у куда-то, --  ответил Шаневич. -- Я  ей  печать ставил на
анкету для загранпаспорта. А что?
     -- Нет, просто так.
     Илья  вдруг пристально посмотрел  на Глеба, и  в его  глазах  мелькнуло
что-то вроде уважения.
     -- А может, она  и не вернется, -- сказал он. -- Может,  ей и  не нужно
уже возвращаться. Так что лучше купи себе новую книжку.
     Он снова посмотрел  на  него  и  Глебу показалось,  что  Шаневич  хочет
сказать еще что-то.
     -- А почему ты думаешь, Илья, что она не вернется? -- спросил он
     Шаневич промолчал, будто и  не  слышал  вопроса.  Наконец  нашел нужную
страницу и перевернул книгу так, чтобы Глеб мог читать.
     -- Вот, -- сказал он, -- записывай.
     На  разграфленном  клетчатом  листе  крупными  округлыми  буквами  были
сведены  в таблицу имена, фамилии, адреса и  прочие данные сотрудников. Глеб
не  сразу  понял,  куда  смотреть, но Шаневич  ткнул пальцем в третью строку
снизу. Не веря своим глазам, Глеб прочитал:
     "Царева, Марианна Степановна, секретарь-референт, д/р 5 июля 1967"
     -- Почему -- Марианна? -- только и смог спросить он.
     --  Мама  с папой, видать, так назвали, -- сказал  Шаневич. --  Но  она
просила  звать  ее Аней,  ну,  а  Нюра потом  как-то прижилось.  Теперь  уже
неважно.
     Я все-таки был неправ, потрясенно подумал Глеб. Мир матшкольников и мир
Таниных друзей  действительно различаются. Для них важны  образы и лица, для
нас  --  цифры и слова.  Если бы я учился в МАРХИ, а не  на  ВМиК, узнал  бы
Марину Цареву и через двадцать лет.

     Горского удалось застать только поздно ночью.
     -- Судя по тому, что ты рассказываешь, Шаневич тоже обо всем догадался,
-- сказал Горский.  -- Я уже думал,  было бы  странно,  если б  он не провел
собственное расследование. Человек, занимающийся бизнесом в России, не может
быть так беспечен.
     -- Но почему она это сделала?
     -- Я не  знаю  деталей,  но  сдается  мне, что  Н.С.  и  Влад Крутицкий
подставили  твоего друга Абрамова. Не знаю как, но  Снежана  про это знала и
хотела сказать тебе -- за это Марина ее и зарезала.
     -- Это невозможно, -- ответил Глеб, -- я до сих пор  не  могу поверить,
что  Нюра --  это  Марина. Как я мог ее  не узнать?  Да,  все  говорили, что
постарела,  изменилась, но все-таки...  мы  же  месяц  работали  в  соседних
комнатах. Я даже спал с ней один раз.
     -- Вы,  молодые,  --  ответил  Горский,  --  слишком  большое  значение
придаете сексу. На самом деле, это очень поверхностная вещь. Только кажется,
что она помогает узнать  человека лучше. Беседа по IRC в этом смысле -- и то
полезней.
     -- С женщинами вообще ничего не поймешь, -- ответил Глеб. -- Ты знаешь,
я  любил в своей жизни  трех женщин  и все они куда-то  исчезли. Таня уехала
навсегда, я даже адреса не знаю, Снежана умерла.
     -- А третья кто?
     --  Она была первая.  Моя одноклассница, Оксана. Я  тебе  писал про нее
как-то раз. Впрочем, мы были такие молодые, что ее, можно сказать, и не было
никогда. Я же ее не видел,  только профиль  в  полутьме кинозала, только то,
что сам придумал.
     -- Почему ты думаешь, -- ответил Горский, --  что видел Снежану? Потому
что спал с ней?
     Глеб вспомнил вечер, что они провели, цитаты из Тарантино и Пелевина, и
потом почему-то представил, как Снежана стоит на лестнице  и ждет чего-то, а
Нюра  --  Марина  --  подходит  к  ней  сзади  с  ножом в руке. Убийца  была
одновременно  Мариной -- девочкой-подростком, первой красавицей  класса -- и
Нюрой,  тихой  мышкой  Нюрой Степановной  и  обнаженной  Нюрой, занимающейся
любовью в сумеречной комнате.
     --  Я должен написать  Марине,  --  сказал он.  --  Ну,  например,  она
встретится с нами на IRC, и мы сможем поговорить. Просто понять.
     -- ОК, -- ответил Горский.
     "Дорогая Марина,  -- написал Глеб на  адрес Чака, --  прости,  что я не
узнал тебя сразу  при встрече. Я немного близорук  и  плохо запоминаю людей.
Жалко, что ты не захотела сказать, кто ты, ни мне, ни ребятам. Этот маскарад
с Чаком -- и правда, шутка немного  дурного тона.  На самом деле он мертв, и
мы  все  это знаем. Впрочем,  неважно. Я догадываюсь, что ты теперь далеко и
вряд ли  вернешься  -- но  если у  тебя будет время  и желание,  я  бы хотел
поговорить  с  тобой,  на  IRC,  как  когда-то  мы общались  все  вместе  на
Снежанином канале. У нас с тобой очень  много общего прошлого -- и,  похоже,
нам есть что друг другу рассказать. Неизменно помнящий -- хотя и не узнавший
тебя -- Глеб".
     Он отправил  письмо уже глубокой  ночью.  Часы  показывали  3-55  утра.
Двадцать  второе июня 1996  года. Глеб подумал, что пятьдесят пять лет назад
началась война  -- и погибшим тогда было совсем не важно, выбрали этот  день
за самую короткую ночь или потому, что солнце должно было победить снег.


Глава тридцать первая

     Марина появилась только через  две недели. Это был первый рабочий  день
после  выборов, и все обсуждали историю с  коробкой из-под ксерокса, которую
кто-то хотел  откуда-то вынести. Около полудня  Глеб увидел у  себя в  ящике
письмо,  одна строчка:  "Я на #xpyctal.  М." -- и тут же  на  всякий  случай
форварднул его  Горскому.  Решил, что  тот имеет  право  присутствовать  при
развязке.
     -- Как ты меня вычислил? -- спросила Марина.
     Посреди  Глебова  рассказа  появился  Горский,  которого  Глеб  тут  же
представил.
     -- Я буду тебя звать "мистер Холмс", -- напечатала Марина.
     -- На  правах  Холмса я  спрошу  Вас --  как  оно все  было? -- написал
Горский. --  Что такого знала  Снежана про Вашу с Крутицким  аферу,  что  ее
понадобилось убивать?
     -- Если бы для  этого был специальный смайлик, я  бы поаплодировала, --
пошутила Марина. -- Ты очень умный,  Холмс. Как положено, я все расскажу, --
тем более, это уже  не поможет тебе меня  поймать.  Я имею в  виду -- в real
life.
     -- Мы не собираемся, -- заверил Глеб.
     -- Зимой  я встретила  Емелю, и он рассказал, что работает с Абрамовым.
Честно  говоря, у меня  вначале не было никаких идей.  Он просто рассказывал
про свою работу, и тут я поняла, что он не знает, как я ненавижу Абрамова.
     -- Почему ты его ненавидишь? -- спросил Глеб.
     --  На выпускном  я  слышала, как он рассказал Феликсу,  что специально
подговорил Лешу заложить Вольфсона. Если бы  он этого не сделал --  или хоть
сознался бы раньше -- Леша был бы жив, и все было бы по-другому.
     --  Я тогда  об этом  не знал,  --  сказал Глеб.  -- Мне Феликс  только
недавно рассказал.
     --  Емеля  сам устроил  меня работать в Хрустальный, и  там я встретила
Влада, --  продолжала Марина. --  Он был  не чета Емеле, сразу чувствовалось
что-то  такое... Я  думаю, если бы Чак не  погиб, он бы сейчас таким и  был:
жестким и вместе с тем очень ранимым.
     "Это Крутицкий-то ранимый?" -- подумал Глеб. Видимо, никогда мне ничего
не понять  в людях. По-моему, Крутицкий  из  тех граждан, из которых,  как в
школе учили, получаются прекрасные гвозди.
     --  Я случайно проговорилась, что в свое время из-за Абрамова погиб мой
первый муж, -- писала Марина. -- Может, из-за этого он  намекнул: мол, можно
сделать  так, чтобы  деньги, которые  переводил  для него Абрамов,  ушли  на
сторону. Впрочем, сказал он, Абрамов просечет, так что это просто шутка. При
следующей  встрече  я  сказала,  что  знаю, как на несколько дней  устранить
Абрамова -- и тогда мы начали всерьез готовиться.
     Интересно,  подумал Глеб, Крутицкий, заводя  с ней роман, знал, что она
может быть полезна, или действовал по  наитию? Впрочем, судя по фотографиям,
Влад просто все равно, кого обнимать: главное изобразить заботу и нежность.
     -- Я встретила Абрамова  как бы случайно, наврала про болезнь ребенка и
заняла денег как раз накануне выдачи зарплаты. Деньги могли оказаться у него
самого, но, на мое счастье, он снял  их со счета фирмы  -- и  потому три дня
отсиживался  под  Москвой с этой дурой  Иркой.  Влад спокойно его подставил,
воспользовался  тем, что  Светка  не знала некоторых деталей, и  уговорил ее
чуть изменить схему. В итоге полмиллиона ушли Владу на латвийский счет, и он
успел их снять, прежде чем банк обанкротился.
     -- Красиво, -- сказал Горский. -- И сколько досталось тебе?
     -- Он обещал, что мы поделим деньги. То есть, это будут наши деньги  --
он уйдет от жены, и мы заживем втроем с Алешей где-нибудь на Кипре.
     -- С каким Алешей? -- спросил Горский.
     -- С моим сыном, -- ответила Марина. -- Я его в честь отца назвала.
     -- Это что, сын Чака? -- напечатал Глеб.
     -- Да. Я родила в ноябре 1984-го.
     Глеб  потрясенно смотрел  на экран.  Понятно,  куда  она исчезла  после
школы. На  мгновение он представил долгую череду лет, Марину с  ребенком  на
руках,  беспросветность жизни,  километровые  очереди  конца  восьмидесятых,
заоблачные  цены постреформенной России, нищету и одиночество. И понял,  как
Марина превратилась в Нюру Степановну, немолодую женщину с угасшим лицом.
     -- Мама уговорила меня оставить  ребенка и ничего не  говорить  Лешиным
родителям. Я его матери так и не простила, что она пошла тогда к директрисе.
     Двенадцать лет, подумал Глеб, двенадцать  лет она ждала, словно  спящая
царевна в хрустальном гробу стыда и ненависти, спала, ожидая момента,  чтобы
проснуться и  отомстить.  Терпеливо, как меч в  ножнах. Каждый год  из такой
дюжины засчитывается за три, как в штрафном  батальоне. Вряд ли полумиллиона
долларов хватит, чтобы их забыть.
     --  Все  получилось  бы отлично,  --  продолжала Марина.  -- Абрамов бы
разорился,  мы  бы забрали  деньги, Леша  мог бы радоваться --  там, где  он
сейчас. Нас подвел Емеля. Никто не ждал, что он  так поступит. Мне вообще не
везет на мужчин, с которыми я сплю: они либо кончают с собой, либо сбегают.
     -- А ты спала с Емелей? -- спросил Глеб.
     --  Да.  Если тебя  интересует,  была  ли  у него пизда подмышкой, могу
сказать, что не было.
     -- Пизда подмышкой? -- переспросил Горский.
     -- Школьная шутка, -- пояснил Глеб. -- А ты разве ее знала?
     -- Все все знали, -- ответила Марина. -- Даже как Светка сказала "зубов
бояться -- в рот не ходить", хотя в восьмом классе сама  объясняла девочкам,
что такое  минет. Все все  знали, кроме того,  что Леша  не  был стукачом, а
заложил всех Абрамов.
     Удивительныые вещи творит время,  подумал Глеб. Искажает перспективу до
неузнаваемости.   Маринка   же  прекрасно  знает,   что  Абрамов  никого  не
закладывал. Он всего-навсего дал глупый совет.
     -- Когда  Емеля умер, мне стало противно. Нет. Мне стало тоскливо. Куда
тоскливее, чем когда умер  Леша. Тогда мне было страшно, я  чувствовала себя
покинутой,  не знала, оставлять ли  ребенка,  потом ненавидела Абрамова -- а
сейчас только тоска. Это  было так неприятно, что я делала одну глупость  за
другой,  просто чтобы развлечься. От лица  het  рассказала  историю,  как мы
первый  раз спали  с  Лешей, и тут  же пришла в комнату и трахнула тебя. Это
было на редкость противно,  ты  уж  прости. В девятом  классе я  была в тебя
немножко влюблена -- но сейчас это было чудовищно мерзко.
     Глеб попытался вспомнить,  как оно было -- но буквы, бегущие по экрану,
не могли вызвать в памяти напряженные Нюрины соски  и ее долго  сдерживаемый
стон. Сейчас он говорил с Мариной Царевой, своей одноклассницей. Он не видел
ее много лет, и даже лица не помнил.
     --  И поэтому ты убила  Снежану? --  спросил  Горский. -- Чтобы сделать
что-нибудь еще более мерзкое?
     -- Нет, -- ответила Марина. -- Потому, что Снежана все время знала, что
я -- одноклассница Глеба. То есть  реально это  знали почти все, потому  что
Емеля  сказал,  что я -- его одноклассница,  а ты сам  говорил,  что  ты  --
одноклассник Емели. Но только Снежана обратила на это внимание. Она  же была
одержима идеей, что все со всем  связано, и ее прикалывало, что ее любовница
и ее любовник вместе учились. Она бы порадовалась, если б узнала, что я тебя
трахнула.
     -- А ты была ее любовницей? -- спросил Глеб.
     -- Всего один раз, -- ответила Марина. -- Все напились где-то в городе,
и мы вместе поймали  такси. Она стала  ко мне приставать,  показывать, что у
нее  нет  трусов, рассказывать  про свою  мачеху-лесбиянку  и говорить,  что
никогда  не спала с женщиной.  В Хрустальном никого не было, и мы трахнулись
прямо в прихожей. На рабочем месте, как она выразилась.  А больше ничего  не
было,  если не считать, что  накануне своей смерти она приехала ко мне домой
-- про тебя посплетничать. Я тогда окончательно решилась.
     -- Что  было бы  страшного,  если  бы  Глеб узнал, что ты -- это ты? --
спросил Горский.
     --  Абрамов в последний  наш разговор  передал мне от него  привет,  --
сказала Марина. --  Я знала, что они на связи. А если  бы Абрамов сообразил,
что  у  меня  роман  с Владом,  он бы  просек. И мог  бы  сорвать все дело в
последний момент.
     -- Да, он мне говорил, --  подтвердил Глеб, -- что если б знал, кто его
кинул, то, может, смог бы все спасти.
     --  Теперь уже не сможет, -- сказала Марина. -- Влад  перевел сто тысяч
на  Алешин  счет. Правда, я бы  предпочла, чтобы он остался  со  мной, а  не
возвращался к жене.
     -- А он вернулся?
     --  Да. Сказал, что говорил  с батюшкой, и тот ему объяснил, какой грех
прелюбодеяние, и  теперь Влад видит во мне воплощение  Вавилонской блудницы,
которая ввела его в соблазн воровства и убийства. И потому  больше не желает
меня видеть.
     -- I'm sorry, -- почему-то по-английски написал Горский.
     -- Fuck you, -- ответила Марина, -- any questions?
     -- Ты собираешься жить на эти деньги в Америке?
     -- Нет,  конечно, -- ответила Марина. --  Это Алеше  на колледж. Себе я
заранее работу подыскала.
     Глеб  смотрел в  монитор,  словно  не видя букв. Охота  окончена. Цифры
текли по медным проводам и оптоволокну, превращались в буквы и слова.  И все
это было Мариной Царевой, самой красивой девочкой их класса.
     -- А что твоя мама? -- спросил Горский.
     -- Она умерла  в 88-ом, -- ответила Марина. --  У меня в России  никого
нет.
     -- Почему ты назвалась Чаком на листе?
     -- А  кем мне было назваться? Мне же надо было знать, что там творится:
а называться собой я не  хотела. Для вас  всех Марина Царева умерла давно --
это Chuck is not dead.
     --  Почему ты написала этот иероглиф на  стене, когда убила Снежану? --
спросил Глеб.
     -- Она  спросила нас с  SupeR,  что это  значит. Я понятия не имела, но
попросила  ее выйти  на лестницу  через  полчаса, взяла в  ванной  резиновые
перчатки и нож на кухне. Потом вышла за ней, велела стать ко мне спиной и не
шевелиться. Эта  дура решила, что будет какая-то очередная сексуальная игра.
Тогда я закрыла ей рот рукой и перерезала горло. Я не ожидала, что будет так
страшно: полилась  кровь,  Снежана повалилась вниз лицом и  чудом  не залила
меня.  По  счастью,  я  успела  отскочить, и испачкала  только  руку. Начала
вытирать  о стену и вспомнила что-то из Шерлока Холмса, где убийца полицию с
толку  сбивает, что-то  написав  на  стене.  Тогда  я  попыталась нарисовать
иероглиф, который видела полчаса назад. Кажется, похоже вышло.
     Если бы даже и непохоже,  подумал Глеб,  все  равно его заметил один я.
Терпение  истощилось,  меч  вынут  из ножен.  Ненависть,  жившая  в  глубине
Марининого существа, вышла наружу и стала мертвой плотью Снежаны.
     --  Мне стало  плохо, --  рассказывала Марина, -- когда я  увидела, как
стекает  по ступенькам кровь, меня затошнило. Я  больше  всего боялась,  что
если меня вырвет, то убийцу вычислят по генетическому анализу. Я бросила нож
и,  сдерживаясь изо всех сил, побежала назад. В прихожей, по счастью, никого
не было. В комнате  громыхала музыка, в офисе, кажется, кто-то трахался, так
что я добралась до ванной без помех. Я начала блевать, потом вымыла перчатки
и кинула под  ванну. Я все  боялась, что  кровь попала на  одежду, но  вроде
обошлось. Стоило мне  подумать  про мертвую Снежану, как я начинала  блевать
снова. Там ты меня и нашел.
     Я  там  нашел не тебя,  подумал  Глеб, я нашел  Нюру Степановну, пьяную
серую мышку,  которая нажралась так, что с трудом держалась  на  ногах. Я не
находил  там  первую  красавицу  10  "Г"  класса,  мать-одиночку,  терпеливо
пронесшую через всю жизнь бессмысленную ненависть к Вите Абрамову.  Я до сих
пор не  верю, что ты существуешь  --  странный гибрид трех человек,  Марины,
Нюры и убийцы, которую я так долго искал.
     -- Вот и все, -- сказала Марина, -- расходиться будем, что ли?
     -- Пока, -- написал Горский
     -- Прощай, -- откликнулся Глеб.

     -- Я ее рассказу не верю, -- написал  Горский, когда Марина ушла. -- Не
в смысле действий, а в смысле мотивов.
     --  Ты  имеешь в виду,  она просто  хотела денег, а вовсе не собиралась
мстить Абрамову?  -- спросил Глеб. Ему было  уже  неинтересно,  но невежливо
уходить, не поговорив с Горским.
     -- Это тоже, но  больше всего я не верю, что она боялась, как бы все не
сорвалось,  если ты  ее  узнаешь. Ты  мог  узнать,  кто она,  сотней  других
способов. Надо было убивать не Снежану, а тебя.
     -- Думаешь, она ревновала к Снежане? -- написал Глеб и подумал про злую
мачеху, что глядится в зеркальце и спрашивает: "кто на свете всех милее?"
     -- Может быть. Снежана была молодая и глупая. Марине такой побыть почти
и не удалось. Не думаю, что можно было вернуть  деньги  --  никакой разницы,
знал Абрамов, что Влад его кинул, или  не знал. Важно, чтобы никто  не знал,
из-за кого погиб Емеля, человек который ей верил и был ни в чем не виновен.
     -- Наверное, ты прав, -- написал Глеб. Какое это теперь имеет значение?
Горский  был прав  с самого начала: не следовало искать  виновных. Надо было
поверить, что убийца -- случайный пьяница или наркоман.
     -- Если бы  я писал роман, -- продолжал Горский,  -- она бы у меня была
окончательно  безумна. Например, и  ребенка бы у нее  не было, а нам она  бы
наврала. Но для реальной жизни это как-то чересчур.
     -- Я верю в ребенка, -- ответил Глеб. -- Она в самом деле исчезла после
школы, и если она была беременна, то в этом есть логика.
     --  Логика --  плохой советчик.  Если полагаться на логику -- и принцип
презумпции виртуальности, -- мы  не можем даже быть уверены, что  беседовали
сегодня с ней. Например, это мог быть Влад Крутицкий.
     -- Не похоже на Влада, -- сказал Глеб. -- Впрочем, я его плохо понимаю.
Например, не очень представляю его на исповеди.
     -- О, это  как раз  легко, --  ответил Горский. -- Я таких знаю. Обычно
религиозное сознание  у  них  просыпается,  когда они  уже совершили столько
грехов,  что даже для атеиста  перебор.  Причем  после  пробуждения  они,  в
восторге от  обретенной веры,  делают еще пару-тройку заурядных мерзостей...
например,   говорят  любовнице,   что   она  --   Вавилонская   блудница,  и
недоплачивают ей денег, которые они вместе украли.
     В комнату зашел Андрей, посмотрел на Глеба:
     -- Чего делаешь?
     --  Так, --  ответил  Глеб. --  Одноклассницу нашел  в Сети,  вспоминаю
прошлое. Сейчас закончу уже.
     Ему не  хотелось рассказывать, что теперь он знает, кто убил Снежану. В
задачках  "Науки и жизни" ничего не говорилось о том, что убийца должен быть
наказан. Его просто следовало найти.  Это будет моя  личная тайна, решил он.
Она будет  распирать меня изнутри, и мне будет  казаться, что мир взорвется,
если узнает. Как было когда-то у меня с Галичем, как было у Оси с Летовым.
     На всякий случай Глеб спросил Горского:
     -- Ты не собираешь рассказать всю эту историю Вольфсону?
     --  Зачем?  --  удивился  Горский.  --  Я  не  думаю,  что  Марина  еще
кого-нибудь убьет. Судя  по всему, она где-то в  Америке, а  здесь  все-таки
другие  способы  решения проблем.  Убийство  выглядит слишком искусственным.
Голливудским, что  ли.  А у каждого, кто жил  в России, в последние пять лет
убили  кого-то  из  знакомых...  в кр