и подумать не мог о том, что можно переспать с женщиной
за  деньги. Более  того: ужасна была мысль, что существуют  женщины, которые
ежедневно за деньги спят с разными мужчинами -- и не один раз. Этот ужас его
потряс:  он ведь прекрасно знал, что не где-то вдалеке, там, до революции, а
тут, в Москве, в  "Интуристе", есть девушки, которые отдаются иностранцам за
валюту. Глеб  замялся, но тут  приоткрылась дверь, и  Чак  сказал, что  пора
выпить и хватит курить.
     Они вернулись в комнату  и  после  первого тоста -- за прекрасных  дам,
гусары пьют стоя! -- Чак стал  долго и детально рассказывать, как на прошлой
неделе  его  таскали  к  директору  за отобранные на  уроке  истории  стихи.
Рассказывали  про  Сталинградскую битву,  и  Чак  расписал  отработанным  до
автоматизма  размером, как "фрицам  всем  пришел капут / съел их  триппер на
яйце".  Кажется,  это  были  единственные  строчки без  мата,  но  даже  они
выглядели  не  слишком прилично. Похоже,  на  этот раз  Чаку  так  легко  не
отделаться: налицо кощунство, издевательство над  самым святым, и  шить  ему
станут  не  матерщину,  а именно антисоветчину. Чак, однако,  не сомневался:
родители что-нибудь придумают и его отмажут, как делали уже не раз.
     --  В крайнем случае, получу  выговор с занесением, -- объяснял он,  --
который все  равно через полгода снимут. Мне же главное к поступлению чистую
анкету иметь.
     Когда допили бутылку, Феликс поставил кассету с песнями "Битлз". Начали
танцевать и чуть опьяневший Глеб радовался, что понимает хоть припев: Джордж
Харрисон бесконечно повторял I Me Mine I Me Mine I  Me Mine, и Глеб кружился
по  комнате,   радуясь,  что  современные  танцы  не  требуют  партнерши,  и
одновременно огорчаясь, что Оксана, видимо, не придет.
     На  середине  песни раздался звонок  в  дверь:  полдесятого,  родителям
возвращаться рано, и Феликс рванул в прихожую с радостным кличем:
     -- Вольфсон, ты сестру привел с собой или как?
     Глеб бросился  за ним  следом  и увидел  за  дверью Оксану. У нее  было
какое-то  совсем незнакомое лицо, таких  лиц  Глеб  никогда раньше не видел.
Остановившиеся глаза, дрожащие губы, рука судорожно сжимает ремешок сумки.
     -- Вольфсона арестовали, -- сказала она.


Глава четырнадцатая

     На  следующий  день в Хрустальном все  вели  себя  так, будто ничего не
случилось. Было видно, что  все  подавлены,  но  как  ни  в  чем  ни  бывало
обсуждали  концепцию  первого  номера  и   решали,   надо   ли  организовать
распределенную виртуальную  редакцию -- Шаневич, Андрей и  Шварцер в Москве,
Фарбер в Германии, Арсен в Израиле, Манин и Делицын в Америке и так далее --
или можно ограничиться обычной. Милиция выдвинула  версию, что в подъезде на
Снежану  напал  какой-то  наркоман,  который искал  денег  на  дозу,  пьяный
подросток или просто маньяк-убийца. Никто, похоже, не обратил внимания ни на
исчезновение кухонного ножа, ни на странный иероглиф над трупом.
     Глеб делал вид,  что  работает, а  на  самом  деле  читал  присланную в
редакцию статью,  объяснявшую  читателям  --  а заодно и Глебу -- что  такое
"сетература", и почему будущее  принадлежит именно  ей. Глебу  нравились эти
новые русские  слова -- "сетяне" вместо "netizens",  "мыло" вместо "e-mail",
"гляделка"  вместо "browser" и  Повсеместно Протянутая Паутина  вместо World
Wide  Web, -- и  в другой  раз он оценил бы  этот неологизм,  но сегодня его
мысли были  далеко. Связано ли  убийство  Снежаны  с  историей Маши Русиной?
Погибла ли Снежана только потому, что могла  выдать человека, который  лишил
Шварцера денег Крутицкого?
     -- Мы решили  некролог в Сети  повесить, -- В комнату вошел Андрей.  --
Давай я текст напишу, а ты прикинешь,  как это  должно на  экране выглядеть.
Вот, даже фотография есть.
     Он протянул Глебу  глянцевый  прямоугольник: живая  Снежана улыбалась и
поднимала  к объективу  бокал  вина, красного,  как  ее  глаза,  высвеченные
вспышкой.
     -- Хорошая фотка, -- сказал Глеб.
     -- Да, -- кивнул Андрей, -- глаза только убрать. А так нормально.
     Глеб пошел к сканеру в дальнем углу. Под крышкой оказался листок бумаги
-- видимо, кто-то забыл.  Глеб  положил листок на стол, пристроил фотографию
Снежаны,  закрыл  крышку и нажал кнопку.  Взгляд скользнул к листку. На этот
раз  он его узнал:  страничка из блокнотика Снежаны  с тем самым иероглифом,
который, наверно, уже смыли со стены подъезда.
     Глеб вертел листок  в  руках  и  вспоминал, как  Снежана спросила: "Это
имеет ко  мне отношение?" -- и он ответил:  "Самое непосредственное",  -- не
подозревая,  что эти слова окажутся пророческими. Что он тогда имел в  виду?
Что рисуя иероглиф, вспоминал Таню, о которой напоминала ему Снежана? Но как
же  так вышло, что иероглиф  оказался на стене?  Глебом овладевало странное,
неразумное и неодолимое чувство вины? Может, не нарисуй он тогда иероглиф на
бумажке, Снежана была бы жива?
     Он снял трубку и набрал номер, который дал ему вчера Антон.
     -- Олег слушает, -- ответил бодрый голос. Глебу  он сразу не понравился
-- как раз потому что бодрый.
     Поначалу  Олег  никак  не  мог вспомнить  Антона,  но  в  конце  концов
вспомнил,  и  назначил Глебу встречу  завтра на  закрытии сезона в  "Птюче".
Решив, что у него  еще есть время узнать, где находится "Птюч", Глеб повесил
трубку  и  вернулся  к  компьютеру. Выставил  свет  на  фотографии  Снежаны,
подчистил  фон.  Знакомые,  привычные действия,  и  они  успокаивали. Словно
фотография  -  не портрет умершей  девушки,  а  обычный фотоимидж, требующий
доработки.
     -- Посмотри,  нормально? -- спросил он  Андрея, и  тот кивнул, почти не
глядя.
     Глеб  вернулся  в  Сеть и  подумал, что  надо бы  написать  этому Юлику
Горскому, но вместо этого  зашел  на  страницу, про которую  несколько  дней
назад говорил Феликс. Крошечный  сайт, посвященный их выпуску пятой школы. В
качестве  заставки  --  граффити  "Курянь  --  дрянь"  и  несколько слов  на
французском. И мелким шрифтом примечание: снимок сделан в парижском туалете.
Древняя матшкольная легенда все-таки оказалась правдой, и Глеб удивился, что
еще способен  этому  радоваться. Еще несколько фотографий, неполный список с
адресами  и е-мэйлами, форма для  подписки на лист  рассылки. Глеб вбил свой
гласнетовский адрес и нажал кнопку "Add". Через минуту в new mail folder его
Pegasus'а свалилось сообщение: Глеб включен  в число подписчиков листа 5-84.
Он  написал несколько  приветственных слов и  кинул письмо  на  лист. Писать
длинно не хотелось: не было настроения, да и транслит он не любил. Андрей же
объяснил  ему,  что за  границу лучше не  писать  в КОИ8,  не говоря уже про
виндовую   кодировку:   тамошние   университетские   компьютеры   могут   не
поддерживать русских шрифтов.
     --  Я тебе текст послал, -- сказал Андрей, и  Глеб прочитал три  абзаца
обычных  поминальных  слов, за  которыми  -- как  Андрей ни старался, --  не
чувствовалось  ни живой, ни мертвой Снежаны. Слова, подумал неожиданно Глеб,
еще хуже цифр, потому что притворяются, будто могут передавать эмоции.
     --  Отлично, -- сказал  он  Андрею  и  принялся  мастерить  поминальную
страничку.
     Когда он закончил, в его ящике уже лежало письмо от Вольфсона.
     "Привет Гл, -- писал Вольфсон транслитом, -- уже собирался спать, а тут
твое письмо. Классно. Как там у вас в Москве? Голубой aka Железный писал тут
на днях,  что Абрамов куда-то испарился  -- ты  не видал его часом?  Я с ним
последний  раз говорил  два года назад, когда он у меня  пять тысяч занимал.
Глупая   получилась  история:  занял   под   большой  процент,  сильно  выше
банковского, обещал  вернуть  через три  месяца -- а потом как испарился.  Я
сестру  попросил  с ним  связаться,  так  он  полгода голову  морочил -- все
говорил "на  той неделе". Но, врать не буду, все отдал,  даже  с процентами.
Сестра написала, что  последнюю  сумму  доносил  просто  совсем  уж  мелкими
купюрами  --  видимо,  последнее отдавал. Я  ему еще  написал  тогда, что он
дурак,  если последнее:  мы ж друзья, сказал бы, я бы подождал и процента не
взял.  Мне  эти пять тысяч  все равно погоды не  делают -- у нас в Силиконке
такие цены, что закачаешься. Думал купить домик -- но, пожалуй, подожду пару
лет: цены  на недвижимость  должны пойти вниз, потому что не может  фанерная
халупа стоить полмиллиона..."
     "Понты кидает", -- подумал Глеб, дочитывая письмо Вольфсона. Странно: в
нескольких тысячах километров от Москвы человек с помощью опто-волоконного и
медного  кабеля  пытался  воссоздать то,  что давным-давно умерло.  Все  эти
прозвища  могли существовать только в  мире, где  секс был  фигурой речи,  а
Бродский и Солженицын -- запретными именами, в мире, что давно исчез по ту и
по  эту  сторону  океана. Может,  впрочем,  именно в виртуальной  реальности
подписного  листа  этот мир и мог  воскреснуть:  там тоже  были одни слова и
никаких тел.
     Ниже Вольфсоновской подписи Глеб обнаружил постскриптум: "Про Емелю уже
знаю. Грустная история".
     Глеб  нажал  на Reply  и ответил  на  лист, что  Абрамова  не видел уже
несколько дней и, если кто увидит, пусть скажет, чтобы  связался с Глебом, у
него остались кое-какие  Витькины вещи. Глеб  имел в виду карточку  Visa, но
решил ее не упоминать -- мало ли что, все-таки деньги, пусть и виртуальные.


Глава пятнадцатая

     Однако  назавтра  от  Абрамова  не  было  вестей  --  как сквозь  землю
провалился. В метро, по дороге  из Хрустального  в "Птюч", Глеб думал о том,
что  Витю  могли просто убить.  Выследить,  выкрасть  из квартиры  и  убить.
Впрочем,  подумал  он, надо  бы Ирке позвонить: если Абрамов к кому и  зашел
попрощаться, то именно к ней.
     Глеб мысленно поставил галочку "позвонить Ирке" и вспомнил, как в школе
Феликс  размечал  поля дневника  разнокалиберными  звездочками  с  неровными
лучами, что свисали во все стороны, точно оплывшие часы на известной картине
Дали. Лажа как-то подозвала Феликса к себе  после  уроков и зловеще сказала:
"Чтобы я этого больше не видела", -- а на недоуменный вопрос: "А что не так,
Зинаида Сергеевна?"  --  молча потыкала  кончиком  шариковой  ручки  в  лучи
звездочки. Их  было шесть, и  Феликс  уже  открыл  рот, чтобы сказать,  мол,
случайность, но Лажа перелистнула страницу и проделала  ту же операцию еще с
несколькими звездами. Хотя рисунки Феликса на магендовид походили не больше,
чем   звездное  небо  --  на  американский  флаг,  он  ушел  пристыженный  и
потрясенный.
     -- Вот  что  значит -- гены, --  говорил он с гордостью. --  А был бы я
узбеком -- небось, полумесяц рисовал бы.
     Эти невесть откуда выплывшие воспоминания показались Глебу неуместными.
В настоящий момент его окружали молодые люди, которые, вероятно, поступали в
школу,  когда  магендовид  уже  перестал быть криминалом. И сейчас эти  люди
равномерно раскачивались,  иногда подпрыгивая  на большом,  слабо освещенном
танцполе.  От музыки Глеб  тоже почувствовал себя старым: он  живо вспоминал
фельетоны школьных времен, в которых родители говорили, что ABBA или Boney M
-- вовсе не  музыка. Вот  и сейчас так  же: звуки, под  которые  танцевали в
клубе "Птюч" подростки в обтягивающих  майках и тяжелых ботинках, напоминали
скорее писк модема, чем мелодию, под которую возможно танцевать.
     Кто-то тронул его за рукав: он обернулся. Перед ним стояла Настя.
     -- Ты тоже сюда ходишь?! -- она с трудом перекрикивала музыку
     -- Нет, -- ответил Глеб, -- я по делу.
     Она сказала что-то еще, но Глеб не расслышал.
     -- Что? -- переспросил он.
     -- Купи мне воды! -- крикнула она.
     Глеб попросил  маленькую  бутылку "Святого источника" (ну и цены у  них
здесь). Настя выпила бутылку залпом и направилась в сторону танцпола. Музыка
неожиданно  смолкла (раздались негодующие крики), и объявили, что  сейчас  в
честь закрытия сезона пройдет фэшн-шоу. Фамилию  модельера Глеб не расслышал
-- в любом случае, она ничего бы ему не сказала.
     Недовольная Настя вернулась к стойке.
     -- А  какое  у  тебя дело? -- спросила она. Она пританцовывала,  дергая
плечами и постукивая грубым ботинком по полу -- не иначе,  в такт внутренней
музыке.
     -- Я ищу Олега, -- сказал Глеб.
     Настя огляделась:
     -- Его сейчас нет, хотя я его недавно видела. А ты давно знал Снежану?
     -- Нет, -- сказал Глеб, -- пару недель.
     -- Классная была, -- ответила Настя. -- Мы с ней как-то на рейв ходили.
Закинулись "экстази" и всю ночь колбасились. У тебя нет таблов, кстати?
     -- Нет, -- ответил Глеб, не очень понимая, про что его спрашивают.
     -- Сам-то пробовал?  Очень  круто. Понимаешь, такая вещь... рейв  людей
объединяет.  Наши сознания  образуют такую единую сеть, и мы  все,  как одно
существо... во всяком случае, пока диджей винилы крутит.
     Слово "сеть" теперь  вызывало  у  Глеба только  одну  ассоциацию,  и на
всякий случай он кивнул.
     -- Это лучшее,  что есть в жизни, въезжаешь?  -- продолжала  Настя.  --
Космические энергии -- прямо через тебя. Вот  Луганский говорил, что рэйв...
это...  отменил разделение на того,  кто создает искусство  и  того, кто его
потребляет.  Мы теперь  едины  --  диджеи,  клубные  люди,  просто  случайно
зашедшие -- как ты.
     -- А Луганский, -- спросил Глеб, -- он тоже тут бывает?
     -- О,  -- Настя все пританцовывала, -- о, Луганский всюду бывает. Он...
это... everyman...нет, everywhereman.
     Вряд ли можно так сказать по-английски, решил Глеб, но только кивнул.
     -- А что вы  делали тогда, на Снежанином дне рождения? -- продолжил он,
радуясь,  что  Настя  в  таком  приподнятом  состоянии, что  явно не  сможет
соврать, -- вы все время вместе были?
     --  Ну,  --  Настя  наморщила носик,  --  ну,  это такой  вопрос...  я,
наверное, в ванну выходила... или в туалет.
     -- А вы не видели, чтобы кто-нибудь выходил из квартиры?
     --  Да  все выходили.  Как  менты  пришли -- так  все  и ломанулись  на
лестницу.
     --  Я имею в виду -- до того, как менты  пришли, -- терпеливо разъяснил
Глеб.
     --  До  того... -- Настя задумалась,  --  до того мы даже из комнаты не
выходили. Ну, из компьютерной.
     --  А  может...  --  начал  Глеб, но  тут  Настя показала  пальчиком на
человека, подошедшего к барной стойке:
     -- Вот Олег, который тебе нужен!
     И тут же  заиграла  музыка. На  этот  раз -- в  самом деле музыка, даже
слова  были. Молодежь на танцполе радостно зашумела  -- но это всего-навсего
начался фэшн-показ.
     Глеб с Олегом пожали друг  другу руки, и Глеб вынул из кармана листок с
иероглифом.
     -- Не скажешь, что это такое? -- спросил он.
     -- Иероглиф "синобу", -- объяснил Олег. -- Зачем тебе?
     -- Ну, так... -- Глеб замялся. -- Интересно.
     -- Он значит  "терпение",  -- сказал Олег. -- Как видишь, он состоит из
двух частей -- "китана" и "кокоро", то есть "меч" и "сердце".
     -- А мы можем понимать "меч" как  просто некое лезвие? -- спросил Глеб,
холодея.
     --  При  некотором  желании, -- сказал Олег. --  А "кокоро" означает не
столько "сердце", сколько "суть". Собственно, есть эзотерическое объяснение:
"терпение -- это сердце меча, ждущего в ножнах". Мне кажется, тут "терпение"
имеет оттенок "готовности", но не поручусь.
     -- Красиво, -- сказал Глеб.
     --  Тут  как  в  магии,  --  продолжал Олег. -- Каждая  черточка  имеет
значение. Вот если сделать так, -- и он ногтем зачеркнул часть иероглифа, --
то  мы  получим  здесь  составную  часть   "неизбежность".   Когда  терпение
истощилось, меч неизбежно вырывается из ножен.
     -- А ты специалист по Японии? -- спросил Глеб.
     -- Я много по чему специалист, -- усмехнулся  Олег.  -- Японией немного
занимался, когда интересовался японской эзотерикой, времен  Второй  мировой.
Был один человек, объяснил.
     Глеб кивнул.
     -- Правда, я  сейчас ко всем этим делам довольно сдержанно отношусь, --
продолжал Олег. -- Опасное  дело, если  без опыта.  Навалять можно, и  будет
такой расколбас, что мало не покажется.
     -- Да я  ничего такого не собираюсь,  я просто узнать... у меня подруга
погибла, ну, я и пытаюсь понять -- отчего.
     -- Понять  --  гиблое дело, -- сказал Олег. -- Понять ничего нельзя. Но
за этим тебе, конечно, надо к Юлику Горскому... если  денег на билет хватит,
ясное дело.
     -- У меня его мыло есть, -- сказал Глеб.
     -- Мыло -- это неплохо, -- кивнул Олег. -- Но я все-таки не уверен, что
сработает. Даже если там волоски остались -- этого еще недостаточно.
     -- Я имею в виду -- электронная  почта, -- пояснил Глеб. До него дошло,
что  за музыка  играет сейчас  в  клубе.  Измененная до неузнаваемости песня
Битлз. Певец голосом, в котором не осталось ничего  человеческого, повторял:
"I Me Mine I Me Mine I Me Mine".
     --  Люблю "Лайбахов", -- сказал Олег, заметив, что Глеб прислушивается.
-- Хотя  они немного аутфэшн уже, но все  равно  люблю. Тоталитаризм как  он
есть. Настоящая нацистская музыка. Правильно Вероничка их зарядила.
     -- А кто такой  этот Горский? --  спросил Глеб  и подумал: в  последнее
время все почему-то употребляют слова "арийский" и "нацистский" как похвалу.
     -- Юлик? -- удивился Олег, -- такой человек. Гуру по жизни.
     Глеб кивнул.


Глава шестнадцатая

     Всю неделю  после смерти Снежаны  Глеб  был непривычно  бодр. Ему  было
немного стыдно, но потребность разгадать загадку ее смерти словно  выдернула
его из апатии последних лет. Возможно, потому  что Снежана чем-то напоминала
ему Таню -- и смерть Снежаны словно помогла ему забыть уехавшую жену. Точнее
-- освободила воспоминания  о ней от  привкуса горечи и  тоски. Или,  может,
просто  мозг  снова заработал в  полную силу. Глеб непрерывно анализировал и
прикидывал: кто? зачем? как?
     Ответ на второй вопрос был очевиден: причина -- Маша Русина, та -- или,
точнее,  тот,  --  кто  был Машей  Русиной.  Именно он,  чтобы  скрыть  свое
настоящее   лицо,  убил  Снежану.  Похоже,   кто-то  из   постоянных  гостей
Хрустального: человек,  по  уши увязший в интригах русского Интернета. Была,
впрочем, еще одна версия: Снежана сама была Машей Русиной, а убил ее Шварцер
-- вычислил и отомстил.
     Схема,  по-своему  убедительная,  рушилась там  же, где все  остальные:
трудно себе представить, как Шварцер рассекает горло Снежане и рисует кровью
на стене иероглиф, обозначающий "терпение", -- если, конечно, это тот  самый
иероглиф. Мог ли убийца зачеркнуть знак, показывая, что терпение истощилось,
и нож неминуемо поразит Снежану?
     Шутка  в  Осином стиле, но невозможно  вообразить  его убийцей --  как,
впрочем, и любого из гостей  Шаневича.  Убийство, подумал Глеб, тем страшнее
самоубийства,  что   выбивает  минимум  двух   людей:   убитого   и  убийцу.
Самоубийство же уносит только одного.
     Помимо главного  вопроса "кто?" имелось  еще  несколько, и без  ответов
расследование пробуксовывало.  Например,  зачем Снежана вышла  из  квартиры?
Люди иногда выходят на лестницу покурить, но в Хрустальном все  курили прямо
в помещении -- за исключением  офиса. И еще: зачем убийца нарисовал иероглиф
на стене? Как этот иероглиф связан с убийством? И откуда убийце известно его
значение?
     И еще Глеб хотел бы выяснить, кто на самом деле те пять гномов, которых
Снежана успела собрать у себя  на канале. Он хотел знать это даже независимо
от  версии про  Марусину:  он помнил  слова  Снежаны про сеть  любовников  и
чувствовал, что как-то связан с этими людьми.
     Каждый день он исправно  заходил на #xpyctal,  надеясь  кого-нибудь там
найти.  Однако целую неделю правое окошко, где должны  столбиком выстроиться
ники  тех, кто пришел на  канал, пустовало.  Глеб  уже  решил, что программа
глючит, или  он делает что-то не так, но сегодня наконец увидел сразу двоих.
Пришли BoneyM и het -- Глеб сразу впомнил, как Снежана написала в блокнотике
их имена.
     "kadet: ты кто такой?" -- нелюбезно спросил BoneyM.