рот больше не было. Когда он их спрашивал, они отвечали, если знали ответ, и не отвечали, если были не в состоянии ответить. Когда учитель смотрел на них, они отводили глаза.
     Он не знал, чем это вызвано - стыдом или испугом. Придет день, и он, может быть, узнает причину, но сейчас ему это было безразлично. На них уже стояло клеймо. Когда-нибудь они женятся и вслед за продвигающейся все дальше и дальше границей осваиваемых земель переедут на новое место. Они обзаведутся детьми и будут работать, пока их тела не станут немощными, а потом окажутся в могиле. Но они всегда будут помнить тот самый день, когда они обрекли калеку на смерть. Он понятия не имел, какое это будет иметь для них значение, но не сомневался в том, что они на всю жизнь запомнят этот день.
     Спустя несколько недель ЛаВон и Киппи перестали ходить в школу. Лишенным отцов семьям предстояло выполнить множество полевых работ, и учеба стала для них непозволительной роскошью. У Поупа был старший брат, и он остался в школе еще на год.
     Один раз Поуп чуть было не заговорил с Карпентером. Был ветреный день, и тучи песка ударяли в окно класса. С юга надвигалась настоящая буря. Когда урок закончился, большинство детей, нагнув головы, бросились врассыпную, желая побыстрее добраться до дома и не попасть под ливень. Впрочем, несколько человек остались в классе, чтобы поболтать с Карпентером о том и о сем. Когда последний из них ушел, Карпентер заметил, что Поуп все еще в классе. Его рука с карандашом застыла над клочком бумаги. Подняв глаза, он посмотрел на Карпентера, а затем опустил карандаш, собрал свои книги и направился к двери. Взявшись за дверную ручку, он на мгновение замер. Карпентер ждал, когда он заговорит. Но мальчик открыл дверь и вышел из класса.
     Карпентер направил коляску к двери, чтобы посмотреть, как он уходит. Ветер трепал куртку Поупа. "Налетел на него, точно коршун, - подумал Карпентер, - и сейчас оторвет от земли".
     Но этого не случилось. Ветер не оторвал мальчика от земли. Карпентер увидел, что ветер, словно течение, лишь подгонял Поупа, стремительно удалявшегося по одной из улиц городка. Каждого человека в этом мире уносит либо течение, либо ветер. Они либо падают в реки, либо бегут по улицам, чтобы в конце концов найти упокоение, налетев на какую-нибудь корягу или выйдя через какую-нибудь дверь, или оказавшись в какой-нибудь могиле. Один Бог знает, куда и зачем все они спешат.

ФУРГОН БРОДЯЧИХ КОМЕДИАНТОВ

     Лошадь Дивера захворала и пала прямо под ним. Сидя в седле, он записывал данные о том, насколько продвинулась эрозия, уничтожавшая почвенный слой новых пастбищ, когда внезапно старушка Бетт вздрогнула, заржала и рухнула на колени. Соскользнув на землю, Дивер тотчас ее расседлал. Положив голову лошади себе на колени, он стал похлопывать ее рукой и ласково беседовать с умирающим животным.
     - Если бы я был всадником сопровождения, такого бы не случилось, - подумал Дивер. - Там, на востоке, в прерии, Всадники Ройала всегда работали в паре. Они никогда не отправлялись в путь поодиночке, как это делали конные рейнджеры здесь, в старой южной пустыне Юты. К тому же у них были лучшие лошади во всем Дезерете, а не такие старые клячи, как Бетт, которая испустила дух здесь, на приграничных пастбищах. У них были ружья, и они не стали бы дожидаться, пока лошадь околеет, а выпустили бы на прощание пулю, которая принесла бы несчастному животному долгожданное облегчение.
     Впрочем, что толку размышлять о всадниках сопровождения?
     Воспользовавшись своим правом, Дивер внес свое имя в список претендентов и четыре года ждал, когда ему поручат какое-нибудь задание. В этот список были внесены имена большинства конных рейнджеров, которые с нетерпением ждали случая выполнить какое-нибудь важное и рискованное задание, например, вывести группу беженцев из прерии, сразиться с бандитами или обезвредить ракету. Все всадники Ройала были героями - героизм был неотъемлемой частью их работы. Всякий раз, когда они возвращались с задания, в газетах появлялись их фотографии и хвалебные статьи. Что касается конных рейнджеров, то эти неотесанные и пропахшие потом ребята никого не интересовали. Неудивительно, что все они мечтали о том дне, когда будут скакать рядом с самим Ройалом Аалем. В списке было слишком много желающих, и Дивер опасался того, что когда подойдет его очередь, то он, вероятно, уже не пройдет по возрасту. Те, кому было за тридцать, вычеркивались из списка претендентов, а ему осталось до этого возраста всего полтора года. Так что, скорее всего, он так и будет объезжать пастбища, проверяя, насколько продвинулась эрозия, и возвращая хозяевам отбившихся от стада домашних животных, пока однажды сам не свалится с седла. Тогда придет очередь его лошади наблюдать за тем, как он умирает.
     Дернув ногой, Бетт заржала. Ее глаз, в котором застыл ужас смерти, стал бешено вращаться, а потом остекленел. Через некоторое время на него села муха. Дивер без труда снял с колен голову Бетт. Муха осталась на своем месте. Наверное, уже откладывает яйца. В этом краю смерть не отпускает слишком много времени на прощание с жизнью.
     Дивер решил все делать по инструкции. Сначала поместить соскобы, взятые из анального отверстия Бетт, в пластиковую трубочку, чтобы впоследствии можно было определить причину смерти животного. Потом забрать свернутые в скатку постельные принадлежности, тетради с записями и флягу. Затем идти в ближайший поселок и оттуда позвонить в Моаб.
     Дивер все так и сделал, за исключением того, что не смог уйти, оставив седло. Наставление гласило, что жизнь всадника дороже его седла, но парень, который это написал, явно не вносил пятидолларовый залог за седло. А эта сумма, между прочим, была равна его недельному жалованию. Дивер был не из тех, кто разбрасывается такими деньгами. Вчера, на исходе дня, он пересек какую-то дорогу. Ему надо туда вернуться, сесть на седло и пару дней ждать, пока появится какой-нибудь грузовик.
     Во всяком случае, согласно его собственному отчету, он хотел поступить именно так. В общем, Дивер Тиг вернулся к мертвой Бетт, чтобы забрать седло. Плохо, что он остался без лошади, в очередной раз подумал Дивер. Подняв седло, он закинул его на спину. Оно все еще хранило тепло и пот уже мертвой Бетт.
     Он не пошел вдоль края пастбища по следам копыт своей лошади. Его собственные следы могли вызвать еще большую эрозию, поэтому он решил без нужды не рисковать. Он пошел по более густой траве, высаженной еще в прошлом году. Довольно скоро он потерял из виду серые кусты полыни, которыми была покрыта пустыня. Они находились слишком далеко, чтобы увидеть их сквозь пелену влажного воздуха. Люди говорили, что в прежние времена воздух был таким чистым и сухим, что можно было увидеть горы, которые находились на расстоянии двух дней пути верхом. Теперь же он мог различить только красноватые скалы, выступавшие из травы. Когда он к ним приближался, они становились ярко-оранжевыми, а на расстоянии одной или двух миль тускнели, приобретая сероватый оттенок. Эти объятые туманом скалы стояли словно часовые.
     Дивер так и не привык к этим колоннам из оранжевого песчаника, которые под действием ветра приобрели самые причудливые очертания. Они вздымались вверх прямо из влажной зелени пастбищ. Эти скалы совершенно не вписывались в окружающий пейзаж. Они не совпадали по цвету. Твердый камень и мягкая трава не имели ничего общего, и это было противоестественно.
     Лет через пять, когда граница осваиваемых земель переместится еще дальше, сюда придут фермеры, которые вспашут землю вокруг скал, не удостоив своим вниманием последние остатки древней пустыни. Дивер представил себе, как эти пылающие гневом скалы будут надменно стоять посреди наступающей зелени разнообразных растений. Возможно, людям удастся покорить пустыню, но им никогда не удастся сломить своенравных, обветренных ветеранов. Через пятьдесят, а быть может, через сто или даже двести лет, когда Земля залечит раны, нанесенные ей войной, восстановится прежний климат и здесь больше не будет дождей. Вот тогда вся эта трава, все эти злаки почернеют и погибнут, а фруктовые деревья станут голыми и высохнут, а потом их вырвет песчаная буря, и в конце концов они превратятся в пыль. Тогда на земле опять не останется ничего кроме полыни и этих каменных воинов, которые так и будут стоять здесь, молча празднуя свою победу.
     Однажды это обязательно произойдет. Но об этом не хотят задумываться все эти первопроходцы со своими пахотными полями и садами, живущие в маленьких городках, где все друг друга знают и ходят в одну церковь. Они считают, что останутся здесь навсегда. Каждый из них получил свой клочок земли и врос в него, словно пробка в горло бутылки. Когда я приезжаю к вам в город, вы смотрите на меня исподлобья своими прищуренными маленькими глазками, потому что видите меня в первый раз. Среди вас мне нет места, и будет лучше, если я займусь своим делом и поскорее уеду из города. Но ведь именно так относится к вам, вашим пашням и вашим домам пустыня. Вы здесь лишь временно. Для вас здесь нет места, и очень скоро от вас и от всех ваших достижений не останется и следа.
     Струйки пота текли по его лицу и скатывались в глаза, но Дивер не выпускал из рук седла, чтобы вытереть лоб. Он боялся, что если сейчас положит седло на землю, то потом уже не сможет снова взвалить его на плечи. Седла не предназначены для того, чтобы люди носили их на спине, и его седло не было исключением. Оно натерло ему плечи и постоянно било по спине, причиняя мучительную боль. Но он так долго нес свое седло, что теперь уже было бы глупо его бросать. Просто надо было забыть о кровоточащих ссадинах на плечах и о ноющей боли в руках, которыми он придерживал болтающееся седло.
     Уже настала ночь, а он так и не вышел к дороге. Даже укрывшись одеялом и используя седло в качестве защиты от ветра, Дивер провел полночи, содрогаясь от порывов холодного ветерка, который задувал то с одной, то с другой стороны пастбища. Он проснулся, окоченевший и разбитый, да к тому же и с насморком. На следующий день, уже ближе к полудню, он наконец вышел к дороге. Это была тонкая серая лента старинного асфальта с гравием. Эту двухполосную дорогу построили еще в те времена, когда здесь была сплошная пустыня и по ней ездили только геологи, туристы и наиболее упрямые скотоводы. Руки, спина и ноги болели так сильно, что он не мог ни сидеть, ни стоять, ни даже лежать. Поэтому, положив на землю седло и скатку с постельным бельем, он решил пройтись по дороге, чтобы хоть немного забыть о боли. Сняв со спины седло, он чувствовал такую легкость, как будто превратился в пушинку.
     Сначала он пошел на юг, в сторону пустыни, и остановился, только когда седло почти полностью скрылось в тумане. Тогда он пошел назад, прошел мимо седла и двинулся в сторону осваиваемых земель. Здесь трава была гуще и выше. У конных рейнджеров была поговорка: "Трава по стремя, блинчикам с медом самое время". Это означало, что уже близко пахотные земли и фруктовые сады, а значит, и город. А поскольку большинство всадников были мормонами, то они могли рассчитывать на то, что скоро получат еду, умело приготовленную их братьями и сестрами. В тех маленьких поселках, где не было закусочных, Дивер запасался сэндвичами или сухарями.
     Он считал, что мормонское сообщество похоже на большой кусок материи, каждая нить которого представляет собой личность отдельного мормона. Переплетаясь между собой, они образуют крепкую ткань государства Дезерет, которая является одинаково прочной как в центре, так и по краям, то есть по границам осваиваемых земель. Рейнджер-мормон мог сбиться с пути и оказаться на заброшенном всеми пастбище, но и тогда он все равно оставался неотъемлемой частью этой ткани. Сам же Дивер был похож на нить другого цвета, которая вылезла из единой, плотной ткани, но присмотревшись к этой нити, можно было обнаружить, что она нигде не скреплена с другими нитями и является посторонней, прилипшей к ткани во время стирки. И если ее потянуть, то можно легко вытащить, ничуть не испортив при этом качество ткани.
     Но Дивера это вполне устраивало. Если для того, чтобы получить горячий завтрак, нужно было стать мормоном и делать все, что скажет епископ, поскольку его устами говорит Господь, то уж лучше довольствоваться хлебом и водой. Для Дивера целинные поселки были ничуть не лучше пустыни, и он ни за что не стал бы их постоянным жителем. Ведь для него это значило изменить самому себе.
     Он ходил взад и вперед, пока боль не заставила его сесть. Тогда он сел и сидел до тех пор, пока боль не заставила его снова ходить. День подходил к концу, но ни одной машины так и не появилось. Ну что ж, значит, ему не повезло - вероятно, правительство снова урезало нормы потребления топлива, и поэтому никто не ездит. Или оно закрыло эту дорогу, чтобы никто не ездил через пастбище, даже по дорожному покрытию. Судя по всему, эту дорогу недавно омыло дождем. Он мог так стоять здесь целую вечность, а между тем воды в его фляге осталось только на пару дней. Было бы ужасно глупо умереть от жажды только потому, что он провел целый день на дороге, которой никто не пользуется.
     Лишь посреди ночи раздался шум мотора, и он проснулся, ощутив легкое подрагивание почвы. Машина была еще довольно далеко, но он все же увидел свет ее фар. Судя по шуму мотора, это был грузовик. И ехал он не слишком быстро, во всяком случае, его огни приближались довольно медленно. Оно и понятно, ведь сейчас все-таки ночь. Но даже если грузовик едет со скоростью тридцать миль в час, вполне возможно, что они его просто не заметят. За исключением футболки, вся одежда Дивера была темного цвета. Поэтому, несмотря на ночной холод, он снял куртку и фланелевую рубашку и встал посреди дороги так, чтобы свет фар падал на его футболку. Пока грузовик приближался, Дивер вытягивал руки в стороны и махал ими, стараясь привлечь к себе внимание.
     Он подумал, что сейчас, наверное, похож на утку, которая, застряв в луже дегтя, машет крыльями, пытаясь взлететь. Его футболку едва ли кто-нибудь назвал бы белой: она была не очень чистой и поэтому не слишком выделялась на фоне ночной тьмы. Но все же они его заметили и нажали на тормоза. Увидев; что грузовик не может сразу же остановиться, Дивер сошел с проезжей части. Пролетев с воем и визгом тормозов мимо Дивера, грузовик проехал еще добрую сотню ярдов прежде, чем остановился.
     В нем были хорошие люди: они даже сдали назад, и ему не пришлось тащиться к ним, взвалив на себя седло и все остальное.
     - Слава Богу, что на дороге оказались вы, а не какой-нибудь младенец, - сказал мужчина, сидевший в задней части кузова. - Молодой человек, у вас случайно нет с собой тормозных колодок?
     У этого мужчины был странный голос. Он звучал громко и протяжно, с акцентом, которого Дивер никогда прежде не слышал. Каждый отдельный звук произносился так четко и правильно, словно это был Глас Божий, обратившийся к Моисею на горе Синай. Диверу и в голову не пришло, что мужчина, возможно, просто пошутил. Такой голос не мог шутить. Напротив, Дивер испытал нечто вроде раскаяния в том, что совершил грех, не захватив тормозных колодок.
     - Нет, сэр, извините.
     Глас Божий хихикнул.
     - Вы, наверное, не помните, но было время, когда ни один американец в трезвом рассудке и не подумал бы остановиться, чтобы подобрать такого подозрительного незнакомца, как вы. Так кто после этого будет утверждать, что со времен катастрофы Америка не изменилась к лучшему?
     - Вот если бы у меня был целый мешок с рыбными тарталетками, - сказала женщина, - тогда бы можно было говорить о том, что жизнь изменилась к лучшему.
     Ее голос звучал тепло и дружелюбно, но она в той же странной манере, что и мужчина, старательно выговаривала каждый звук. Слушая ее чрезмерно правильную речь, английскому мог бы научиться даже заяц.
     - Я говорю о доверии, а она говорит о плотских наслаждениях, - сказал Глас Божий. - Это седло?
     - Собственность правительства, зарегистрированная в Моабе, - он разом выпалил эту фразу, чтобы исключить малейшую возможность "исчезновения" седла.
     Мужчина опять хихикнул.
     - Так, значит, вы конный рейнджер?
     - Да, сэр.
     - Ну что же, рейнджер, похоже, что между незнакомыми людьми все еще нет полного доверия. Нет, мы бы не стали красть ваше седло, даже если бы из него можно было сделать тормозные колодки.
     Дивер совсем смутился:
     - Я не хотел сказать, что...
     - Вы все сделали правильно, юноша, - успокоила его женщина.
     Это был грузовик с открытым кузовом, борта которого были надставлены дополнительным деревянным ограждением. Автомобиль был старинным, как, впрочем, и большинство грузовиков. В Детройте* <Детройт - "столица" автомобилестроения США.> их больше не штамповали. За ограждением кузова лежала немыслимая груда каких-то баулов, деревянных ящиков и палаток, хаотически сваленных друг на друга, во всяком случае, так все это выглядело в ночной темноте. Над верхним краем одного из узлов, в которых, судя по их виду, находилось что-то мягкое, высунулась чья-то рука, а затем появилась голова сонной девочки лет двенадцати с растрепанными волосами.
     - Что случилось? - спросила она. У нее был приятный голос, в котором не было и следа той чрезмерной правильности, которая присутствовала в речи взрослых.
     - Все в порядке, Дженни, - сказала женщина. Затем она вновь повернулась к Диверу.
     - А вам, молодой человек, лучше проявить благоразумие и надеть рубашку. Здесь холодно.
     Было действительно холодно, и он стал надевать рубашку. Убедившись в том, что он последовал ее совету, женщина забралась в кабину.
     Дивер услышал, как мужчина забрасывает его седельные вьюки в кузов. Надевая рубашку, Дивер все время держал ногу на своем седле, тем самым предотвращая возможную попытку мужчины забросить в кузов и седло. Не то чтобы Дивер боялся за свое седло, просто в тусклом свете луны он увидел, что этот мужчина совсем не молод, а он не хотел, чтобы вместо него седло поднимал пожилой человек.
     Между тем к передней части грузовика, где стоял Дивер, подошел еще кто-то. Это был молодой человек, движения которого отличались легкостью, а обнаженные в улыбке зубы такой белизной, что, отражая свет луны, сверкали не хуже хромированного бампера. Он протянул руку и сказал:
     - Я его сын. Меня зовут Олли.
     Если Глас Божий показался Диверу чем-то сверхъестественным, то к его сыну это относилось даже в еще большей мере. Работая в службе спасения имущества, Диверу неоднократно приходилось подбирать конных рейнджеров. Его также много раз выручали. Он даже не мог бы припомнить, сколько раз его самого подбирали. И лишь пару раз люди называли ему свои имена или хотели узнать имя Дивера. И то, это всегда имело место лишь в конце поездки и только если оба попутчика понравились друг другу и всю дорогу оживленно беседовали. Этот же парень явно надеялся обменяться рукопожатием, словно Дивер был какой-то знаменитостью, или, быть может, считая себя самого таковым. Когда Дивер коснулся протянутой руки, Олли тотчас ее крепко сжал. Диверу даже показалось, что парень вложил в это рукопожатие свои самые искренние чувства. Да, под покровом ночной тьмы люди действуют самым странным образом. Дивер все еще пребывал в полусонном состоянии, и ему порой казалось, что все это происходит с ним во сне, который вполне мог превратиться в кошмар.
     Олли выпустил руку Дивера и, наклонившись, вытащил седло из-под его ступни.
     - Давайте, я закину его в кузов.
     Было ясно, как день, что Олли никогда в жизни не поднимал седел. Он был достаточно сильным парнем, но действовал весьма неловко. Диверу пришлось поддерживать седло за один край.
     - А что, лошади действительно носят эти штуковины? - спросил Олли.
     - Ну да, - сказал Дивер. Он понял, что вопрос был задан в шутку, но не понимал, что смешного в этой шутке, и кто из них должен был засмеяться. Во всяком случае, парень говорил совсем не так, как те мужчина и женщина, у которых был странный акцент. Голос Олли звучал естественно, а его манера говори