а она. - В самом конце этого сна все остальные цветы в саду изменились. Они захотели стать такими же, как этот цветущий сорняк, - ее рука опустилась ему на плечо. - Объясни мне этот сон.
     От прикосновения ее руки его плечо окаменело.
     - Черный цвет прекрасен, - сказал он.
     - А это что значит?
     - В Америке, я имею в виду США, потомки чернокожих рабов очень долго стыдились того, что они черные. Чем белее был цвет твоей кожи, тем лучше было твое социальное положение, и тем больше тебя уважали. Но когда чернокожие совершили в шестидесятых годах свою революцию...
     - Ты не можешь помнить шестидесятые, малыш.
     - Зато я отлично помню семидесятые. И потом, я ведь читаю книги. Черный цвет прекрасен - этот лозунг принес величайшие перемены, которые очень сильно изменили жизнь. Чем чернее, тем лучше, повторяли они снова и снова. Гордись своим черным цветом, не надо его стыдиться. И всего лишь за несколько лет они перевернули всю систему общественных отношений с ног на голову.
     Она кивнула.
     - Сорняк превратился в цветок.
     - Ну, так вот. Во всей Латинской Америке индейцы имеют самый низкий общественный статус. Если желаешь, чтобы боливиец вонзил в тебя нож, назови его индейцем. Каждый по мере своих возможностей выдает себя за чистокровного испанца. Чистокровных индейцев вырезали. И это почти ни у кого не вызывает сожалений. Лишь в Мексике дело обстоит немного по-другому.
     - Сэм, то, что ты рассказываешь мне о моих снах, явно не для средних умов, а я всего-навсего немолодая уже индианка, которая живет в джунглях. Сдается мне, ты хочешь сказать, что все индейцы Америки должны обрести чувство собственного достоинства? И это при том, что они являются беднейшими из бедных и самыми угнетенными из угнетенных?
     - Им нужно сделать себе имя. Именно так поступил Бенджамин Франклин, когда назвал жителей английских колоний американцами. С тех пор они перестали быть Нью-Йоркцами или вирджинцами, а стали американцами. То же самое нужно сделать и с вами. Должны быть не латиноамериканцы и североамериканцы, а индейцы и европейцы. Somos todos indios. Мы все индейцы. Как думаешь, сработает это как лозунг?
     - Еще бы. Это прямо-таки революционный лозунг.
     - Nos somos os americanos. Vai fora, Europa! America p'ra americanos! Лозунги на любой вкус.
     - Мне надо будет перевести их на испанский.
     - Indios moram na India. Americanos moram na America. America nossa! Нет, лучше все же: Nossa America! Nuestra America! Что значит "Наша Америка".
     - У тебя очень хорошо получаются лозунги.
     Он вздрогнул, когда ее пальцы, пробежав по его плечу, скользнули вниз и прикоснулись к чувствительной коже груди. Она провела пальцем вокруг его соска и он затвердел и съежился как от холода.
     - Что же ты замолчал? - она положила ладонь ему на живот, чуть выше резинки шорт и чуть ниже пупка. - Ты так и не рассказал мне о своих снах, - сказала она. - Но я знаю, что тебе снилось.
     Он покраснел.
     - Ты понял? Даже если ты не раскроешь рта, мне все расскажет твоя кожа. Я всю жизнь видела эти сны, и они все время меня тревожили, но теперь их значение объясняешь мне ты, белокожий толкователь снов. Ты говоришь мне, что я должна пойти к индейцам и сделать их гордыми и сильными. Сделать так, чтобы любой, в ком есть хоть капля индейской крови, называл бы себя индейцем, а европейцы стали бы лгать, заявляя, что их предками были коренные жители. И так продолжалось бы до тех пор, пока вся Америка не стала бы индейской. Ты говоришь мне, что я дам жизнь новому Кецалькоатлю* <Кецалькоатль - Пернатый змей.>, и он объединит и исцелит эту землю от ее недугов. Одного ты мне не сказал: кто будет отцом моего пернатого змея?
     Он резко встал и с равнодушным видом пошел прочь. Повернувшись к ней спиной, он пошел к двери, и она не видела, как напряглась его плоть. Но она это знала.
     - Мне пятнадцать лет, - наконец выдавил из себя Сэм.
     - А я слишком стара. Но земля еще старше. Ей двадцать миллионов лет. Какое значение имеет четверть века, которая разделяет нас?
     - Мне не следовало сюда приезжать.
     - У тебя не было выбора, - сказала она. - Мой народ всегда знал о божественной сущности земли. Когда-то здесь была полная гармония. Все люди любили эту землю и ухаживали за ней. И земля была похожа на райский сад. Она их кормила. Она давала им маис и бананы. Они брали только то, что им было нужно для пропитания и не убивали животных ради развлечения, а людей из-за своей ненависти. Но потом инки отвернулись от земли и стали поклоняться золоту и сверкающему золотом солнцу. Ацтеки пропитали землю кровью человеческих жертвоприношений. Пуэбло вырубили леса Юты и Аризоны, превратив их в усеянные красными скалами пустыни. Ирокезы истязали своих врагов, наполнив леса их предсмертными воплями. Мы стали употреблять табак, коку, мескал* <Мескал - кактус, растущий на юге Техаса и на севере Мексики, из которого индейцы получали наркотическое вещество - мескалин.> и кофе и забыли о сновидениях, которые посылала нам эта земля. И она нас отвергла. И земля призвала Колумба и стала так его обманывать и соблазнять, что он просто не смог устоять, верно? Чтобы нас наказать, земля призвала европейцев. Большинство из нас погибло от болезней, рабства и войн, а остальные, вместо того чтобы выдержать наказание до конца, пытались выдавать себя за европейцев. Но эта земля была нашей ревнивой возлюбленной и на некоторое время она возненавидела нас.
     - Это какая-то смесь католицизма и индейских верований, - сказал он. - Но я не верю в индейских богов.
     - Ты можешь назвать это не землей, а Богом или Христом, но от этого ничего не изменится, - сказала она. - Но теперь европейцы поступают еще хуже, чем некогда индейцы. Земля отравлена множеством ядов, и вы грозите уничтожить все живое своим оружием. Мы, индейцы, уже в достаточной степени наказаны, и теперь нам пора вернуть свою землю. Землю, которая ровно пять столетий назад избрала Колумба. Теперь мы с тобой видим наши сны, как это когда-то делал Колумб.
     - Хорошая получилась история, - сказал Сэм, по-прежнему глядя на дверь. Ее слова были очень похожи на старинные пророчества Писания Мормона, в которых говорилось о том, что должно случиться с Америкой. Но они имели одно весьма опасное отличие. Получалось, что у европейцев больше нет никакой надежды на будущее, что они уже упустили свой шанс и что даже покаяние им не поможет. Они не смогут передать эту землю следующему поколению. Ее унаследует кто-то другой. На душе у Сэма стало тяжело, когда он понял, чего лишился белый человек, что он отбросил за ненадобностью и что разорвал в клочья и уничтожил.
     - Но что мне теперь делать с этой моей историей? - спросила она. Он услышал, как за его спиной она подходит к нему все ближе и ближе. И вот он уже почти ощущал на своем плече ее дыхание. - Как мне все это исполнить?
     "Самостоятельно. Или, во всяком случае, без меня".
     - Расскажи это индейцам. Все эти границы можно пересечь во множестве различных мест. Ты говоришь по-португальски и испански, на языке араваков и карибов. Ты сможешь рассказать свою историю даже на языке кечуа. И, рассказывая ее, ты будешь курсировать между Бразилией, Колумбией, Боливией, Перу и Венесуэлой. Все они так связаны друг с другом. Ты будешь делать это до тех пор, пока каждый индеец не будет знать о тебе и не будет называть тебя именем, которое было дано тебе в моем сне.
     - Назови мне мое имя.
     - Девственная Америка. Понятно? Земля, или Бог, или что бы там ни было желает, чтобы ты была девственницей.
     Она усмехнулась.
     - Nossa senhora, - сказала она. - Неужели ты еще не понял? Я новая Дева-Мать. Земля хочет, чтобы я стала матерью. Все древние легенды о Священной Матери воплотятся во мне. Они будут называть меня девой, независимо от того, останусь ли я девственницей или нет. Как будут ненавидеть меня священники! С каким неистовством они будут пытаться убить моего сына! Но он будет жить и станет Кетцалькоатлем, и он возвратит Америку подлинным американцам. Вот в чем смысл моих снов. И твоих тоже.
     - Я не буду этого делать, - сказал он, - ни ради сна, ни ради божества.
     Он повернулся к ней лицом. Словно желая подавить восставшую плоть, он сжал рукой свою промежность.
     - Мое тело не может мной управлять, - сказал он. - Никто не может мной управлять, кроме меня самого.
     - Что ж, очень жаль, - сказала она бодро. - Это все потому, что ты ненавидишь своего отца. Забудь свою ненависть, и лучше люби меня.
     Его лицо превратилось в маску страданий, а потом он повернулся к ней спиной и бросился наутек.

***

     Сэм даже подумывал о том, чтобы кастрировать себя. С такими безумными мыслями он несся по джунглям. Он слышал, как бульдозеры расчищают место для взлетно-посадочной полосы, как стонут падающие деревья, кричат потревоженные птицы и ревут лишенные привычных мест обитания животные. Он бежал, окруженный густой зеленью джунглей, и чувствовал весь ужас, который испытывала измученная людьми земля. Этот ужас сводил его с ума. Буровая установка, подобно сердцу - насосу кровеносной системы, высасывала нефть из заросшей лесом почвы. Истощенная почва дрожала под его ногами. И когда он прибежал домой, то обрадовался тому, что наконец может оторвать ноги от земли и положить их на матрац и уткнуться лицом в подушку, едва переводя дыхание после бега по джунглям и время от времени всхлипывая.
     Он спал, увлажняя подушку собственным потом, и слышал во сне голос земли, который нашептывал ему что-то вроде колыбельной. "Я не избрала тебя, - шептала ему земля. - Я могу говорить лишь с теми, кто слышит меня. И поскольку ты так устроен, что можешь слышать меня и понимать, я говорила с тобой и привела тебя сюда, чтобы ты спас меня, спас меня, спас меня. Ты знаешь, какую пустыню они из меня сделают? Они заключат меня в облако огненной пыли или накроют слоями льда. И в том, и в другом случае я погибну. Моя единственная цель в том, чтобы ростки жизни пробились сквозь мою почву и ощутили на себе тяжесть ступни живого существа, услышали пение птиц и какофонию звуков, издаваемых животными, рычание, мычание, щебетание, все, что они смогут услышать. Я прошу тебя только раз исполнить танец жизни, чтобы создать человека, мать которого научит его, как стать Кецалькоатлем и спасти меня, спасти меня, спасти меня".
     Он слышал этот шепот и видел сон. В этом сне он встал и снова пошел в Агуалинду, но не по тропе, а прямо сквозь заросли джунглей. Путь оказался долгим, и пока он шел, листья деревьев касались его лица, пауки ползли по его телу, древесные ящерицы запутывались у него в волосах, обезьяны испражнялись на него, норовили ущипнуть и все время что-то тараторили, змеи обвивались вокруг его ног. Он переходил вброд ручьи, и рыбы ласково прикасались к его голым лодыжкам. И все они пели ему песню, которую могли бы петь священники на свадьбе короля. Он и сам не заметил, как во сне потерял всю свою одежду. Он вышел из джунглей на заходе солнца и абсолютно голый вошел в деревню Агуалинда. Все индейцы рассматривали его, выглядывая из дверей своих лачуг и при этом щелкали языками.
     Проснувшись в темноте, Сэм услышал тяжелое дыхание своего отца. Должно быть, он проспал всю вторую половину дня. Но какой сон! Он чувствовал себя как выжатый лимон.
     Сэм шевельнулся, намереваясь встать и сходить в туалет. И только в этот момент до него дошло, что он в постели не один и что это совсем не его постель. Она заворочалась во сне и прижалась к нему, а он заорал от страха и гнева.
     Этот крик ее разбудил.
     - В чем дело? - спросила она.
     - Это же только сон, - сказал он, скорее для того, чтобы убедить в этом самого себя. - Все это только сон.
     - Ну да, - согласилась она. - Так оно и было, но только всю ночь, Сэм, мы с тобой видели один и тот же сон, - она усмехнулась. - Всю эту ночь.
     Это случилось, когда он спал. Но все, что с ним произошло, не исчезло, как это обычно бывает с видениями, которые видишь во сне. Его память четко зафиксировала, как он снова и снова изливал в нее свое семя, как ее пальцы сжимали его тело. Он вновь ощутил на своей щеке ее горячее дыхание и услышал ее шепот, который снова и снова повторял одно и то же слово:
     - Aceito, aceito-te, aceito.
     Нет, это не было любовью. Когда он испытывал оргазм вместе с землей, которая им в этот момент управляла, Анамари не любила его, а лишь впускала в себя бремя, которое он в нее извергал. До этой ночи оба они были девственниками. Теперь же, превратившись в Девственную Америку, она стала даже чище, чем прежде, а его чистота была безнадежно растрачена и навсегда исчезла. Она вошла в эту немолодую женщину, которая преследовала его в сновидениях.
     - Я тебя ненавижу, - сказал он. - Ты меня обокрала.
     Он встал и принялся искать свою одежду, смущаясь того, что она на него смотрит.
     - Никто не сможет тебя обвинить, - сказала она. - Нас обручила земля, она свела нас друг с другом. В этом нет никакого греха.
     - Да, - сказал он.
     - Это случилось только один раз, но теперь у меня есть все, что необходимо. Теперь я смогу начать.
     - А со мной теперь все кончено.
     - Я не хотела тебя обкрадывать, - сказала она. - Я не знала, что ты все это делаешь во сне.
     - Я думал, что вижу сон, - сказал Сэм, - но я полюбил этот сон. Мне снилось, что я совершаю прелюбодеяние и что оно мне в радость.
     Он произнес эти слова с болью в голосе.
     - Где моя одежда?
     - Ты пришел сюда без нее, - сказала она. - И это было первым признаком того, что ты меня хочешь.
     В небе светила луна, и до рассвета было еще далеко.
     - Я сделал то, чего ты хотела, - сказал он, - теперь я могу идти домой?
     - Делай, что хочешь, - сказала она, - я все это заранее не планировала.
     - Я знаю. Я ведь даже не разговаривал с тобой. Когда он упомянул слово дом, он вовсе не имел в виду лачугу, провонявшую пивом, в которой сейчас храпел его отец.
     - Когда ты меня разбудил, мне как раз снился сон, - сказала она.
     - Я не желаю этого слышать.
     - Он уже появился, - сказала она, - этот мальчик внутри меня. Он замечательный мальчик. Но думаю, что ты никогда в жизни его не увидишь.
     - Ты расскажешь ему обо мне?
     Она усмехнулась:
     - Рассказать Кецалькоатлю о том, что его отец европеец? Человек, который краснеет? Человек, который может обгореть на солнце? Ну нет, я не буду ему рассказывать. Я не буду этого делать, пока однажды он не станет жестоким и не пожелает наказать европейцев даже после того, как они будут побеждены. Тогда я скажу ему, что первым европейцем, которого нужно наказать, является он сам. Вот, возьми эту бумагу и напиши на ней свое имя, оставь отпечаток пальца и проставь дату.
     - Я не знаю, какой сегодня день.
     - Двенадцатое октября, - сказала она.
     - Но сейчас еще август, - возразил он.
     - Пиши двенадцатое октября, - настаивала она. - Я на твоих глазах создаю легенду.
     - Но сегодня же двадцать четвертое августа, - пробормотал он, но все же проставил дату, которую она назвала.
     - Вертолет прилетит сегодня утром, - сказала она.
     - До свидания, - попрощался он, и направился к двери.
     Но ее руки не дали ему уйти. Схватив Сэма за плечо, она притянула его к себе и обняла, но теперь это произошло уже наяву. В дверях дома их тела слились в объятии. Но теперь он был спокоен, так как уже полностью исчерпал себя. Ее тело лишилось власти над ним.
     - Я тебя правда люблю, - пробормотала она. - Не Бог прислал мне тебя.
     Внезапно Сэм почувствовал себя очень юным. Ему даже показалось, что он моложе своих пятнадцати лет. Он вырвался из ее объятий и быстро пошел прочь, оставляя за собой погруженную в сон деревню. Он не стал блуждать по джунглям, а пошел по освещенной луной тропе и довольно скоро вышел к лачуге отца. Когда Сэм вошел, старый ублюдок проснулся.
     - Я знал, что это случится, - сказал отец.
     Порывшись в своих вещах, Сэм отыскал нижнее белье и натянул его на себя.
     - Не родился еще тот мужчина, который не расстегнет молнию, когда этого захочет женщина, - отец злорадно расхохотался. - Ты ничуть не лучше меня, малыш.
     Подойдя к отцу, который сидел на своей кровати, Сэм представил себе как бьет его по лицу. Один удар, второй, третий.
     - Ну давай, малыш, ударь меня. Но от этого ты не станешь снова девственником.
     - Я не такой, как ты, - прошептал Сэм.
     - Да неужели? Это что, ты дал себе такой обет или что-нибудь в этом роде? Как говаривал мой папа, неважно, кто выдавил зубную пасту, все равно ее больше нет.
     - Должно быть, твой папа был таким же тупым ослом, как мой.
     Сэм повернулся к шкафчику, которым они оба пользовались, и стал укладывать свою одежду и книги в большой чемодан.
     - Сегодня же я улечу на вертушке. Мама вышлет мне деньги на проезд из Манауса домой.
     - Ей не придется этого делать. Я выпишу тебе чек.
     - Не нужны мне твои деньги. Мне нужен только мой паспорт.
     - Он в верхнем ящике, - отец опять расхохотался. - Я-то, по крайней мере, всегда ходил дома в одежде.
     Через несколько минут Сэм закончил свои сборы. Он поднял чемодан и направился к двери.
     - Сынок, - сказал отец, и поскольку на этот раз его голос звучал тихо и серьезно, Сэм остановился. - Сынок, - повторил он, - что случилось, то случилось. И это вовсе не значит, что ты такой уж плохой или слабый. Просто это значит, что ничто человеческое тебе не чуждо, - он шумно задышал. Сэм уже давно не видел его в таком взволнованном состоянии. - Ты ни чуточки не похож на меня, сынок, - сказал он. - И это должно тебя радовать.
     Спустя годы Сэм часто думал о том, что ему тогда следовало сказать отцу. Простить его, извиниться перед ним, или ответить ему своей привязанностью. Он должен был тогда хоть что-нибудь ему сказать. Но он ничего не сказал, а только вышел из дома и пошел к посадочной площадке, на которой стал ждать отлета. Отец и не пытался с ним попрощаться. Потом появился вертолет. Пилот вертушки посадил свою машину, выгрузил из нее то, что привез и ушел поболтать кое с кем из нефтяников. Должно быть, пилот поговорил и с отцом, потому что вернувшись на площадку, он отдал Сэму чек. Сумма с лихвой покрывала расходы на перелет домой, ночлег в хороших гостиницах во время пересадок и покупку новой одежды, взамен испачканной в джунглях одежды, которая была на нем. Этот чек оказался последней вещью, которую Сэм получил от отца. Перед тем как он вернулся домой из этой командировки, венесуэльцы приобрели на черном рынке стойкий и смертельно опасный штамм сифилиса, который мог передаваться случайным путем. Они пустили его в ход против Гайаны. Отец Сэма попал в первый миллион людей, которые от него погибли. Он умер так быстро, что даже не успел ничего написать.
     Пейдж, Аризона

***

     Государство Дезерет располагало всего лишь шестнадцатью вертолетами, в каждом из которых оно остро нуждалось для проведения землемерных съемок, опыления полей и оказания срочной медицинской помощи. Губернатор Сэм Монсон не хотел рисковать и крайне редко использовал их для выполнения правительственных заданий. Но на этот раз у него просто не было выбора. Ему было всего пятьдесят пять, и он находился в такой хорошей форме, что мог бы, наверное, совершить рискованный спуск в Глен Каньон и выбраться из него, совершив восхождение по противоположной стене этого глубокого ущелья. Но Карпентер в своем инвалидном кресле был не в состоянии это проделать. Но он имел право здесь находиться. Он имел право посмотреть, во что превратилась покрытая красными скалами пустыня Навахо.
     Теперь все здесь, насколько хватало взгляда, было покрыто лиственными лесами.
     Они стояли на утесе, где когда-то, еще до того как была взорвана плотина, находился старинный город Пейдж. Индейцы Навахо даже не пытались восстановить здесь лес. Это была их обычная практика. Они ничего не выращивали в тех местах, где находились старинные европейские города, оставляя их словно розовые шрамы на зеленом теле лесов. И все же навахо не были глупцами.