за другой. Пассажиры не сопротивлялись, но походили на животных, которых пытают.
     Офицер подошел к нам.
     - Вас отведут в комнату для допросов. - Голос у него был холодный. - Подчиняйтесь приказам.
     - Мы повредили наши шапки, они не действуют, - сказал папа. - Мы не под влиянием триподов.
     Резкий голос не изменился.
     - Подчиняйтесь приказам.

***

     Нас допрашивали порознь и подолгу. Потом дали поесть и отвели в гостиницу на ночлег. Папа попросил разрешения позвонить по телефону Ильзе, но ему отказали. В спальне, которую делили мы с Энди, был телефон, но его отсоединили.
     На следующее утро папу и Марту опять допрашивали, после чего нас принял сдержанный маленький человек с черной бородой, который сказал, что нам дано разрешение остаться в стране на семь дней. Мы можем отправиться в Фернор, но, прибыв туда, должны немедленно сообщить в полицию. Он протянул нам лист бумаги - разрешение.
     - А после семи дней? - спросил папа.
     - Вопрос будет снова рассматриваться. Вы иностранцы и проникли в нашу страну незаконно. Вас вернут в Англию, как только возобновятся полеты. Должен предупредить вас, что любое неповиновение приказам полиции вызовет немедленную депортацию в любую страну, которая вас примет.
     - Можно нам сохранить шапки - те, что не действуют?
     - Зачем?
     - Они могут нам еще пригодиться.
     - В Швейцарии нет триподов, шапки вам не понадобятся. - Он пожал плечами. - Установлено, что они безвредны. Можете их взять, если хотите.

***

     Марта продала еще золота, чтобы получить швейцарские деньги, и мы сели в поезд до Интерлейкена. Дорога проходила вдоль озера, которое тянулось, насколько хватал глаз. С утра было облачно, но теперь небо и озеро были ясными и голубыми, и вдалеке над горами виднелось лишь несколько облачков. У папы был успокоенный вид. Было от чего успокаиваться - угон, страх катастрофы и затем это происшествие в аэропорту. В реальной жизни все не так, как в телевизоре, - выстрелы громче, кровь ярче и льется страшнее.
     Пока я думал, что он, кроме всего прочего, предвкушает встречу с Ильзой, он сказал Анжеле:
     - Через несколько часов увидим маму. Узнает ли она нас после всего?
     - Конечно, узнает, - ответила Анжела. Она ела яблоко. - Не так много времени прошло.
     Марта смотрела в окно. Между озером и нами были дома, возле них играли дети, смешно скакала собака, дым поднимался из труб.
     - Как хорошо и безопасно здесь, - сказала она. - Как ты думаешь, нам продлят разрешение?
     Папа потянулся.
     - Я уверен. В порту бюрократы. Местная полиция - другое дело.
     Поезд остановился в Лозанне, по расписанию здесь тридцатиминутная остановка.
     - Можно нам с Энди выйти? У нас много времени, - спросил я у папы.
     - На всякий случай лучше не выходить.
     Я быстро думал.
     - Хотелось бы купить подарок для Ильзы. На следующей неделе у нее день рождения. Анжела не единственная, кто может проделывать такие штуки.
     Он поколебался, потом сказал:
     - Ну, ладно. Но только на четверть часа.
     - Вряд ли купите что-нибудь с английскими деньгами, - сказала Марта.
     - Я как раз думал, не поменяешь ли ты мне немного.
     - И долго я смогу менять? - Она улыбнулась и порылась в кошельке. - Но я сама напросилась. Двадцать франков - придется покупать что-нибудь маленькое. Ты тоже потрать немного денег, Энди.
     - И я, - сказала Анжела.
     - Нет, - ответил я. - Ты останешься здесь.
     - Если вы идете, я с вами. - Глаза у нее стали стальными. - Нечестно, если у вас будет подарок, а у меня нет. Она моя мама!
     Я поспорил, но не надеялся выиграть. Марта и ей дала двадцать франков, и Анжела тащилась за нами, пока мы осматривали станцию. Мы нашли небольшой магазин, и пока я думал, что лучше купить Ильзе - шоколад или куклу в крестьянской одежде, Анжела купила куклу. Пришлось мне покупать шоколад. Он был двух видов - по девять франков и по девятнадцать. Вначале я попросил маленький, потом передумал и взял другой.
     Я чувствовал, что вокруг нас собираются люди Голос рядом заставил меня вздрогнуть. "Sales anglais!" Я знал, что по-французски это значит: "Грязные англичане", но если бы даже не знал, можно было понять по тону.
     Парень, около шестнадцати, высокий, смуглый, в красном джерси с большим белым крестом - национальная эмблема Швейцарии. Другие тоже в джерси, толпа человек в двенадцать, большинство такого же возраста или чуть моложе, и человек с седой бородой, примерно пятидесяти лет. Те, кто был не в джерси, на руке носили повязку с белым крестом.
     - Пошли отсюда, - спокойно сказал Энди.
     Он направился к платформе, но высокий парень преградил ему дорогу.
     Другой, ниже ростом и светловолосый, сказал:
     - Что вы делаете на нашей земле, грязные англичане?
     - Ничего. Идем на поезд, - ответил Энди.
     Кто-то еще сказал:
     - Грязные англичане в чистом швейцарском поезде - это нехорошо.
     - Послушайте, - сказал Энди, - меня уже дважды назвали грязным англичанином. - Он повысил голос. - В следующий раз ударю.
     Наступило молчание. Я решил, что мы сможем уйти, Энди - тоже. Он двинулся на высокого парня, заставляя его отодвинуться. В их рядах открылась щель, но всего на секунду. Один из них схватил Энди за руку и повернул, другой в то же время пнул по ногам и повалил.
     Когда Энди упал, Анжела закричала. Я схватил ее за руку и потянул в противоположном направлении. Они сосредоточились на Энди, и, может, я сумел бы увести Анжелу, но она снова закричала, и я увидел, что с другой стороны ее схватил человек с бородой.
     После этого все смешалось, я пинался, лягался, бил окружающих и получал ответные удары. Удар по шее чуть не уронил меня на землю, я мельком заметил лежащего Энди, стоявшие вокруг пинали его ногами.
     Я закрыл лицо руками, пытаясь защититься. Слышались крики, смешивавшиеся с объявлением станционного громкоговорителя. Потом я понял, что удары прекратились, но сморщился, когда кто-то грубо схватил меня. Открыв глаза, я увидел полицейского в сером мундире; два других поднимали Энди, а красные джерси рассеялись в толпе.
     Анжела казалась невредимой. Изо рта Энди шла кровь, под глазом была ссадина, другая - на щеке. Когда я спросил его, как он себя чувствует, он ответил:
     - Ничего страшного. Думаю - выживу.
     Полицейские отвели нас в поезд. Я рассказывал папе, что случилось пока Марта занималась ранами Энди. Полицейский проверил наши документы.
     Пока он их рассматривал, папа спросил:
     - Что вы с ними будете делать?
     - Дети в вашей ответственности, - сказал старший полицейский. У него было круглое лицо, маленькие глазки, говорил он по-английски медленно, но правильно. - У вас есть разрешение ехать в Фернор. По прибытии доложите местной полиции.
     - Я говорю не об этих детях. - Папа опять жевал губу. - О тех, кто на них напал, - что вы будете делать с ними?
     - Мы не знаем их личности.
     - Но вы пытались установить?
     - Мы не уверены, что тут не было провокации.
     - Провокации! Дети покупали подарки матери - кстати, она швейцарка, - их назвали грязными англичанами и набросились на них. Я думал, это цивилизованная страна.
     Полисмен наклонил голову, глаза его были холодны.
     - Послушайте, англичанин. Это на самом деле цивилизованная страна. И это страна швейцарцев. Нам здесь не нужны иностранцы. Вы хотите подать жалобу?
     - Оставь, Мартин, - сказала Марта.
     Полисмен покачивался на каблуках.
     - Если хотите подать жалобу, вы должны немедленно сойти с поезда и отправиться со мной в отделение. Там вы останетесь, пока начальник отделения не освободится и не примет вас, чтобы обсудить жалобу. Не знаю, сколько вам придется ждать, но начальник очень занятой человек. Ну, англичанин?
     - Жалоб нет, - сквозь зубы сказал папа.
     - Хорошо. Проследите, чтобы никто из вас больше не причинял беспокойств. Желаю вам благополучного и быстрого путешествия - назад в Англию.
     Когда поезд тронулся, папа сказал:
     - Я этого не понимаю.
     Марта ответила:
     - Швейцарцы мне никогда не нравились. - И добавила: - Кроме Ильзы, конечно.
     Энди объяснял:
     - Я сказал, что ударю, если кто-нибудь назовет меня снова грязным англичанином. После этого они напали. Мне жаль, что я вызвал такие неприятности, но разве я мог слушать и молчать?
     - Да, не мог, - ответил папа. - Я понимаю тебя. Но в будущем придется поступать именно так - слушать и молчать. Это другой тип ксенофобии, чем на Гернси, но все же это ксенофобия.
     Анжела спросила:
     - А что такое к-сену-фоб-и-я?
     - Боязнь чужеземцев. Страх и ненависть. Это ценная защита для племени, но для посторонних очень плохо. Забавно. Внешне то, что мы видели в Гернси, кажется лучше - люди просто хотят, чтобы их оставили одних, жить сами по себе, а здесь ксенофобия агрессивна: явное стремление нападать на чужаков. Но она более здоровая. Швейцарцы укрепились в том, что они швейцарцы, и ненавидят всех, кто не швейцарец. Нам трудно, но для них это хорошая защита от триподов.
     Он продолжал обсуждать это с Мартой, а поезд набирал скорость. Мы снова увидели озеро, спокойное и мирное, две-три лодки и старомодный колесный пароход двигались в направлении Женевы. Я думал о своем участии в происшествии. Я пытался увести Анжелу, потому что она девочка (и моя сводная сестра) и нуждается в защите. Но это означало оставить Энди во власти толпы. Надеюсь, он понимал, почему я так поступил. Один глаз у него почти закрылся, все вокруг распухло. Он увидел, что я смотрю на него, и подмигнул здоровым глазом.

***

     Папа звонил Ильзе из Женевы, и, когда поезд остановился в Интерлейкене, она ждала на платформе. Она поцеловала Марту, обняла Анжелу, но через плечо Анжелы не отрывала взгляда от папы. Потом они медленно двинулись навстречу друг другу. Она протянула руки, и он взял ее в свои. Так они стояли, улыбаясь, прежде чем он поцеловал ее.
     Наконец Ильза оторвалась. Она улыбалась и плакала в одно и то же время. Отвернувшись от отца, она посмотрела на меня.
     - Лаври, - сказала она. - О, Лаври, как приятно снова увидеть тебя
     Она подошла ко мне, и я протянул ей руку.
     - И я рад.
     Странно. Я протянул руку, чтобы она не поцеловала меня; и сказал, что рад ее видеть, просто так; но оказывается, я на самом деле рад.

8

     Фернор - маленькая горная деревушка, куда ведет единственная дорога. По одну сторону вздымается лесистый склон горы, по другую открывается захватывающий вид на долину глубоко внизу. Дорога из Интерлейкена здесь практически кончается, или почти кончается; она продолжается как немощеная тропа и ведет еще к полудюжине домиков и наконец к гостинице Руцке.
     Первый дом Руцке был построен дедом Ильзы как дача для семьи, но между мировыми войнами ее отец перестроил дачу, расширил ее и превратил в гостиницу. В ней восемь номеров, несколько комнат для посетителей и терраса впереди; на ней телескоп и на шесте швейцарский флаг.
     Швейцба перестала принимать посетителей, когда Швейцдед заболел. Кроме членов семьи, теперь здесь жил только работник по имени Йон, он был даже старше Швейцдеда. Он присматривал за животными - несколькими курами и двумя коровами, которым позволялось бродить по окрестным горным лугам с колокольчиками вокруг шею, - и еще он стрелял дичь. У него был старый дробовик, за которым он любовно ухаживал.
     Швейцба была седовласой и полной. Она плохо говорила по-английски и, казалось, боится папы и еще больше Марты, которая разговаривала с ней мягко, но скорее так, как говорят с домработницей.
     На второй день выпал снег, но почти немедленно растаял; Ильза сказала, что для этого времени года тепло. Я с жадностью смотрел на стойку с лыжами в одном из сараев, которую мы обнаружили с Энди. Мы с ним изучали окружающее. Местность над деревней довольно скучная - объеденная коровами трава и булыжники, но ниже - более интересная, там росли сосновые леса и было несколько отличных склонов. Внизу, в долине, виднелось озеро, и в телескоп мы могли следить за лодками. Телескоп работал, когда в него опускали монетку, но ящик для денег был открыт, поэтому можно было снова и снова опускать одну и ту же двадцатицентовую монету.
     Мы также помогали Йону смотреть за курами и коровами. Куры иногда прятались, и нам приходилось отыскивать яйца, а коров нужно было вечером отыскивать и приводить. Я попытался уговорить Йона доверить мне ружье, но не смог. Жизнь не очень интересная, но приятная. К тому же Швейцба готовила гораздо лучше Марты.
     Ее муж, Швейцдед, целые дни проводил в большой двуспальной кровати в их спальне. Только в очень хорошую погоду Швейцба и Йон перемещали его на террасу. Иногда я сидел с ним, но никогда не знал, о чем говорить, а он тоже не разговаривал. Но он всегда улыбался, когда в комнату входила Анжела. Не знаю, понимал ли он, что привело нас сюда, и знал ли вообще о триподах.
     Швейцарское радио и телевидение вели передачи на французском и немецком; Ильза пересказывала нам, что сообщается о событиях во внешнем мире. Казалось, повсюду у власти люди в шапках, но швейцарцы не беспокоились. Сотни лет их окружали диктатуры, империи и тому подобное, и они научились игнорировать их. Их защищали горы и армия, куда входили все взрослые мужчины. Триподы, конечно, помеха, но Наполеон и Гитлер тоже были помехой. Они чувствовали, что им следует только держаться своих гор и продолжать быть швейцарцами.
     Разумеется, они предпринимали меры предосторожности. С самого начала своих триппи изолировали и поместили под вооруженной охраной в лагеря. Те, что избежали облавы и пытались распространять шапки, были быстро пойманы и изолированы. Ильза, видевшая вещи только со швейцарской точки зрения, была уверена, что сумасшествие по поводу триподов быстро кончится. Папа был настроен не столь оптимистично, но надеялся, что швейцарцы сумеют отрезать себя от остального мира, оставшись оазисом свободы.
     В деревне мы сначала встретились с таким же враждебным отношением, как в Женеве и Лозанне. Жители деревни игнорировали нас, а хозяева магазина - тут был маленький универсам, объединенный с булочной, - оставались угрюмыми и неприветливыми. Когда пришло время возобновлять наше разрешение, деревенский полицейский, человек по имени Грац, долго колебался. В конце концов он сказал, что возобновит разрешение только потому, что мы родственники Руцке: Швейцдеда здесь хорошо знали и уважали.
     Местные мальчишки пошли дальше и преследовали нас, выкрикивая оскорбления. Главой у них был Руди Грац, сын полицейского. Ему было тринадцать лет, но он крепкий парень и особенно изощрялся в отношении Энди.
     Когда это случилось в третий раз - мы как раз возвращались из деревни в дом Руцке, - Энди остановился и повернулся. Швейцарские мальчишки тоже остановились; Руди сказал что-то на местном диалекте, и остальные засмеялись. Энди подошел к ним и произнес одно из немногих немецких слов, которые знал: "Dummkopf", что значит "дурак".
     Драка продолжалась минут пять. Энди был хладнокровней и лучше боксировал, а у Руди оказался хороший удар, и он несколько раз сильно ударил Энди. Ссадина у Энди под глазом снова открылась, и он потерял немало крови. Однако именно Руди первым прекратил драку. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом Энди протянул руку. Швейцарец не обратил на это внимания и отвернулся, товарищи последовали за ним. После этого дружелюбнее они не стали, но преследовать нас прекратили.
     Иногда Анжела требовала, чтобы мы брали ее с собой, и изредка получала улыбки: вероятно, потому что она маленькая девочка, к тому же хорошенькая.
     Она подружилась со старой лошадью, отставницей швейцарской армии, которая паслась в поле недалеко от пекарни. Однажды, поласкав лошадь и поговорив с ней, она сказала:
     - Немного похожа на Принца. Тебе не кажется, Лаури?
     - Немного, - осторожно ответил я.
     - А что будет с Принцем?
     - Ничего. В конюшне за ним будут смотреть, пока мы не вернемся.
     Она презрительно посмотрела на меня.
     - Но мы ведь не вернемся. Так только говорят.
     Я не знал, чего ожидать дальше, - может быть, слез, и поэтому пробормотал что-то насчет того, что не уверен, но что все образуется.
     Когда я замолк, она сказала:
     - Иногда мне снится, что я по-прежнему триппи. Нет, даже хуже - я знаю, что случилось, и ненавижу это, но ничего не могу с собой сделать. Проснувшись окончательно, я сначала пугаюсь, а потом... Не могу объяснить, как это. Но быть триппи - хорошо. Чувствуешь себя в безопасности.
     Она сорвала пучок травы, и лошадь съела ее из рук.
     - Надеюсь, Принцу хорошо, - сказала Анжела.
     - Я в этом уверен.
     Она снова посмотрела на меня.
     - Не нужно притворяться. Я не хочу возвращаться - даже к Принцу.
     Раньше мы никогда так серьезно не разговаривали, как в этот раз. И я понял, что она храбрая девочка и к тому же гораздо более взрослая, чем я считал. Я хотел, чтобы она поняла это. В нашей семье не принято обниматься, но я обнял ее, хотя с нами был Энди.
     - Пошли. Швейцба ждет нас с хлебом, - сказал я.

***

     Все неожиданно изменилось, когда французская и немецкая армии без всякого предупреждения вторглись в Швейцарию. Все в деревне возбужденно обсуждали новость, на следующий день она опустела, все мужчины в возрасте между восемнадцатью и шестьюдесятью были призваны.
     Изменилось и отношение тех, что остался, может быть потому, что их ненависть теперь сконцентрировалась на вторгшихся армиях. Нам улыбались и даже готовы были поболтать. И все были полны уверенности.
     Фрау Штайзенбар, жена пекаря, два сына которой ушли в армию, сказала:
     - Это ужасно, но, думаю, ненадолго. Французы и немцы всегда воюют. Швейцарцы не хотят воевать, но они храбрые и любят свою родину. Они быстро прогонят французов и немцев.
     Мы с Энди пошли назад в гостиницу. Стоял серый холодный полдень. Хотя снега здесь еще не было, окружающие вершины белели свежими снегопадами.
     - Хорошо, что папа не швейцарец, его бы тоже призвали, - сказал я. - Что же будет?
     Тропа проходила над пропастью. Энди бросил камень, и я видел, как он упал на осыпь в сотнях метров внизу.
     Энди сказал:
     - Швейцарцы считают, что раз они патриоты, то потягаются с кем угодно. Они не понимают, что значит противостоять триппи.
     - Пассажиры в аэропорту перестали сопротивляться, когда солдаты начали стрелять.
     - Это другое дело. К чему триподам беспокоиться из-за какой-то кучки людей? Не имеет значения, что с ними случится. Но теперь они шлют армии - армии людей, которые не боятся быть убитыми.
     Я подумал об этом - воевать и не бояться быть убитым. Надо быть триппи, чтобы понять это.
     - Не думаю, чтобы война дошла до Фернора.
     И она не дошла. И фрау Штайзенбар оказалась права - война кончилась быстро, но не так, как она думала. На следующий день сообщили об отступлении на севере и на западе, а на утро все было кончено. Ильза переводила новости по радио: вечный мир пришел в Швейцарию, как и во все остальные страны. А следующую фразу даже я смог понять.
     - Heil dem Dreibeiner!
     Два дня спустя, глядя в телескоп, я увидел знакомый колесный пароход, прокладывавший путь по серым водам озера к Интерлейкену. И еще кое-что, неуклюже шагавшее по берегу. Я позвал папу и Энди.
     Когда папа смотрел, я сказал:
     - Теперь нам некуда бежать?
     Папа выглядел усталым, подбородок его зарос, в черной щетине виднелись белые пятна. В прошлом он всегда брился, как только вставал. Не отвечая, он покачал головой.
     Мы смотрели вниз, в далекую долину. Можно было видеть и невооруженным глазом, хотя и не так ясно, как он шагает по полям, не обращая внимания на то, куда ступает. Лицо у папы стало отчаянным и жалким. Я не понимал раньше, что чем старше человек, тем горше его отчаяние.
     - Но мы ведь так далеко. Они сюда, может, и не придут, - сказал я.
     Он снова покачал головой, медленно, как будто ему было больно.
     - Может быть.
     Вышли Марта и Анжела. Март