льном и беседовал с Осей и Андреем о  независимости
киберпространства. Самой  подходящей кандидатурой  на  роль "Чака"  был  сам
Глеб.

     Глеб  ткнулся  в  IRC,  нашел там  Горского  и  рассказал  о  вчерашнем
посещении Оси:
     --  Он совсем  не похож на радикала.  Такой  тихий семейный человек. То
есть он говорит все эти слова, про сатанизм или там про геополитику,  но это
все существует как-то отдельно от его жизни.
     --  Слова всегда существуют отдельно от жизни,  -- ответил  Горский, --
просто некоторые об этом забывают и стараются их объединить.
     -- Впрочем, не знаю, какими вырастут его дети, если  их детство пройдет
под портретом Егора Летова, -- напечатал Глеб, а Горский ответил:
     -- Слушать Летова  в 1996 году  так же глупо, как БГ -- в 1990-м.  Но в
одном он прав: ни у кого нет алиби. То есть нет виртуального алиби.
     -- Почему?
     -- Потому что любой из тех, кто ходил  на канал, мог  прийти и объявить
себя het.
     -- Любой, кроме SupeR.
     -- Технически даже SupeR  мог, но он, похоже, все-таки  в Америке и  не
мог прийти к вам в Хрустальный. А Undi или BoneyM мы не можем исключить.
     -- Знаешь, может  быть, -- быстро набивал  Глеб. --  Я спрашивал у Бена
про  этого   het,  и  Бен  ответил,  что  про  него  нельзя  сказать  ничего
вразумительного.  Het  все  больше  молчал.  А  в  этот   раз  был  довольно
разговорчив.
     -- Человек без свойств, -- ответил  Горский и добавил смайлик ":-)"  --
мол, шучу.
     Глеб повернулся к Андрею.
     --  Послушай,  -- спросил  он,  --  я  вот все думаю про  этого  самого
het'а... который  на  #xpyctal.  Ты с  ним  часто разговаривал  раньше...  в
смысле, когда Снежана была жива?
     -- Не, -- ответил Андрей,  -- он типа не особо разговорчивый был. Вроде
как присутствовал и в то же время -- нет.
     --  Понятно, --  ответил Глеб  и  уже  собрался  вернуться к прерванной
беседе с Горским, когда Андрей прибавил:
     -- Потому, наверное, он себе такой никнэйм и выбрал.
     -- А что значит het?
     --  Ничего.  Просто  русское "нет", записанное латинскими буквами. Если
типа в верхнем регистре написать "het", то как раз "НЕТ" и получится.
     Глеб невольно  вспомнил сегодняшнее письмо Чака: транслит, и только три
слова  выглядели  по-русски: BCEX  HAC  HET.  bcex  hac het,  если в  нижнем
регистре.
     "Если он  человек без свойств,  -- подумал Глеб, --  то  почему был так
разговорчив в тот  единственный  раз, когда я встретил его на канале? Может,
потому что Снежана уже умерла. Или была другая причина?"
     На секунду  Глеб  замер.  Нет,  невозможно.  Бессмыслица.  Het  не  мог
рассказать эту историю специально, чтобы напомнить  Глебу  о Маринке и Чаке.
Het вообще не мог ее знать: ее знали только трое - Глеб, Маринка  и Чак. Это
давняя история, никак не связанная с сегодняшним днем. Просто совпадение.
     Но опыт  человека,  много  лет  занимавшегося  решением  математических
задач, подсказывал Глебу, что случайных совпадений не бывает. Что  в хорошей
задаче  все  данные  подобраны  преднамеренно. И вдохновение  -- это  момент
интуитивного прозрения, когда понимаешь, что все -- неслучайно.
     --  Горский,  --  написал Глеб, -- я должен тебе рассказать одну  вещь.
Есть полчаса?


Глава двадцать четвертая

     Времени у  Горского было полно, только уже хотелось  спать.  Он  встал,
прошел на  кухоньку, включил кофе-машин, мерзко плюющуюся американским кофе,
и вернулся к  компьютеру. Поверх крышки ноутбука посмотрел  на догорающее  в
камине синтетическое полено,  смесь воска и прессованных опилок. На упаковке
была указана продолжительность горения -- хватит  еще на  полчаса,  прикинул
Горский.
     Зачем я встреваю в  эту историю? Незнакомый  человек, шапочный приятель
Антона и, кажется, Олега, которые еще с московских  времен считают меня если
не Шерлоком  Холмсом, то Ниро Вульфом точно. Что мне за  дело  до  умершей в
Москве болгарской девушки,  до очередного  матшкольного мальчика,  логически
вычисляющего,  кто  и  зачем  убил   его  подругу?  Нет,  надо   отказаться.
Достаточно, поиграл уже по молодости.
     Впрочем, без особого удовольствия  вспоминая давнюю  московскую историю
семи  лепестков, Горский не мог не признать: не случись она, он  остался  бы
полупарализованным инвалидом. И даже disabled person его бы никто не назвал.
     Он перевел глаза с камина  на экран и начал читать  историю о  том, как
двенадцать   лет  назад   шестнадцатилетние  мальчики  играли  в  прятки   с
государством,  которое  изо  всех  сил пыталось быть серьезным и не  прощало
таких игр. Горский открыл "Ворд" и быстро записал:
     "Вольфсон -- жертва  доноса;  Чак --  доносчик и самоубийца; Марина  --
возлюбленная  Чака,  объект страсти  Вольфсона и Абрамова.  Абрамов  -- друг
Глеба,  разорившийся и исчезнувший в июне 1996  года, после того,  как снова
встретил Марину."
     Он снова вернулся к mIRC'у. Глеб уже досказал, как het воспроизвел  ему
историю дефлорации  Чака,  и  перешел  к  утреннему  появлению  виртуального
Чаковского на листе выпускников пятой школы.
     -- То есть этот виртуал утверждает, что он -- Чак? -- спросил Горский.
     -- Да, -- ответил Глеб. -- И я подозреваю, что он и het -- одно и то же
лицо.
     Похоже  на  то,  подумал  Горский. Потому что  если  где  и  появляться
призракам  матшкольных  мальчиков  --  то  именно в  Сети.  Скольких  таких,
счастливо  выживших  и  сваливших с  родины  за  океан,  Горский  повидал за
последний год! Плохо стриженые, в мятых рубашках, с отсутствующим выражением
лица  --  они  и  впрямь  казались только  приложением  к  своим виртуальным
ипостасям.  Трудно поверить, что  у большинства -- вполне сложившаяся личная
жизнь, семьи, дети,  досуг и прочие интересы -- впрочем, достаточно  скучные
для Горского, предпочитавшего трансовую  сцену Сан-Франциско концертам КСП в
Джуике.
     -- Мы как будто жили в Интернете,  -- писал  тем временем Глеб, -- наши
прозвища были как никнэймы  и потому мне теперь кажется, что Интернет -- это
и  есть царство мертвых.  Чак уже  появился, еще немного -- и появится  Миша
Емельянов, или выяснится, что Витю Абрамова  еще в Москве убили. Я понял.  В
Интернете никто не знает, собака ты или умер.
     Горский рассмеялся. Переводится ли этот каламбур обратно на английский?
Nobody knows you are  a  dog or  a dead? Что-то вроде. Он отправил Глебу еще
один смайлик и написал:
     -- У вас слишком много метафор для загробного мира.
     Да, подумал он,  для  всех нас в свое время Америка была как  загробный
мир.  Оттуда  не  возвращались.  Теперь загробный мир --  это  Интернет... А
Горский еще помнил,  как несколько  лет назад вся  Москва была  уверена, что
можно умереть понарошку, если жахнутся калипсолом. Боюсь, когда придет время
умирать, подумал  Горский,  мы и не  поймем,  что  происходит. Слишком часто
заигрываем с мыслью о смерти и загробном существовании.
     Горскому  это было неприятно.  Какой-то противный привкус  в  истории с
виртуальным  Чаком,  с  человеком,  который  спустя   дюжину  лет  явился  к
одноклассникам, напоминая им о старых грехах, всеми уже позабытых.
     -- Так почему ты так уверен, что  het  и этот  виртуальный Чак  -- одно
лицо? -- спросил Горский
     -- Я думаю, het специально рассказал мне историю  Чака и Маринки, чтобы
меня подразнить. И зашифровал свое имя во фразе ВСЕХ НАС НЕТ.
     Странное дело эти имена, подумал Горский. Почему никто не задумывается,
как много  имя говорит о  том, кто  его  выбрал.  У  Горского был  знакомый,
которые называл себя "долбоебом", был другой, называвший  себя "эмигрантом",
была  девушка, которая звалась "марамойкой", и еще одна -- "мурена". Почему,
например, Снежана назвала себя Snowball? Потому что и там, и там -- снег? Но
ведь был  и  другой выбор, она могла стать Снежной  Королевой или, напротив,
Жанной. Что-то, значит, нравилось ей в сказке  про девочку, бежавшую от злой
мачехи к семи гномам.
     Горский снова посмотрел на экран. Глеб продолжал:
     -- Виртуальный Чак явно знаком с  жизнью Хрустального -- посмотри,  как
он рассуждает про кибернезависимость и прочие дела.
     --  Только  ленивый  сейчас  не рассуждает  про кибернезависимость,  --
ответил  Горский. - Доступа в Интернет  хватит, чтоб стать докой примерно за
двое суток.
     -- Ну, и кроме того, -- бритва Оккама, -- не сдавался Глеб.
     Может и так,  подумал Горский, а  может, разум снова играет с нами свои
шутки. Не всегда верное  решение --  отсекать лишние сущности, как советовал
Оккам. Горский  вспомнил историю семи лепестков и семи королей  и улыбнулся.
Так или иначе, подумал он, этот псевдо-Чак действительно неприятный тип.
     --  В бритве Оккама  я не особо уверен,  --  ответил он Глебу. --  Но я
помогу тебе поймать твоего Чака. Не люблю, когда шутят с покойниками.
     --  Здорово!  --  ответил  Глеб. --  Ты можешь,  например, повидаться с
Вольфсоном  или с этим Сергеем Романовым, SupeR'ом. Они живут где-то в ваших
краях.
     --  Я  бы предпочел избегать личных встреч,  --  напечатал Горский.  --
Пусть мое участие будет чисто виртуальным.
     Полено догорало, и в комнате почти совсем стемнело. Дверь на улицу была
открыта, сквозь  проволочную  сетку  приятно тянуло  вечерней  прохладой.  С
заднего двора доносился приглушенный шум -- то ли белки, то ли еноты.
     -- Знаешь, -- написал  Горский, -- я подумал, теперь  вся ваша школьная
история кажется дурацкой. Как можно было себя убить из-за такого?
     -- Тогда все было иначе, -- ответил Глеб.
     Я  знаю,  подумал Горский, но  кто поручится,  что через десять лет все
наши сегодняшние дела не покажутся мышиной возней?

     Дома  Глеб достал листок, где недавно рисовал обитателей  Хрустального.
Сбоку пририсовал  одноклассников, живых и  мертвых. Получилось  две сети, до
сегодняшнего   дня  не  связанных.   Сейчас  появилось  звено,   соединившее
Хрустальный  и класс:  странная связь  Марины, Чака и  het'a. Скорее  всего,
подумал Глеб, этот het  --  ее  любовник  или просто конфидент, которому она
рассказала  про  Чака.  Конфигурация  прояснилась,  но  вопросов  все  равно
оставалось слишком много.
     Глеб записал их на втором листке:
     Кто  убил Снежану? И зачем? Как смерть Снежаны связана  с Чаком  и моим
классом?
     Кто  подставил  Абрамова? Как  связана  с  этим Марина  Ц.?  Где сейчас
Марина?
     Кто такой het? Связан ли он с моим классом -- и как?
     Подумав, Глеб добавил еще одну строку:
     Почему  был арестован  Вольфсон? Что он  делал?  Почему Абрамов считает
себя виновным в смерти Чака?
     Отдельно  Глеб  выписал  два   предположения,  которые   принял,  чтобы
облегчить себе  решение задачи. Конечно, они  могли оказаться ложными -- как
предположение о связи Марусиной и смерти Снежаны. Глеб надеялся, что будущее
покажет:
     Убийца Снежаны -- это het
     Het на листе нашего класса выдает себя за Чака.
     Глеб  еще раз  посмотрел  на  рисунок. Марина  была  воротами,  гейтом,
соединявшим две сети. Он  еще  раз обвел ее имя в кружок. Ключевая фигура во
всей истории.
     Сбоку Глеб написал рабочую гипотезу:
     Снежана  что-то  знала  о  связи  Марины  и  het.  Возможно --  что-то,
связанное с моим классом, мной или Витей Абрамовым. Поэтому het ее и убил, а
убив, явился теперь на лист класса -- выяснить, что мы знаем на самом деле.
     Гипотеза  была хороша, но имела один  недостаток  --  не объясняла, кто
такой het, и где его искать.
     Зазвонил телефон. Глеб снял трубку. Это мог быть кто угодно  -- Таня из
Франции, Вольфсон из Америки, Витя Абрамов из ниоткуда, Снежана с того света
или Чак  из Сети. Но  звонила всего лишь  Глебова мама -- из Стокгольма, где
она жила последние три года.
     -- Привет, мам, -- сказал Глеб.
     -- Я тебя поздравляю, -- выпалила она.
     -- Спасибо, -- растерялся Глеб. -- С чем?
     -- Ельцин победил, уже известны предварительные итоги! Он набрал больше
всех,  затем идет Зюганов, а потом Лебедь. Это  значит  -- Ельцин победит во
втором туре. Коммунизм не пройдет!
     Боже мой, подумал Глеб, какое ей-то в  ее Швеции дело до коммунизма. Но
спросил про другое:
     -- Слушай, ты помнишь Маринку Цареву из нашего класса?
     -- Такую смазливую и кокетливую?  Еще  Витя Абрамов был  в нее влюблен.
Помню, конечно.
     --  Ты  не помнишь, где  работали  ее родители? Может,  каких-то  общих
знакомых?
     -- Нет, вроде... А что?
     Удивительно как хорошо слышно, подумал Глеб. А когда-то мы думали,  что
заграница -- это как другая планета. Жалко, что в  Интернете нельзя услышать
голосов. Интересно, насколько переменился голос Чака.
     -- Так просто. Решил разыскать.
     -- Это правильно, -- сказала мама. -- Школьная дружба -- самая крепкая.
Ты знаешь, Глебушка, что я тебе посоветую? Есть  такая штука  -- твой Феликс
наверняка знает, -- Интернет. Через него все можно найти.
     Даже больше, чем потерял когда-то, подумал Глеб, но сказал только:
     -- Спасибо.


Глава двадцать пятая

     Максим,  Светин  муж,  ушел  на работу, детей тоже  дома не  было.  Она
приготовила  кофе,  включила  телевизор  и  тут же  выключила: все только  и
говорили, что  о вчерашних выборах. Она взяла Хмелевскую и стала в сотый раз
перечитывать "Что сказал покойник". До прихода Глеба еще полчаса.
     После того, как "Лямбда плюс" закрылась, и Света  оказалась без работы,
Максим старался быть с ней нежней, но по вечерам допоздна пропадал на службе
--  вероятно, боялся  тоже потерять  место. Володя  и  Ксюша, наверное, даже
радовались, что мама постоянно дома,  только Света немного отвыкла все время
сидеть с детьми. Сейчас, правда,  Володя  ушел в  школу на практику, сказав,
что потом зайдет к приятелю поиграть на компьютере, а Ксюша была у свекрови.
     Света пила кофе,  листала книжку и думала, где  сейчас может  быть шеф.
Например, в Южной Америке, или еще в каких экзотических местах -- о них  так
приятно читать по утрам в книжке, но перебраться туда насовсем совершенно не
тянет.
     После смерти Миши Емельянова  и исчезновения шефа она чувствовала  себя
какой-то потерянной.  Словно это не Абрамов,  а она сама куда-то подевалась.
Деньги ни  при чем: Максим всегда зарабатывал в  три-четыре раза больше нее,
проживут и сейчас. Дело в чем-то другом. Сплошная линия ее жизни прервалась,
будто из  знакомой книги вырвали  страницу или на кассету с  любимым фильмом
вдруг записали телепередачу.
     Накануне  позвонил Глеб,  сказал, что  хочет встретиться. Договорились,
что зайдет утром, и Светка терялась  в догадках -- что ему нужно? Она видела
его  мельком на похоронах, почти не обратила внимания. Все суетились  вокруг
Ирки -- еще бы, в один день потерять  мужа, любовника и работу!  Хорошо еще,
бандиты, наехавшие на  Емелю, после его смерти  к ней не приставали: поняли,
видно, что с вдовы нечего взять или же -- кто знает? -- шеф как-то решил эту
ситуацию за кадром.
     Позвонили в дверь.
     -- Рад тебя видеть, -- сказал Глеб и поцеловал ее в щеку.
     Светка предложила ему кофе и рассматривала, пока Глеб размешивал сахар.
За последние три года он как-то изменился: то ли потолстел, то ли, наоборот,
осунулся.  Емеля  говорил,  что  после  ухода  жены  Глеб,  похоже,  впал  в
депрессию. От такого и вправду постареешь.  Впрочем, сегодня непохоже, что у
него депрессия.
     -- Как у Ирки дела? -- спросил Глеб.
     -- Ну, как у нее могут быть дела? Нормально.
     Как же звали его жену? Галя? Тася? Впрочем, какая разница.
     -- Она держится молодцом.
     Глеб кивнул и потянулся через весь стол за печеньем,  попутно роняя все
вокруг. А Глеб  тоже  держится  молодцом, подумала Светка, мы  все стараемся
держаться.
     -- Говорят, ты развелся?
     -- Да, --  ответил  Глеб,  помешивая  сахар.  -- Два года назад. Таня в
Европу уехала жить.
     Таня! Точно, ее звали Таня!
     -- А дети? -- спросила Светка.
     -- К счастью, не было, -- ответил Глеб. -- Таня не хотела.
     К  счастью!  Как  странно.  Что бы ни случилось, она бы  не  могла  так
сказать про Ксюшу с Володей.
     --  Из  наших  почти  никто  не  разводился,  --   сказала   Света.  --
Удивительно, правда?
     Что  ж  удивительного,  подумал Глеб. Все  переженились на своих  -- на
одноклассницах,  на  девочках  из  других  матшкол,  в худшем случае  --  на
однокурсницах,  с  того  же ВМиК,  из  Керосинки или физтеха. Он один выбрал
другую жизнь, выбрал Таню.
     -- Она  что,  получила там  работу? --  спросила  Света.  --  Прости, я
забыла: она у тебя программист или физик?
     -- Художница, -- ответил Глеб и в который раз за последние дни подумал,
что много лет себе врал:  Танин мир не так уж отличался от матшкольного. Как
там было  в этой песне? Тепличные выродки  из московского  гетто. Из  одного
большого  гетто. Никакого выбора. Он, Глеб, и не  мог ничего получить, кроме
того,  что  ему  досталось: интеллигентная  девочка  из хорошей  семьи.  Без
разницы --  художница  или  программистка.  Впрочем,  вряд  ли  имеет  смысл
жаловаться.
     -- Художница -- это здорово, -- без энтузиазма сказала Света.
     Глеб  подумал, что он  и сидит здесь, потому что все еще думает о Тане:
даже Снежану он представлял  себе ее  новым воплощением, Таней,  любимой  им
когда-то   и  чудесным  образом  возвращенной  в   тот  возраст,  когда  они
встретились.
     Но ведь Снежана -- не Таня. Она отдельный человек -- и пока я  этого не
пойму, все расследование останется безнадежной затеей.
     -- Что-то  я  еще хотел  тебя спросить... -- Глеб  замолчал на секунду,
чтобы  главный вопрос не прозвучал слишком в лоб. -- Ах, вот что: ты Маринку
Цареву давно видела?
     --  Да  с выпускного, считай, не  встречались... Точно:  я  ей  звонить
пробовала,  когда  на пятилетие  выпуска собирались  у меня,  --  так у  нее
телефон изменился, и я ее не нашла. А что?
     -- Да так... вспомнил  просто. Помнишь, история была  в десятом классе?
Тогда еще Вольфсона забрали, и Маринка порвала с Чаком?
     -- Да, было дело, -- Света  вздохнула. -- Ты знаешь, я все чаще  думаю,
что наша пятая школа -- лучшее, что у меня было в жизни. А у тебя?
     Глеб невольно  передернул плечами.  На мгновение он отчетливо  вспомнил
Оксану,  их  бесконечные   телефонные  разговоры,   холодный,   липкий  пот,
неприятный  страх.  Тогда ему  казалось,  что это любовь. Слишком много  лет
прошло:  теперь  Глеб  понимал, что Оксану не любил -- в том смысле, в каком
любил потом  Таню или готов  был полюбить  Снежану.  Оксана была воротами  в
большой мир, в настоящую жизнь,  что  пугала его до  дрожи. Как в  известной
притче, ворота эти были открыты только ему  одному -- и в тот раз он  ими не
воспользовался.  Если бы не Таня, так и остался  бы в  уютном  мирке цифр  и
абстрактных понятий и считал бы лучшим временем своей жизни пятую школу.
     -- Да, хорошее было время, -- сказал он.
     Когда Глеб  сказал "было",  Света вдруг  поняла,  что  с ней  творилось
последние  недели.  Пятая  школа  всегда  казалась  ей  настоящим  временем,
бесконечными  годами  дружбы и взаимной  поддержки, компанией хороших ребят,
совместно  строящих свой  дом  внутри злого хаотического мира. Смерть Емели,
бегство  шефа, Иркина депрессия  -- все это  вдруг доказало, что пятой школы
больше нет. Что их школьные годы -- были да спыли, за двенадцать лет утекли,
будто песок в часах.
     Они допили кофе и пошли в  комнату. Света достала альбом с фотографиями
детей, Глеб кивал, но думал о своем.
     -- Послушай, -- сказал он, --  а  ты не знала тогда, за что  арестовали
Вольфсона?
     --  Нет, -- покачала головой Светка,  -- мне кто-то из девочек говорил,
что за порнуху. Смешно сейчас вспомнить, правда?
     Глеб кивнул. Он вдруг  ясно понял, что Света не просто не  знала ничего
об этой истории -- те четыре года, что они учились вместе, она жила в совсем
другом мире. Там не было Галича и Оруэлла, Самиздата и политзаключенных -- и