у. Если ты решишься.
     - Море, - сказал я, - как я его пересеку?
     Он посмотрел на меня и улыбнулся.
     - Это самая легкая часть. И в остальном я тебе помогу.
     - Он достал что-то из кармана и показал мне. - Ты знаешь, что это?
     Я кивнул.
     - Видел однажды. Это компас. Стрелка всегда показывает на север.
     - А это?
     Рубашка у него была порвана. Он сунул руку в дыру, нащупал что-то и достал. Это оказался длинный пергаментный цилиндр. Он развернул его и положил на камень, прижав у него концы, чтобы они не сворачивались. Я увидел рисунок, который не имел для меня смысла.
     - Это называется карта, - пояснил он. - И людям в шапке она не нужна, потому ты ее и не видел раньше. Она расскажет тебе, как добраться до Белых гор. Смотри. Вот это означает море. А вот здесь, внизу, горы.
     Он все показал мне на карте, объяснил, какие приметы на местности я должен буду найти, показал, как пользоваться компасом. Что касается последней части пути, за большим озером, он дал мне подробные указания, которые я должен был запомнить. Это на случай, если карту обнаружат. Он сказал:
     - Но береги ее. Сможешь проделать дыру в подкладке, как у меня?
     - Да. Я сохраню ее.
     - Значит, остается пересечь море. Пойдешь к этому городу. Рамни. - Он указал на карте. - В гавани стоят рыбачьи лодки. Та, что называется "Орион", принадлежит одному из нас. Высокий человек, очень смуглый, с длинным носом и тонкими губами. Зовут его Куртис, капитан Куртис. Иди к нему. И он переправит тебя через море. Там начнется трудная часть. Там говорят на другом языке. Тебе придется прятаться и не разговаривать. Пищу будешь красть.
     - Все это я смогу. А вы говорите на их языке?
     - На нем и на других. Потому мне и дали такое поручение. - Он улыбнулся. - Я могу быть сумасшедшим на четырех языках.
     Я сказал:
     - Я приду к вам.
     - Я найду тебя. Но теперь ты можешь мне помочь. Есть ли здесь поблизости такие, с кем можно поговорить? Я покачал головой:
     - Нет. Ни одного.
     Он встал, потянулся и потер колено.
     - Тогда завтра я ухожу. Уходи не раньше, чем через неделю, чтобы никто не заподозрил связи между нами.
     - Прежде чем вы уйдете...
     - Да?
     - Почему они не уничтожили людей совершенно, а надели им шапки?
     Он пожал плечами.
     - Мы не умеем читать их мысли. Есть много возможных ответов. Часть пищи, которую вы здесь выращиваете, идет на корм людям, работающим в подземных шахтах. Там добывают металл для треножников. А в некоторых местах существует охота.
     - Охота?
     - Треножники охотятся на людей, как люди - на лисиц.
     Я вздрогнул. - Они забирают мужчин и женщин в свои города, но мы не знаем, зачем.
     - Значит, у них есть города?
     - Не по эту сторону моря. Я сам их не видел. Но знаю тех, кто видел, - говорят, металлические башни и шпили за большой кольцевой стеной. Отвратительные, слепящие города.
     - Вы знаете, как долго это продолжается?
     - Правление треножников? Более ста лет. Но для людей в шапках это все равно, что десять тысяч. - Он пожал мне руку. - Желаю удачи, Уилл.
     - Спасибо, - сказал я. У него было крепкое рукопожатие.
     - Надеюсь, мы снова встретимся в Белых горах.
     На следующий день, как и сказал, он ушел. Я начал подготовку. В одной из стен убежища можно было вынуть камень, за ним оставалось свободное место. Только Джек знал о нем, но Джек сюда не придет. Я складывал здесь запасы: еду, смену одежды и пару башмаков. Еды я брал понемногу, выбирая то, что лучше сохраняется: соленое и копченое мясо, сыр и тому подобное. Я думаю, мать замечала исчезновение этого и удивлялась.
     Мне было печально от мысли, что придется покинуть ее и отца. Я думал, как они будут несчастны, когда узнают, что я убежал. Шапки не излечивали от людских горестей. Но я не мог оставаться, как не может овца идти к дому мясника, если знает, что ее там ждет. Я знал, что скорее умру, чем позволю надеть на себя шапку.

Глава третья

Дорога к морю

     Два обстоятельства заставили меня ждать дольше недели. Вo-первых, было новолуние, ночью ничего не видно, я же предполагал передвигаться по ночам. Пришлось ждать полмесяца. Во-вторых, случилось то, чего я не ожидал: умерла мать Генри.
     Она и моя мать были сестрами. Она долго болела, но смерть ее была внезапна. Мать присматривала за ее домом и сразу же перевела Генри к нам, поставила кровать в мою комнату. Со всех точек зрения, мне это не нравилось, но я, конечно, не мог возражать. Мои соболезнования были холодно высказаны и холодно приняты, после этого мы старались держаться как можно дальше друг от друга. Насколько это возможно для двух мальчиков, живущих в одной не очень большой комнате.
     Я решил, что это помеха, но не очень значительная. Ночи были еще теплые, а я думал, Генри вернется домой после похорон. Но когда на утро после похорон я сказал об этом матери, то оказалось, что я ошибался. Она сказала:
     Генри останется с нами.
     - Надолго?
     - Сколько будет нужно. Во всяком случае, пока на вас обоих не наденут шапки. Твой дядя Ральф слишком занят на ферме и не может присматривать за мальчиком.
     Я ничего не сказал, но выражение лица у меня было, должно быть, красноречивое. И мать с непривычной строгостью сказала:
     - Я не хочу, чтобы ты говорил об этом. Он потерял мать, и ты должен проявить сочувствие.
     - Но я, по крайней мере, могу иметь свою комнату? У нас ведь хватает комнат?
     - Я бы оставила тебе твою комнату, если бы вел себя по-другому. Меньше чем через год ты станешь мужчиной и должен научиться вести себя как мужчина, а не как глупый ребенок.
     - Но...
     - Я не собираюсь с тобой спорить, - гневно сказала она. - Если ты скажешь еще слово, я позову отца.
     С этим она вышла из комнаты. Подумав немного, я решил, что разница не так уж велика. Спрятав одежду в гостиной, я смогу выскользнуть, когда он уснет, и одеться. Я твердо решил, как и собирался, уйти в полнолуние.
     В последующие два дня лили сильные дожди, но потом прояснилось, и сильная жара высушила землю. Все шло хорошо. Перед сном я спрятал одежду, вещевой мешок и несколько буханок хлеба. После этого нужно было лишь не уснуть, а поскольку я был возбужден, это оказалось нетрудно. Постепенно дыхание Генри на другой стороне комнаты стало ровным и глубоким, как это бывает во сне. Я лежал и думал о путешествии: море, чужие земли за ним, Большое Озеро и горы, на которых все лето лежит снег. Даже без того, что я узнал о треножниках и шапках, эта мысль была восхитительна.
     Луна поднялась до уровня моего окна, и я выскользнул из постели. Осторожно открыл дверь спальни и тихонько закрыл ее за собой. В доме было очень тихо. Лестница немного скрипела у меня под ногами, но никто не обратил на это внимания, даже если слышал. Дом был деревянный, старый, и ночные скрипы не были в нем необычны. Пройдя в гостиную, я отыскал одежду и быстро оделся. Потом вышел через дверь, ведущую к реке. Мельничное колесо было неподвижно, а вода журчала и всплескивала - черная с серебряными пятнами.
     На мосту я почувствовал себя в безопасности. Через несколько минут я буду за деревней. Кошка осторожно прошла по булыжникам; другая у дверных ступенек облизывала блестящую в лунном свете шерсть. Собака залаяла, услышав меня, но недостаточно близко, чтобы поднять тревогу. Миновав дом вдовы Инголд, я побежал. Я добрался до убежища, тяжело дыша, но довольный, что меня никто не заметил. При помощи огнива и смоченной в масле тряпки я зажег свечу и принялся заполнять мешок: Я переоценил имевшееся в моем распоряжении место: одна буханка не вошла. Что ж, пока можно нести ее в руках. Я решил остановиться на рассвете и поесть; после этого для нее найдется место. В последний раз осмотрев убежище, чтобы убедиться, не забыл ли чего, я задул свечу, сунул ее в карман и вышел.
     Ночь для ходьбы была прекрасная. Небо полно звезд - все солнца, подобные нашему? - а луна изливала мягкий свет. Я начал надевать мешок. И в это время из тени в нескольких футах от меня послышался голос - голос Генри:
     - Я слышал, как ты выходишь, и пошел за тобой. Я не видел его лица, но подумал, что он надо мной смеется. Может, я и ошибся - это могло быть нервное возбуждение. Но меня охватил слепой гнев, я опустил мешок и бросился на него. В предыдущих двух-трех стычках я одерживал победы и был уверен, что побью его опять.
     Самоуверенность и слепой гнев - плохие помощники. Он сбил меня, я встал, и он сбил меня снова. Спустя короткое время я лежал на земле, а он сидел на мне, прижимая мои руки. Я напрягся изо всех сил, но ничего не смог сделать. Он держал меня крепко.
     - Слушай, - сказал он, - я хочу тебе кое-что сказать. Я знаю, ты убегаешь. Я хочу идти с тобой.
     Вместо ответа я дернулся и попытался вывернуться, но он продолжал крепко держать меня. Он сказал, тяжело дыша:
     - Я хочу идти с тобой. Здесь меня ничего не держит. Его мать, моя тетя Ада, была доброй жизнерадостной женщиной, даже в долгие месяцы болезни. Дядя Ральф, с другой стороны; угрюмый и молчаливый человек, с облегчением отдавший сына в чужой дом. Я понял, что имеет в виду Генри.
     Было и другое соображение, более практичное. Даже если я побью его, что тогда? Оставить здесь с риском, что он поднимет тревогу? Я ничего не мог сделать. Даже если он пойдет со мной, я смогу улизнуть, прежде чем мы доберемся до моря и капитана Куртиса. Я не собирался брать его с собой за море. Он мне по-прежнему не нравился, и я не хотел делиться с ним тайнами, которые узнал от Озимандиаса. Я перестал бороться и сказал:
     - Пусти меня.
     - Я пойду с тобой?
     - Да.
     Он позволил мне встать. Я почистился, и мы посмотрели друг на друга в лунном свете. Я сказал:
     - Ты, конечно, не захватил с собой еды. Придется разделить мою.
     От порта нас отделяло несколько дней. На это время еды хватит.
     - Идем, - сказал я. - Лучше уйти подальше за ночь. Мы быстро шли при ярком лунном свете и к рассвету оказались уже в незнакомой местности. Я решил ненадолго остановиться. Мы отдохнули, съели половину буханки с сыром, попили воды из ручья и пошли дальше. Но дальше, по мере того как рассветало, мы все больше и больше чувствовали усталость.
     Примерно в полдень мы, вспотевшие, измученные, добрались до вершины небольшого холма и заглянули вниз, в блюдцеобразную долину. Земля хорошо обработана. Видна деревня, на полях фигурки людей размером с муравья. Дорога уходила в долину и через деревню. Генри схватил меня за руку:
     - Смотри!
     Четверо всадников приближались к деревне. У них могло быть любое дело. Но, с другой стороны, это мог быть и отряд, разыскивающий нас.
     Я принял решение. Мы как раз миновали опушку леса.
     - Останемся в лесу до вечера. Можем поспать, а ночью рвемся дальше.
     - Ты думаешь, путешествовать ночью лучше? - спросил Генри. - Я знаю, так меньше вероятности, что нас увидят, но и мы не сможем видеть. Ведь можно идти по холмам, никого нет.
     - Делай как хочешь. Я ложусь спать.
     Он пожал плечами.
     - Что ж, останемся, если ты так говоришь.
     Его покорность не смягчила меня. Я понимал: сказанное им разумно. Но молча пошел в лес, а Генри за мной. В глубине кустов мы нашли место, где нас не могли увидеть, даже если бы прошли рядом, и улеглись. Я уснул почти немедленно.
     Когда я проснулся, было уже темно. Генри спал рядом. Если я встану тихонько, то смогу улизнуть, не разбудив его. Мысль была соблазнительна. Но казалось нечестным оставлять его в лесу, перед наступающей ночью. Я протянул руку, чтобы разбудить его, и тут кое-что увидел: он обернул вокруг своей руки петлю моего мешка, так что я не мог взять мешок, не разбудив его. Значит, и ему пришла в голову такая мысль.
     Он проснулся от моего прикосновения. И перед тем как двинуться дальше, мы съели остаток буханки и кусок копченого мяса. Деревья росли густо, и нам не было видно неба, пока мы не вышли из леса. И только тогда я понял, что темнота объяснялась не только приближением ночи: пока мы спали, небо затянуло тучами, и уже падали первые тяжелые капли.
     В быстро угасающем свете мы спустились в долину и поднялись по противоположному склону. В окнах домов горел свет, и нам пришлось сделать большой крюк. Пошел сильный дождь, но вечер был теплый, и как только дождь кончился, одежда на нас высохла. С вершины мы еще раз посмотрели на огни деревни и пошли на юго-восток. Вскоре наступила тьма. Мы шли по холмам, поросшим травой. Раз мы набрели на развалившуюся хижину, явно нежилую, и Генри предложил остановиться в ней до утра, но я отказался, и мы пошли дальше.
     Некоторое время мы молчали. Потом Генри сказал:
     - Слушай.
     Я раздраженно ответил:
     - Что еще?
     - Мне кажется, кто-то идет.
     И я услышал сам - топот ног за нами. Должно быть нас увидели жители деревни и предупредили четверых всадников. И теперь они нагоняют нас.
     Я прошептал:
     - Бежим!
     Не дожидаясь ответа, я побежал сквозь ночную мглу. Генри бежал рядом, и мне показалось, что я слышу и наших преследователей. Я побежал быстрее. И тут правая нога у меня подвернулась на камне. Я почувствовал сильную боль и упал.
     Генри услышал, как я упал. Он подбежал и спросил:
     - Где ты? Что с тобой?
     Попробовав встать, я почувствовал сильнейшую боль в правой лодыжке. Генри попытался поднять меня. Я застонал.
     - Ты поранился? - спросил он.
     - Лодыжка... Она, наверное, сломана. Ты лучше уходи. Они сейчас будут здесь.
     Он произнес странным голосом:
     - Я думаю, они уже здесь.
     - Что?
     Я почувствовал теплое дыхание на шее, а протянув руку, коснулся чего-то мягкого.
     - Овца!
     Генри заметил:
     - Они любопытны. Иногда это с ними бывает.
     - Дурак! - сказал я. - Заставил нас бежать от стада овец, а теперь смотри, что случилось.
     Он ничего не ответил, но наклонился и стал ощупывать мою лодыжку. Я прикусил губу, чтобы не закричать.
     - Не думаю, чтобы она была сломана, - сказал он. - Вероятно, вывих. Но тебе придется лежать день-два. Я сердито отрезал:
     - Звучит прекрасно.
     - Вернемся к хижине. Я тебе помогу.
     Снова пошел дождь, на этот раз проливной. Мое желание гневно отказаться, от помощи утонуло. Генри поднял меня на спину. Это было кошмарное путешествие. Он с трудом обрел равновесие: вероятно, я оказался тяжелее, чем он предполагал. Ему часто приходилось опускать меня, чтобы передохнуть. Было абсолютно темно. Каждый раз, как он опускал меня, боль пронзала мою ногу. Я уже начал думать, что он ошибся направлением и пропустил во тьме хижину - это было совсем нетрудно.
     Но наконец она показалась в ночи, и дверь открылась, когда он поднял щеколду. Послышался шум - должно быть, крысы. Генри сделал еще несколько шагов и со вздохом изнеможения опустил меня. Ощупью он отыскал в углу груду соломы, и я прополз туда. Нога у меня болела, я промок и чувствовал себя несчастным. К тому же мы за прошлые сутки спали лишь несколько часов. Но все же прошло немало времени, прежде чем я уснул.
     Когда я проснулся, был день. Дождь прекратился. В окошке без стекол виднелось голубое утреннее небо. В хижине оказались только скамья и тростниковый стол. На стене висел котел и несколько глиняных кружек. Был еще очаг с грудой дров и куча соломы, на которой мы лежали. Я позвал Генри, потом еще раз. Ответа не было. Я, подтянулся, морщась от боли, и пополз к двери, держась за стену. Генри не было видно. Тут я заметил, что нет и моего мешка там, где я уронил его ночью.
     Я вполз обратно и сел у стены. Первые горизонтальные лучи солнца грели меня, пока я обдумывал ситуацию. Генри - и это казалось очевидным - бросил меня и забрал с собой всю пищу. Оставил беспомощного и голодного. Я не мог рассуждать логично. И меня охватил гнев. Но он по крайней мepe помог мне забыть боль в ноге и ноющую пустоту в желудке.
     Даже когда я успокоился и стал способен рассуждать здраво, это не улучшило моего положения. От ближайшего жилища я находился в нескольких милях. Предположим, что я сумею проползти это расстояние, хотя, казалось, это было невозможно. Или кто-нибудь - пастух, скорее всего, - пройдет на таком расстоянии, что услышит мой крик. И то и другое означало позорное возвращение в Вертон. А также, же жалкий и унизительный конец путешествия. Мне стало жаль себя. Мне было совсем худо, когда я услышал, как кто-то подходит к хижине. Чуть позже послышался голос Генри:
     - Где ты, Уилл?
     Я ответил, и он подошел. Я сказал:
     - Я подумал, ты убежал. Ты взял мешок?
     - Конечно, мне нужно было нести в нем.
     - Что нести?
     - Ты сможешь двигаться только через несколько дней. Я подумал, что стоит позаботиться о продуктах.
     Он открыл мешок и показал мне буханку, кусок холодимого жареного мяса и пирог.
     - Раздобыл на ферме ниже по холму. Окно кладовки было открыто. Не очень большое окно - я думал, что застряну.
     Я чувствовал огромное облегчение, но в то же время и недовольство. Он смотрел на меня, улыбаясь, ожидая похвалы за свою находчивость. Я сухо спросил:
     - А где пища, которая была в мешке? Генри удивленно взглянул на меня.
     - Я ее сложил на полке. Разве ты не видел? Конечно, я не видел, потому что не смотрел. Прошло три дня, прежде чем я смог продолжать путь. Мы оставались в хижине, и Генри дважды отправлялся в долину за продуктами. У меня было достаточно времени для размышлений. Генри, правда, поднял ложную тревогу из-за овец, но только потому, что у него острый слух: я мог обмануться точно так же. Это я настаивал на передвижении по ночам. И теперь я зависел от него. Опасения оставались - конечно, нелегко преодолеть нашу враждебность, но теперь я не видел возможности бросить его до того, как мы доберемся до Рамни. В конце концов я рассказал ему все - куда я направляюсь, что узнал от Озимандиаса. Он сказал:
     - Я как раз из-за надевания шапок и хотел уйти. Конечно, я ничего не знал, просто подумал, что можно спрятаться на время.
     Я вспомнил, как Озимандиас спрашивал у меня, захочет ли кто-нибудь еще уйти на юг, вспомнил свой ответ. Сунул руку за подкладку.
     - Это карта, - сказал я.

Глава четвертая

Бинпол

     Мы пришли в Рамни ранним вечером. День попеременно был то солнечным, то дождливым. Мы промокли, устали, у меня болела нога. Никто не обратил на нас внимания. Конечно, это был город, а в городе люди не узнают сразу пришельца, как это бывает в деревне. К тому же это был порт - тут часто менялись люди. На нас возбуждающе подействовал блеск моря в конце длинной улицы, люди в синих робах, сосущие трубки, и несколько медлительных морских чаек. И запахи: табака, смолы, пряностей, запах самого моря.
     Становилось темно к тому времени, как мы достигли гавани. Дюжины лодок всех размеров были привязаны там, многие стояли в гавани, свернув паруса; мы шли по берегу, читая названия. "Майский колокольчик", "Черный лебедь", "Путник", "Веселый Гордон"... "Ориона" не было.
     - Может, он в море, - предположил я.
     - Что же нам делать?
     - Нужно где-то переночевать.
     - Не мешало бы и подкрепиться, - сказал Генри.
     Мы доели последние запасы утром. Окна таверн ярко горели в сумерках, из некоторых доносились звуки песен. А также запахи пищи, от которых начинал протестовать пустой желудок. В ближайшем окне виднелась доска с надписью мелом: "Горячие пирожки - 6 пенсов". У меня было немного денег, которые я не решился истратить раньше. Я велел Генри ждать и вошел.
     Я оказался в комнате с низким потолком, деревянными балками, с выскобленными столами, за которыми ели моряки, запивая еду пивом. Я не стал их рассматривать, но прошел прямо к прилавку, протянул шиллинг и взял два пирожка у смуглой девушки, которая в это время разговаривала с Сидящим за ближайшим столом моряком. Я уже направился к выходу, как кто-то схватил меня за руку.
     Он казался огромным, пока не встал. Тут я заметил, что из-за коротких ног он лишь на несколько дюймов выше меня. У него была желтая борода и желтые волосы, начинавшиеся на лбу, где виднелся м