джонсоновского клаймера. -  Он болезненно усмехается.  - Ты
чуть-чуть не щелкнул живую легенду флота.
     То,  что  экипаж  может  быть  исключительно  однополым,  -  неприятная
особенность  клаймеров.  Живя в  десегрегированном обществе,  я  не особенно
шлялся  по  бабам,  но период вынужденного воздержания  ожидаю  без  всякого
восторга.
     Там,  дома, об  этих  проблемах  ничего  не  знают.  По голосети  гонят
исключительно торжественные  проводы и треп о  доблести и славе. Их задача -
привлекать добровольцев.
     Клаймеры   -  единственные  военно-космические  корабли  с   однополыми
командами.  Ни на каком другом корабле нет таких  психологических нафузок, и
добавлять  к  ним  запутанные   и  взрывоопасные   сексуальные   проблемы  -
самоубийство. Это выяснилось в самом начале.
     Причины мне понятны. Факт от этого приятнее не становится.
     С командиром  Джонсон и ее  офицерами я познакомился в Тербейвилле. Они
рассказывали мне, что  при таких  нагрузках  женщины становятся аморальными,
как худшие из мужчин, если судить по меркам мирного времени.
     Но чего  нынче  стоят  эти  мерки? С ними  на полдюжины  конмарок можно
купить чашку  натурального  кофе со Старой Земли. Без  них - то  же самое за
шесть конмарок на черном рынке.
     Первый  бомбер  кладет  цепь бомб  вдоль  нашего следа  и  застает  нас
врасплох.  Взрывная  волна  подхватывает  бронетранспортер,  встряхивает его
одним  страшным  рывком, и  я  моментально глохну.  Остальные  как-то успели
вовремя   закрыть   уши   руками.   Бомбардировщик  летит,   как  светящаяся
дельтовидная бабочка, откладывающая в море яйца.
     - Придется  строить новые  подъемники,  -  говорит  Уэстхауз.  -  Будем
надеяться, что наши потерн пришлись на "Цитроны-4".
     Ремни  безопасности  вдруг  превращаются  в  западню.  Меня  охватывает
паника. Как мне, привязанному, в случае чего выбраться?
     Командир мягко трогает меня за плечо. Странно, но это успокаивает.
     - Почти на месте. Несколько сотен метров осталось.
     И тут же бронетранспортер останавливается.
     - Ну, ты пророк.
     Я  стараюсь подавить свою тревогу  и притворяюсь, что это  мне удается.
Проклятое небо издевается  над нашей человеческой уязвимостью, швыряя в  нас
оглушительные залпы смеха.
     Небо взрывается: пикирует второй бомбардировщик, рассыпая свои подарки.
Удачливое   наземное  орудие  пробило  в  его   корпусе  аккуратное  круглое
отверстие, за ним тянется  дым, летят  пылающие куски, он виляет. Я опять не
успел  закрыть  уши  руками.  Яневич  и  Бредли  помогают мне  выбраться  из
бронетранспортера.
     Бредли говорит:
     - У них броня слабовата. Звук далекий, будто  сказано в двух километрах
отсюда.
     Яневич кивает.
     - Интересно, удастся ли им теперь его починить?
     Старпом сочувствует коллегам.
     Пробираясь  по  развалинам,  я несколько раз  спотыкаюсь.  Должно быть,
ударная волна сби