ическом труде. Оставалось целыми днями бродить по улицам, надеясь, что каким-то чудом подвернется работенка. Он припомнил, что в юности приезжал в Лондон и с такой же настойчивостью искал романтических приключений. Разум и тело изнывали от беспомощности и безнадежности и жаждали хоть какого-то применения.
     Как-то раз Эндрю очутился на набережной, и ему показалось, что он видит своих сыновей. У парапета, глядя на волны, стояли двое белокожих пареньков примерно их возраста и телосложения. Эндрю рванулся было к ним, но вовремя замедлил шаг, поняв, что обознался. Однако могло ведь случиться, что они учились в Ибадане и знали Робина и Джерими. Он стал переходить улицу, чуть не угодив под колеса "роллс-ройса". Белый шофер посмотрел на него с осуждением; нигерийские бизнесмены, занятые беседой, так и не подняли голов.
     Мальчики тоже были погружены в какой-то важный разговор. Вслушиваясь в долетающие до него слова, Эндрю делал вид, что заинтересованно разглядывает горизонт.
     - Итуно очень славный, - говорил младший. - И никакой не хвастун. А ведь он - сын вождя.
     - И Акки такой же, - подхватил старший. - Он пригласил меня к себе на следующие каникулы. У них огромный домище рядом с Ифе. - Мальчик смущенно хихикнул. - Я даже сморозил глупость: думал, что они йоруба, потому что там живет это племя, а они - собо...
     - Трудно во всем этом разобраться. Он действительно пригласил тебя погостить?
     - Да, на неделю. Я сразу написал об этом папе. У них бассейн в сто футов длиной!
     Даже не сами их слова, долетавшие до слуха Эндрю, а скорее их тон заставил его вспомнить детство, школу, площадку для игры в "пятерки" и разговор мальчиков-евреев, который ему однажды довелось подслушать, - в нем сквозила точно такая же неуверенность и хвастливая претензия на допуск в общество, которое все равно отвергнет их, и мальчики это знали. Эндрю было тогда тринадцать лет, и он Уже умел смотреть в корень, не обращая внимания на внешние обстоятельства, однако тогда ему не хватило сострадания, чтобы не почувствовать презрения к этим изгоям.
     Эндрю вспомнил про свой помятый костюм и стоптанные башмаки. Мальчики все еще не замечали его. Он побрел прочь.
     Мадлен получила новое письмо от Дэвида, столь же краткое, ободряющее и бессодержательное, как и первое. Эндрю не знал, ответила ли она ему; она ничего не говорила об этом. Дэвид, как и Кэрол, был очень далеко от них - и географически, и во всех прочих смыслах. Эндрю никогда прежде не представлял себе, что между двумя людьми может существовать близость, подобная той, что возникла между ним и Мадлен. В былые времена он отнесся бы к подобной перспективе с сомнением, даже брезгливостью, однако действительность была такова, что каждый день проходил у него в предвкушении момента, когда она вернется в их лачугу и они снова будут вместе. Иногда он начинал раздумывать о том, что произойдет, когда к ним присоединится Дэвид, поскольку казалось весьма маловероятным, чтобы Кэрол поступилась ради него благами, которые ей удалось приобрести. Однако эти мысли не вызывали у него беспокойства: он завоевал Мадлен и не сомневался, что сможет сохранить ее. Даже в тяжелейших обстоятельствах, когда каждый день приносил дополнительные подтверждения его неспособности хоть как-то изменить положение, грозившее полным физическим истощением, это заставляло Эндрю с надеждой взирать в будущее. Иначе он давно бы уже поддался черному отчаянию.

***

     Дождь лил почти без перерыва; им негде было искать убежища от всепроникаюшей духоты. Район превратился в топкое болото, испускающее невыносимое зловоние, которое усугублялось невыносимой влажностью. Эндрю почти все время проводил в хижине, выскребая пол и стены и стараясь придать комнатушке хотя бы отдаленное сходство с цивилизованным жилищем. В редкие моменты, когда сквозь обложные тучи проглядывало солнце, он выбирался наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и слонялся среди напоминавших пещеры прилавков, уходивших в дурно пахнущие недра трущоб по обеим сторонам превратившихся в реки улиц.
     Как-то раз Эндрю забрел на рынок Идумагбо. Он уже давно приобрел привычку бродить босиком, с закатанными до колен штанинами; это спасало обувь и облегчало чистку одежды после прогулки. Местные негры, у которых он перенял эту практику, не обращали на него ни малейшего внимания; более того, Эндрю замечал, что и другие белые, живущие неподалеку, поступают так же. Он шатался по рынку, разглядывая водопады белых и голубых тканей, разноцветные бусы, присыпки и пудру на многочисленных прилавках, сам не сознавая, зачем ему это нужно. Остановившись у очередного прилавка с амулетами и уставившись на аккуратную пирамиду обезьяньих черепов, он вдруг почувствовал, как кто-то тронул его за плечо.
     Человек, проявивший к нему интерес, оказался нигерийцем в белоснежном одеянии; на вид ему можно было дать лет двадцать пять, он был высок, широк в плечах, его лицо лоснилось от здоровья и уверенности.
     - Простите, сэр, - начал он, - нельзя ли с вами побеседовать?
     Незнакомец говорил по-английски почти без акцента, но очень певуче. Эндрю почувствовал себя польщенными его назвали "сэром" и проявили безупречную вежливость.
     - Конечно. Можете располагать мною.
     - Я представляю нигерийское телевидение. Мы делаем регулярную программу. Рубрика называется "Ежедневно".
     Вы наверняка ее смотрели.
     - Нет, - сознался Эндрю, - не смотрел.
     - Сегодня мы пришли с камерами на рынок. Нам хотелось бы снять что-нибудь интересное, чтобы привлечь внимание телезрителей. Вот как тут... Европеец - англичанин? - перед прилавком с амулетами - в этом что-то есть, понимаете?
     - Да, - сказал Эндрю, - понимаю.
     - Англичанин, - повторил телевизионщик, - тем более знавший.., м-м.., лучшие дни... Если бы вам захотелось нам помочь, просто позволить вас снять - как вы, к примеру, делаете покупку...
     - Я не могу себе этого позволить, - покачал головой Эндрю.
     - Разумеется, на наши деньги. И кое-что сверх того лично вам, как бы "деш". Обычно это стоит десять шиллингов, но для европейца фунт - вас устроит?
     - Спасибо, - сказал Эндрю, - вполне устроит.
     - Может быть, вы позволите задать вам несколько вопросов? Смею вас уверить, в них не будет ничего унизительного для вас.
     Эндрю дождался камер. К первому африканцу присоединился его коллега, и завязался спор, что именно Эндрю станет покупать. Выбор был широк: тушки птиц, сушеные крысы, летучие мыши, надутые желудки и пузыри, кишки и лапки. Наконец они остановились на каком-то малопонятном зеленоватом предмете.
     - Это наиболее подходящая вещь для англичанина при данных обстоятельствах, как вы понимаете, сэр. Говорят, она приносит счастье.
     На их лицах появились льстивые улыбки, заставившие Эндрю заподозрить, что здесь не все чисто и что покупка, несмотря на все их заверения, выставит его в смешном свете. Однако они уже заплатили ему фунт плюс пять шиллингов за покупку, и этого было вполне достаточно. Он попозировал перед камерой и успел заметить, что оператор заснял его босые ноги. Затем наступил черед интервью.
     Эндрю имел дело с профессионалами; у него было достаточно опыта, чтобы понимать, что к чему. К нему обращались с должным почтением, однако не обошлось без насмешек и подмигивания собравшейся публике, только и дожидавшейся сигнала, чтобы расхохотаться. Будучи режиссером, организовавшим в свое время сотни подобных интервью, он с иронией и удовлетворением отнесся к необходимости выступать в роли жертвы. Эндрю сделал все, что от него требовалось, и даже больше. Отвечая на вопрос о своей былой профессии, он не стал скрывать правду и порадовался, увидев, что телевизионщиков его ответ застал врасплох.
     Однако интервьюер быстро оправился и ограничился шуточками насчет смены общественного статуса, заставив Эндрю признать про себя, что даже он не смог бы выпутаться из затруднительного положения с большим достоинством.
     По дороге домой он купил еды и приготовил ужин. Вернувшись с работы, Мадлен принюхалась и вопросительно посмотрела на него:
     - Мясо?
     - Будем праздновать мою новую карьеру на телевидении. - Он увидел, как расширились ее глаза, и заторопился с объяснением, пока у нее не успела зародиться надежда, чреватая разочарованием. - Меня поймали на рынке телевизионщики. Я заработал "деш" за сотрудничество с ними.
     Целый фунт!
     - Я рада, - улыбнулась Мадлен. - Но не лучше ли было бы сэкономить? - Она подошла к нему за поцелуем. - Нет, не лучше. Тебя надо подкормить.
     - И тебя.
     - Вдруг Кэрол посмотрит эту передачу...
     - Вот уж не знаю. Я старался не выглядеть слишком жалким.
     Она подтолкнула его к столу.
     - Зато теперь выглядишь. Я довершу начатое тобой.
     - Еще я купил плитку шоколада. Для пудинга.
     Она деланно рассмеялась:
     - Безумие! Ладно, не важно. Хоть раз пошикуем в этой короткой жизни.

***

     Спустя два дня, примерно через час после того, как Мадлен отправилась на работу, в дверь хижины постучали.
     Эндрю был занят починкой плетеного стула, зиявшего дырами.
     - Открыто! - крикнул он. - Входите!
     Он ожидал увидеть кого-нибудь из местных обитателей, хотя они обычно просто врывались в комнату и стучали только в случаях, если дверь удерживала задвижка. Однако в распахнувшейся двери стоял незнакомец - африканец в шелковой рубашке и ладно скроенных брюках. На его ногах были элегантные туфли из телячьей кожи, забрызганные местной грязью. Он был среднего роста, коренаст, на его носу красовались черные очки в дорогой толстой оправе. Он не сразу разглядел в полутьме мерзкой конуры ее хозяина.
     - Это вы, Эндрю? - позвал он.
     Стоило ему заговорить, как Эндрю все вспомнил; перед ним стоял негр из группы стажеров, в свое время заблудившийся в их лондонской студии, которого он угостил ужином в своем клубе. Припомнилось и благодарственное письмо откуда-то из Африки - в то время обратный адрес не сказал ему ровно ничего. Сперва у него было намерение ответить на письмо, но потом он решил, что это будет пустой тратой времени.
     - Да, - подал голос Эндрю, - это я. Что же вы, входите! Боюсь, что не могу предложить вам ничего, кроме вот этого стула. Должен сознаться, что запамятовал ваше имя.
     У меня неважная память на имена.
     - Абониту. Вы говорили, что станете называть меня Або. - Гость улыбнулся. - Я только потом узнал, что так кличут австралийских аборигенов.
     - Теперь помню. Несколько рюмок виски и бутылка бургундского.
     - Бордо, - уточнил Абониту. - "Латур".
     - У вас отличная память, - восхищенно произнес Эндрю. - Просто я обычно пил бургундское.
     - А в тот раз нам порекомендовали именно эту марку.
     Я хорошо помню этот вечер. Хотите выпить сейчас?
     - В последнее время я как-то воздерживаюсь от спиртного.
     - Прошу вас! Мне надо с вами поговорить. Разговор пойдет лучше, если у нас будет что выпить.
     - Спасибо, - решился Эндрю. - Только чтобы место было не слишком шикарным. У меня неподходящий вид для порядочного бара.
     - Я позабочусь об этом, - пообещал Абониту.
     Выйдя на свет, они почти не разговаривали. Такси довезло их до бара на набережной. Это было новое заведение с окошками в форме иллюминаторов, интимным освещением и толстым ковром на полу. В холле молоденькая итальянка сняла с них обувь и предложила взамен расшитые золотой тесьмой небесно-голубые тапочки.
     - У них осталось шотландское виски, - сообщил Абониту. - Составите мне компанию?
     - С радостью, - ответил Эндрю.
     Они уселись в алькове. Абониту поднял рюмку.
     - За вас, Эндрю! - провозгласил он. - За ваши будущие успехи!
     - Да. И за ваши!
     - Вам они нужнее. - Нигериец улыбнулся. - Я видел ваше интервью на студийном просмотре.
     - Я так и подумал, что ваш визит связан с моим появлением на телеэкране. - Эндрю пригубил виски, ощущая на языке знакомое, но основательно забытое пощипывание. - Весьма вам благодарен.
     - Дружище, я не поверил своим глазам! - Абониту не смог сдержать смеха. - Чтобы Эндрю Лидон покупал обезьяний член у торговца амулетами!
     - Так вот что это было? А они утверждали, что эта вещь приносит счастье...
     - Наверное, так оно и есть - в каком-то смысле. - Лицо Абониту обрело свойственное ему выражение заинтересованности и одновременно важности. - Не беспокойтесь, Эндрю. На экран это не попадет. Я начисто вырезал эпизод с вами.
     Эндрю пожал плечами:
     - Я не стал бы возражать, чтобы он пошел. Теперь, видимо, придется вернуть фунт? Боюсь, он почти полностью растранжирен.
     - Эндрю, я весьма опечален, что вы дошли до такого состояния. Поверьте, я говорю правду. Когда я увидел ваше лицо на экране монитора, мне очень захотелось разыскать вас, но одновременно я чувствовал смущение, ибо боялся, что приведу в смущение вас. С этим все ясно?
     - Более или менее. Однако вам не следовало волноваться. Смущаться может только тот, кому еще удается держаться на поверхности.
     - Я, к примеру? Думаю, вы совершенно правы. Тот вечер, когда вы угостили меня ужином, - для вас, возможно, малозначительный эпизод, для меня же это было необыкновенно важно. Чтобы так запросто отужинать в клубе на Пэлл-Мэлл... Раньше я только читал о такой жизни, вы понимаете меня... Это было чудесно, Эндрю! Я попытался выразить это в своем письме из Африки, но, возможно, не добился цели.
     - Я не ответил на ваше письмо. Извините.
     - Вам помешали дела. Теперь насчет смущения. В каком-то смысле я был доволен, когда увидел, как низко вы пали. Я достаточно откровенен с вами?
     - Даже очень.
     - И одновременно мне было неудобно за вас - так оно и есть до сих пор. Мне хотелось бы оказать вам помощь.
     Вас это не оскорбит?
     - Положите денежки на стол, - посоветовал Эндрю, - и отвернитесь. Я тихонько улизну.
     Абониту поморщился:
     - Мне не до шуток. Вам хотелось бы снова работать на телевидении уже здесь, в Лагосе?
     - "Белых просят не обращаться". Где я только это не слышал! Но я все равно ходил на студию. Там мне это доходчиво растолковали.
     - Мой дядя, - спокойно пояснил Абониту, - председатель Совета по телевещанию. Его зовут Оба Мекани Натела. Благодаря ему я стал продюсером. Мне нужен ассистент. Я могу выбрать любого, кто мне понравится.
     - Не возникнет ли у вас затруднений, если ваш выбор падет на белого?
     - Нигерийцы не имеют ничего против белых, пока их не слишком много и они знают свое место. Вам, наверное, приходилось слышать кое-что из этой оперы?
     - Кое-что, - кивнул Эндрю.
     - Простите меня. Не следовало так говорить.
     - Лучше говорите, Або. Я и бровью не поведу. Вы делаете мне серьезное предложение?
     - Совершенно серьезное.
     - Принято. - Эндрю протянул через стол руку, и нигериец горячо пожал ее. - Я не стану усугублять ваше смущение, вдаваясь в детали испытываемой мной благодарности.
     - Вот и не надо, - поспешно заверил Абониту. - Лучше выпьем еще по одной, чтобы отпраздновать наше будущее сотрудничество. - Он прищелкнул языком, и рядом вырос официант, ожидающий распоряжений. - Снова двойной скотч. В последний раз вы дали нам не "Хейг".
     - Простите, сэр. "Хейга" больше не осталось.
     Абониту пожал плечами:
     - Тогда несите то, что есть. Потеряв Британию, вы лишились дома, - повернулся он к Эндрю, - я же остался без мечты, без мира, которым я не мог наслаждаться, но который радовал меня самим фактом своего существования. Как вы думаете, чья потеря горше?
     - Может быть, еще не все потеряно. Кривая Фрателлини...
     - Нет, это было бы детским оптимизмом. Я видел последние данные. Интенсивность солнечного излучения перестала снижаться, однако нет ни малейших признаков возврата к старому. Установился новый постоянный уровень, только очень низкий. Возврат ледникового периода. - Он криво усмехнулся. - Белую башню Тауэра и Мраморную арку укроют вечные снега.
     Эндрю допил виски.
     - Как скоро я и моя.., невеста сможем выбраться из этой лачуги?
     - Прямо сейчас. Пока не подыщете квартиру, поживете в отеле.
     - Она работает уборщицей в больнице. Может быть?..
     - Мы заедем за ней, как только выйдем отсюда. Потом вы сможете забрать из хижины все необходимое.
     Эндрю помолчал и выговорил:
     - Если я не поостерегусь, вам не миновать смущения.
     Прямо не знаю, как...
     Абониту залпом осушил рюмку.
     - Давайте возьмем такси, Эндрю, - предложил он.

Глава 4

     Прожив неделю в гостинице, они переехали в роскошную квартиру в новом фешенебельном доме окнами на море.
     Приходилось только удивляться, до чего быстро забылись недавние лишения и как запросто человек способен привыкнуть к комфортабельной жизни. Эндрю многое напоминало теперь былые времена: вокруг снова звучал прежний жаргон, он занимался знакомым делом, слышал все те же высказывания и шуточки. Он обнаружил, что в здешнем телевизионном мире публика делится на два класса: на одних, обладавших настоящими способностями, держалось буквально все - к ним принадлежал Абониту; другие же просто получали зарплату и делали вид, что в чем-то смыслят. Однако и в этом не было ничего нового.
     Мадлен и он быстро оказались в знакомом кругу. Возможно, их приняли за своих слишком поспешно и нарочито, однако искренность чувств новых приятелей не вызывала сомнений. Кое-какие нюансы не могли не вызывать протеста, но без этого не обходится в любом обществе, так что со временем они перестали их замечать.
     Зато сколько удовольствия доставляло им открывать для себя заново чудеса комфорта и маленькой роскоши! Зарплата Эндрю была очень высокой даже по прежним стандартам, а в суматошном лагосском обществе, изнанкой которого оставалась нищета и дремучее невежество, деньги значили буквально все. В городе постоянно открывались новые рестораны, где готовили лучшие европейские повара и где можно было поесть ничуть не хуже, чем когда-то в Лондоне; хотя опасность войны с Южно-Африканским Союзом была излюбленной темой газет и телепередач, перебоев с южноафриканскими винами не наблюдалось. Раньше Эндрю не знал их вкуса, но теперь начинал в них разбираться. Дождливый сезон остался позади, небо очистилось от туч; однако кондиционеры, мирно жужжавшие у них в квартире, на студии и повсюду, где им доводилось бывать, спасали от жары. К их услугам были бесконечные пляжи с мельчайшим белым песком и гольф с утра пораньше или под вечер, когда спадала жара. Но главное удовольствие состояло в том, что Эндрю снова занимался знакомым делом, а также во взаимопонимании с Абониту, который, считаясь его начальником, неизменно прислушивался к его мнению.
     О лучшей жизни трудно было мечтать.
     Однажды на нее попробовала посягнуть Кэрол. Она позвонила в студию, и они договорились о встрече в том же баре, где состоялась знаменательная беседа Эндрю с Абониту. Кэрол дожидалась его за столиком, теребя тонкую сетчатую перчатку. Она улыбнулась, увидев, что Эндрю протягивает ей руку.
     - Как странно - выходит, мы с тобой здороваемся за руку?
     - Странно? Пожалуй, отчасти. Что будешь пить, Кэрол?
     - Ты можешь раскошелиться на "Дюбоннэ"? Настоящий! У них еще осталось несколько бутылок.
     - Разумеется. С джином?
     - Нет. Я теперь избегаю крепких напитков. Энди, я так рада, что у тебя снова все в порядке! Не могу выразить, какое это облегчение!
     - Как ты об этом узнала?
     - Видела твою фамилию в титрах. Я не слишком часто смотрю здешнее телевидение, но в тот вечер мне нечем было заняться. Программа "Ежедневно", ассистент режиссера - Эндрю Лидон... Боже, все как прежде!
     - Выходит, что так. Ты знала, что раньше дела шли... несколько хуже?
     Она помолчала и облизнула губы.
     - Твое письмо? Нет, я не знала всего.
     Он ничего не говорил, ожидая продолжения.
     - Когда на экране появилось твое имя, я была с моим боссом и все ему рассказала. Тогда он и признался, что было это письмо. Он его читал.
     - Оно было направлено в его офис, но адресовано-то тебе! Он вскрыл его - и утаил?
     - Мой босс - странный человек,