илам, но если заниматься этим слишком долго, то заболит голова.
     А потом он вспомнил, как в детстве ему кто-то сказал, что если слишком часто косить глазами, то так навсегда и останешься косоглазым. А что, если это верно и в отношении застенчивости и робости? Что, если это уже войдет в привычку, и ты забудешь о том, что это только игра, точно так же, как Маршалл и Скарлетт не замечали, что разговаривают с рейнджером, которого подобрали на дороге, вымышленными голосами своих персонажей. Станешь ли ты таким же, как твой герой?
     У Дивера было достаточно времени, чтобы обо всем этом поразмыслить, так как секретарь очень долго хранил молчание. Он только сидел и рассматривал Тули. На его очень чистом и незагорелом лице не было и намека на какие-либо эмоции. Затем он посмотрел на Дивера. Он не стал задавать вопросов, но Дивер и без слов понял, что от него хотят услышать.
     - Я конный рейнджер, - сказал Дивер, - они подобрали меня на дороге. Мне нужно позвонить в Моаб.
     Конный рейнджер - горожане их презирали, но, по-крайней мере, они понимали, что им нужно.
     - Вы можете туда войти и позвонить, - секретарь показал на пустой кабинет. - Шериф выехал по вызову.
     Дивер прошел в кабинет и сел за письменный стол. Он был старинной работы, возможно, один из тех, что он сам привозил еще в те дни, когда работал в отделе по спасению имущества. С тех пор не прошло и десяти лет.
     Ему не удалось сразу же соединиться с оператором - линия была занята. Ожидая, когда она освободится, Дивер слышал, что происходит в соседней комнате.
     - Вот лицензия нашей семьи на коммерческую деятельность, выданная в Зарахемле, - говорил Тули. - Если вы найдете нас в базе данных по коммерческой деятельности...
     - Заполните эти бланки, - оборвал его секретарь.
     - Но у нас есть лицензия государства Дезерет, сэр, - возразил ему Тули. Он говорил по-прежнему вежливо и робко.
     Ответа не последовало. Подавшись вперед, Дивер увидел, что Тули сидит, заполняя бланки. Дивер понял, почему он это делает, все правильно - чтобы уладить дело, нужно было уступить. Так секретарь доказал, что он здесь главный. Так он поставил этих бродячих комедиантов на место и дал понять, что у них здесь нет никаких прав. Поэтому Тули придется заполнять бланки, но как только он уйдет, секретарь заглянет в базу данных о коммерческой деятельности, найдет там их лицензию и порвет бланки. А может быть, он просмотрит каждую строчку бланков, чтобы найти в них несоответствия или ошибки и тем самым получить основания вышвырнуть труппу из Хэтчвилла. Это было бы несправедливо. Ведь у семейства Аалей хватало забот и без этого стриженого, чистенького лизоблюда, который сидел в кабинете мэра.
     На какое-то мгновение Дивера ослепил гнев, точно такой же, как тот, что он испытал сегодня утром, когда Маршалл, положив руку ему на плечо, назвал его сынком. Его руки задрожали, и он стал нервно переминаться, словно собрался пуститься в пляс или начать биться в судорогах. Или ударить этого дорвавшегося до власти ублюдка прямо в лицо и сломать ему нос, пустить ему кровь так, чтобы он весь выпачкался в собственной крови, размазать ее по его волосам и одежде. Тогда в следующий раз он не будет поступать так дурно, поскольку пятна на его рубашке напомнят ему о том, что не надо доводить людей до ручки, иначе однажды их терпению придет конец, и они покажут тебе, чего стоит вся твоя власть...
     Но вскоре Дивер обуздал свой гнев и успокоился. Вокруг было полно таких вот доморощенных скотов, выполняющих административную работу на добровольных началах, и этот секретарь был еще не самым худшим из них. Тули правильно сделал, что смирился и дал этому гаду ощутить собственную значимость. Он позволил ему одержать победу сейчас, чтобы потом его семья одержала более крупную победу. Потому что когда они уедут из этого города, Аали так и останутся собой, они по-прежнему будут единой семьей, тогда как этот секретарь лишится всякой власти над ними. Возможность уехать в любой момент, когда пожелаешь - вот что такое настоящая свобода. Она была понятна Диверу, поскольку только такой свободой он обладал и только ее всегда желал.
     Он наконец дозвонился до оператора, представился ему и сказал, с кем он хочет поговорить и почему. Оператор, как всегда в таких случаях, с помощью компьютера убедился в том, что Дивер на самом деле конный рейнджер и поэтому имеет право на неограниченное количество звонков в региональную штаб-квартиру, расположенную в Моабе. После этого он наконец соединил его с Моабом. Там трубку взял постоянный диспетчер Мич.
     - Взял соскобы? - спросил Мич.
     - Да.
     - Молодец, Возвращайся.
     - Как скоро?
     - Не так скоро, чтобы платить за скорость. Воспользуйся попуткой. И не спеши.
     - Два-три дня тебя устроят?
     - Тебе некуда спешить. Если не считать того, что у меня здесь лежит бумага, в которой тебе разрешают подать заявление о приеме в состав всадников Ройала.
     - Какого черта ты сразу мне об этом не сказал, жопа с ручкой!? - крикнул Дивер в трубку. Он целых три года находился в предварительном списке.
     - Просто я не хотел, чтобы ты сразу же обмочился от радости, - сказал Мич. - И учти, это всего лишь разрешение подать заявление.
     Как мог Дивер объяснить ему, что он не надеялся получить даже это разрешение? Он был уверен в том, что его вычеркнут, как немормона, которых и близко не подпускали к приличным рабочим местам.
     - Кстати, Тиг, тут у меня набралось человек пять ребят, которые спрашивают, не передашь ли ты им свое право подать заявление. Они весьма настойчиво просят об этом.
     Отписать свое место в очереди тому, кто занимает более удаленное место в списке, было делом вполне законным. Но брать за это деньги было преступлением. И все же, поскольку предварительный список претендентов на место всадника сопровождения был довольно длинным, то в нем всегда находилось несколько человек, которые вовсе не хотели подавать заявление, а записались только для того, чтобы продать свое место и заработать немного денег. Дивер понимал, что если он согласится и Мич скажет ему имена этих "настойчивых" претендентов, то он сразу же начнет получать от них всякие посулы и услуги. Но тогда он лишится своего права подать заявление.
     - Нет, Мич, спасибо.
     В дверях появился секретарь. Его лицо выражало негодование.
     - Секундочку, - сказал Дивер и прикрыл рукой трубку. - Что случилось?
     - Вы что, не знаете законов общественных приличий? - спросил секретарь.
     Какое-то мгновение Дивер не мог сообразить, о чем он говорит. Неужто секретарь услышал намек Мича на продажу права подать заявление? Нет - секретарь говорил лишь о законах общественных приличий. Дивер попытался вспомнить, что он говорил по телефону. Должно быть, он слишком громко сказал "какого черта". И хотя выражение "жопа с ручкой" не входило в список нецензурных слов, оно, тем не менее, вполне легко попадало под формулировку "другие грубые или распутные выражения или жесты".
     - Я сожалею об этом, - сказал он.
     - Я надеюсь, вы очень об этом сожалеете.
     - Да, - он изо всех сил постарался говорить так же робко, как прежде говорил Тули. Сейчас это было особенно трудно, поскольку буквально за минуту до этого он был готов громко расхохотаться от радости - ведь ему разрешили подать заявление! Но Дивер подумал, что секретарю не слишком понравится, если он сейчас расхохочется. - Очень сожалею, сэр, - и это обращение он произнес, вспомнив, что его использовал Тули.
     - Потому что мы в Хэтчвилле не из тех, кто закрывает глаза на порок.
     "Ну да, вы в Хэтчвилле даже не справляете малую нужду, а терпите, пока не загнетесь". Но Дивер не сказал это вслух, а только посмотрел на секретаря как можно спокойнее. Затем чиновник, отягощенный тяжелым бременем добродетели, отправился к своему столу.
     Не хватало Диверу накануне подачи заявления попасть под арест за нарушение законов об общественных приличиях.
     - Ты еще не положил трубку, Мич?
     - Уже занес ее над рычагом.
     - Я приеду через два дня. Я захватил свое седло.
     - Ну ты крут!
     - Круче некуда.
     - Есть куда.
     - Ладно, до встречи, Мич.
     - Отдай свои сведения об эрозии аналитику, хорошо?
     - Понял, - ответил Дивер и положил трубку.
     Секретарь без особой охоты объяснил ему, где находится кабинет аналитика. Но аналитик, конечно, не стал передавать эти сведения, он сделал это ночью, причем по той же самой телефонной линии, по которой днем велись разговоры. Но он ввел данные в компьютер. Несмотря на то, что сведения, записанные Дивером, уместились в тонкий блокнот, аналитик, похоже, воспринял свалившуюся на него работу без особого восторга.
     - Как много координат, - устало произнес он.
     - Моя работа в том и заключается, чтобы все их записывать, - сказал Дивер.
     - И вы в ней весьма преуспели, - сказал аналитик. - Вчера пустыня, сегодня пастбище, завтра ферма, - это был лозунг новых земель. И это означало, что разговор закончен.
     Когда Дивер вернулся в кабинет секретаря, Тули в нем уже не было. Он был в кабинете мэра, и так как дверь была полуоткрыта, Дивер довольно хорошо слышал, о чем там шла речь. Тем более что мэр не слишком выбирал выражения.
     - Я не обязан давать вам разрешение, мистер Ааль, и ваша лицензия, выданная в Зарахемле, вам не поможет. И не воображайте, что на меня произвело впечатление то, что ваша фамилия Ааль. Нет такого закона, который говорит, что родственники героя лучше прочего дерьма только потому, что они носят его имя. Вы поняли?
     Слово дерьмо определенно входило в список нецензурных слов. Дивер посмотрел на секретаря, но тот зарылся в ворохе бумаг.
     - Так, значит, вы не из тех, кто закрывает глаза на порок, - тихо сказал Дивер.
     - Что? - спросил секретарь.
     Если он слышал Дивера, значит, наверняка, слышал и мэра. Но Дивер решил не придавать этому большого значения.
     - Ничего, - у него не было причин провоцировать секретаря. Поскольку Дивер прибыл в город вместе труппой бродячих актеров, то любые его поступки, которые могли разгневать местных жителей, поставили бы семейство Аалей в неудобное положение. А у них, похоже, и без того хватало забот.
     - При виде этих ваших костюмов, декораций и освещения, молоденькие девицы начинают верить, что вы и вправду пророк Иосиф или Иисус Христос или Альма или Нейл Армстронг. И любой бессовестный негодяй может обвести их вокруг пальца и сделать с ними все, что захочет.
     Тули наконец повысил голос, на мгновение отбросив свой раболепный тон. Дивер с облегчением понял, что Тули все же можно вывести из себя.
     - Если у вас имеется обвинение...
     - В большинстве этих случаев замешаны труппа Аалей и Театральная ассоциация, я понятно выражаюсь? Никаких ордеров я выписывать не буду, но мы будем за вами внимательно наблюдать. То, что вы теперь называете себя "Балаганом Чудес Свитуотера", вовсе не означает, что мы не знаем, кто вы такие. Так что передайте всей вашей компании, что мы будем за вами внимательно наблюдать.
     Тули что-то сказал в ответ, но его голос был слишком тихим, и Дивер ничего не услышал.
     - В Хэтчвилле этого не случится. Вам не удастся испортить девиц, а потом смыться вместе с вашими полномочиями, выданными Пророком.
     Так, значит, кое-кто и впрямь верил во все эти байки о бродячих актерах. Наверное, и сам Дивер когда-то в них верил. Но когда знаешь таких людей, как Аали, все эти байки кажутся полным абсурдом. Правда, жители Хэтчвилла, которые не закрывают глаза на порок, думают, конечно, иначе.
     Совсем поникший Тули вышел наконец из кабинета мэра. Но все же он получил разрешение и бланк требований на получение товаров со склада епископа. На обеих бумагах стояла, конечно, одна и та же подпись, так как мэр был и епископом.
     Дивер не стал расспрашивать его о том, что сам уже слышал. Вместо этого он рассказал Тули о том, что ему разрешили подать заявление и он, таким образом, получил шанс попасть в ряды всадников сопровождения.
     - Зачем тебе это нужно? - спросил Тули. - Ведь у тебя будет собачья жизнь. Тебе придется скакать тысячи миль верхом. Ты будешь все время чувствовать усталость. При первой возможности тебя попытаются убить. Каждый день, даже в непогоду, тебе придется быть в седле. Ради чего?
     Это был дурацкий вопрос. Каждый мальчишка Дезерета знал, ради чего он хочет стать всадником Ройала.
     - Чтобы спасать жизни людей. Чтобы приводить их сюда.
     - Всадники сопровождения главным образом перевозят почту из одного заселенного района в другой. Кроме того, они составляют карты. Это не намного увлекательнее, чем та работа, которой ты сейчас занимаешься.
     Итак, Тули уже интересовался, чем занимается его дядя Ройал. Интересно, что думает об этом Маршалл?
     - Тебе приходила мысль самому заняться этой работой? - спросил Дивер.
     - Ну нет, это не для меня, - возразил Тули.
     - Да, ладно, не криви душой, - сказал Дивер.
     - Я перестал об этом думать, как только стал достаточно взрослым, чтобы сделать обдуманный выбор, - еще не закончив эту фразу, Тули, должно быть, понял, что сказал не совсем то, что хотел. - Я не хотел сказать, Дивер, что ты делаешь необдуманый выбор. Я просто имел в виду, что если один из нас уйдет, то наша семейная труппа погибнет. Кто будет играть мои роли? Дасти? Дедушка Парли? Нам придется брать кого-то со стороны. Но долго ли он будет работать, как все мы, бесплатно, довольствуясь лишь тем, что получает взамен еду и кров? Как только один из нас уйдет, для остальных все будет кончено. Как папа и мама заработают себе на жизнь? Так как же я могу уйти от них и стать всадником сопровождения?
     В голосе Тули и в том, как он все это сказал, было нечто, заставившее поверить, что так оно и есть. Он действительно боялся распада семьи и прекращения деятельности труппы. А еще Дивер понял, что Тули находится в безвыходном положении, фактически он попал в ловушку. Ведь он даже мечтать не мог о собственном, независимом от семьи выборе. И поскольку он говорил правду, доверившись своему собеседнику, Дивер ответил ему тем же. Он рассказал ему кучу таких вещей, о которых никому не говорил, во всяком случае в последнее время.
     - Став всадником сопровождения, ты сразу же получаешь громкое имя. Как называют нас, конных рейнджеров? Охотники за кроликами. Пастухи.
     - Я слышал названия и похуже, - сказал Тули. - Они связаны с тем, что вы якобы вступаете в близкие отношения с коровами. У вас, рейнджеров, почти такая же плохая репутация, как и у нас.
     - Вы, по крайней мере, хоть что-то означаете для жителей каждого города, в который приезжаете.
     - Ну да, они расстилают перед нами красный ковер.
     - Я хочу сказать, когда вы играете Ноя или Нейла Армстронга или еще кого-нибудь.
     - Ну так это наши роли, а не мы сами.
     - Для них это вы сами.
     - Для детей, - уточнил Тули. - Взрослые же относятся к человеку в зависимости от того, чем он занимается здесь, в этом городе. Можно быть епископом или мэром...
     - Епископом и мэром.
     - Или шерифом или учителем воскресной школы, или фермером, или еще кем-то. Но ты должен быть постоянным жителем. Мы же приезжаем сюда и чувствуем себя чужими.
     - Но, по крайней мере, хоть кто-то из них рад видеть вас.
     - Конечно, - сказал Тули. - Я и не отрицаю, что кое в чем нам легче, чем тебе, не мормону.
     - Ах вот оно что. Кэти тебе рассказала, что я не мормон.
     Значит, все-таки тот факт, что он не мормон, имел для нее значение и такое, что она рассказала об этом брату. Мормоны всегда проявляют бдительность, когда рядом с ними оказывается чужак. Но Тули рассказывал ему все это так, словно они были друзьями, хотя он знал, что Дивер никогда не был мормоном.
     К тому же Тули вел себя очень тактично и даже был слегка смущен собственной осведомленностью о том, что Дивер поведал лишь одной Кэти.
     - Мне хотелось это узнать, ну вот я и попросил ее выяснить.
     Дивер попытался его успокоить.
     - Вообще-то я обрезанный.
     Тули рассмеялся:
     - Да, жаль, что ты живешь не в Израиле. Там бы тебя приняли как родного.
     Когда Диверу было лет шестнадцать, один дальнобойщик объяснил ему, что мормоны так чертовски праведны только потому, что ничего другого им не остается. Он говорил, что если обрезать всю крайнюю плоть, то сперма больше не сможет извергаться. Дивер еще тогда понимал, что байка насчет невозможности семяизвержения была враньем, но то, что этот дальнобойщик высмеивал обрезание, как часть религии мормонов, Дивер понял только сейчас. И снова Дивер, сам того не желая, сказал обидную для своего собеседника глупость:
     - Извини. Я думал, что вы, мормоны...
     Но Тули только рассмеялся.
     - Вот видишь, оказывается, все пребывают в полном неведении.
     Тули хлопнул рукой по плечу Дивера. Он не спешил убрать руку, и они бок о бок двинулись по улице Хэтчвилла. На этот раз Дивер не рассердился. Теперь он не видел ничего оскорбительного в том, что рука Тули лежала на его плече. Они пошли на склад, где договорились насчет тележки, на которой и привезли все заказанные продукты.

***

     - Солдаты Соединенных Штатов! Мы могли бы пойти на Филадельфию и... мы могли бы пойти...
     - Пойти с оружием и растоптать Филадельфию в прах.
     - Солдаты Соединенных Штатов! Мы могли бы пойти с оружием и растоптать Фила...
     - Растоптать Филадель...
     - Растоптать Филадельфию в прах, и как тогда сможет...
     - Как тогда Конгресс сможет...
     - Как тогда Конгресс сможет отрицать наши законные претензии на казначейство этой крови, которую мы создали...
     - Нацию, которую мы создали...
     - Я начну еще раз. Просто я немного сбился, Дженни. Давай-ка я начну еще разок.
     Старина Парли столько раз повторял речь Джорджа Вашингтона к своим войскам, что Дивер, который в это время занимался ремонтом реле вентилятора отопителя, пожалуй, смог бы ее повторить слово в слово. Засунув голову в самые недра моторного отсека, Дивер удерживал равновесие, зацепившись одной ногой за крыло грузовика. Голос Парли отражался раскатистым эхом от металлических стенок моторного отсека. Скатываясь со лба, пот попадал в глаза Дивера и раздражал. Паршивая работенка, но пока вентилятор будет работать, они будут вспоминать его добрым словом.
     Готово. Теперь осталось лишь выбраться отсюда, завести грузовик и проверить, работает ли теперь мотор вентилятора.
     - Теперь я понял, Дженни, вот послушай, - сказал Парли. - Но неужели теперь ради денег мы откажемся от самих принципов свободы, за которую мы сражались, и ради которой погибло так много наших товарищей? Вот здесь, Дженни, подскажи мне слово.
     - Я.
     - Что я?
     - Я говорю.
     - Вспомнил! Я говорю тебе, Ней!
     - Я говорю, что в Америке солдаты являются собственностью законного правительства даже тогда, когда это законное правительство поступает с ними несправедливо.
     - Не надо читать мне всю речь!
     - Я подумала, дедушка, что если ты услышишь ее всю до конца, то сможешь...
     - Ты мой суфлер, а не дублер!
     - Ну извини, но мы здесь застряли и...
     Дивер запустил двигатель грузовика. Шум мотора заглушил голос Парли Ааля, который несправедливо обвинял Дженни, списывая на нее дефекты собственной памяти. Вентилятор исправно работал. Дивер заглушил мотор.
     - ...и внезапно заводит мотор! Я не могу работать в такой обстановке! Я не волшебник. Такие длинные речи просто невозможно запомнить...
     Но теперь с ним разговаривала уже не Дженни, а Маршалл.
     - Мотор уже заглушили, так что давай немедленно начинай.
     Голос Парли стал намного тише, и теперь в нем звучала обида.
     - Я так часто повторял эти слова, что они утратили для меня всякий смысл.
     - А тебе и не надо понимать их смысл, ты просто должен их произносить.
     - Но это слишком длинный кусок!
     - Мы уже сократили его, оставив самое главное. Вашингтон говорит им, что они могли бы захватить Филадельфию и разогнать Конгресс, но тогда вся их борьба оказалась бы совершенно бессмыс