ротив   ограниченных   возможностей
человеческого организма, пытаясь расширить их пределы, вызвал на  поединок
и самого себя, свое тело, свой мозг, свои нервы и сердце.  Он  не  добился
полной победы, но разве такой бой можно  выиграть  в  одиночку?  Однако  и
поражением   это   нельзя   назвать.   Лорана   постигла    участь    всех
первооткрывателей, тех, кто шагает  по  неизведанным  и  опасным  краям  и
платит жизнью за то, что первым увидел неведомое и невероятное... тех, чьи
могилы, как вехи, остаются на еле намеченном пути. Разве можно забыть, что
сделал Лоран? Разве мы с вами когда-нибудь  забудем  особняк  в  Пасси,  и
рассуждения Мишеля, и жалобы  Поля?  Разве  мы  сможем  забыть  смертельно
измученное лицо Лорана, лицо подвижника науки? Я все простил  ему,  увидев
его лицо... Я понял, что он сделал с собой...
   - Нет, вы не все простили ему...
   - Не все? Ну, пока он был жив, я  еще  пытался  переубедить  его.  Ведь
никто не может заранее примириться со  смертью  товарища,  да  еще  такого
гениального ученого, как Лоран! Я понимал, что он в смертельной опасности,
что он убивает себя, и все же думал: как-нибудь обойдется, он вытянет,  он
сможет отдохнуть... Он был жив, и я  с  ним  спорил  как  с  живым...  да,
признаюсь, иногда слишком резко, слишком горячо, - но ведь речь шла о деле
всей жизни, и его, и моей. Но теперь, когда Анри Лорана  нет  в  живых,  я
могу только преклонить голову перед его подвигом. Он водрузил знамя  науки
на высоте, с которой открываются новые дали... И самые его ошибки, то, что
привело его к жестокой катастрофе, к гибели, - и это поможет другим,  тем,
кто пойдет вслед за ним. Они увидят: здесь опасность!
   - И все-таки странно... - тихо сказал Альбер. - Странно и печально, что
даже такое великое открытие, такой героический труд не оставляют следов  в
жизни...
   - Как - не оставляют?
   - Ну, я хочу сказать - ничего не изменилось. Жизнь остается  все  такой
же...
   - Вы романтик, я вам уже говорил это,  -  помолчав,  сказал  Шамфор.  -
Разве один человек, даже самый  гениальный,  может  изменить  мир?  Работа
Лорана - это отчаянный, головоломный прыжок в будущее. Когда  человечество
дойдет на своем далеком пути до цели,  которой  стремился  достичь  Лоран,
тогда... тогда, может быть, ему поставят памятник. А может быть, его и  не
вспомнят...


   - Вам скоро  можно  будет  выписываться  из  клиники.  -  Врач  отложил
рентгеновские  снимки.  -  Организм  у  вас  здоровый,   заживление   идет
нормально. И рука, и ребра в порядке.
   - Ладно, - без энтузиазма сказал Роже. - В порядке так в порядке.
   - У вас тоже все идет  нормально.  -  Пальцы  врача  легко  и  уверенно
касались головы Альбера. - Как вы себя чувствуете?
   - Неплохо, - сказал Альбер. - Голова болит редко.
   - Вам следовало бы после клиники поехать к морю... Могу порекомендовать
также курс физиотерапевтических процедур...
   - Благодарю, - сказал Альбер.  -  Это  именно  то,  чем  я  рассчитываю
заняться по выходе из клиники...
   Врач  уловил  иронию  и,  смущенно  кашлянув,   ушел.   Роже   невесело
ухмыльнулся, глядя ему вслед:
   - Он думает: лежим в хорошей клинике, значит, и всякие процедуры  можем
себе позволить.
   - Кстати, я что-то не понимаю: как мы попали в хорошую клинику?
   - А мы сначала и не попали сюда. Это  Луиза,  когда  немного  пришла  в
себя, распорядилась, чтоб нас сюда перевезли...
   - И она за нас платит?! - ужаснулся Альбер.
   - Она и Шамфор. Я бы не согласился, но ты долго  в  себя  не  приходил,
опасались за твою жизнь. А там было прескверно, где нас поместили.
   Роже прошелся по палате, посмотрел в окно:
   - Места в бистро уже давно заняты, Виго  приходил  ко  мне.  Что  будем
делать? Шамфор нас не сможет как-нибудь устроить?
   - У Шамфора серьезные неприятности. Фирма  прогорает,  лаборатория  под
угрозой. В  разгар  работ  начались  увольнения:  экономят  на  жалованье.
Уволили двух лаборантов, требуют, чтоб Шамфор убрал еще троих.
   - Понятно... Ну что ж, начнем все сначала. Правда,  Луиза  нас  к  себе
приглашает...
   - Куда же?
   - У нее еще остались деньги. Хочет снять  домик  где-нибудь  на  берегу
Сены, под Парижем, пожить  там,  подальше  от  людей.  Нет,  она  от  души
приглашает, не думай, ей с нами будет легче. Только Луиза не скоро  выйдет
отсюда: врачи говорят, она очень плоха. Когда немного поправится, будут ей
делать что-то с лицом. Обещают убрать все пятна и  рубец  тоже.  В  общем,
месяца два-три она еще здесь пробудет. Да и все равно: не жить  же  нам  с
тобой у бедной девочки на харчах, надо что-то придумывать.


   Они вышли  по  улице  д'Обинье  на  набережную  Генриха  IV.  К  вечеру
похолодало, дул сильный ветер.
   - Ведь это подумать только: даже на ночлежку  опять  не  заработали!  -
Роже сплюнул с ожесточением. - Что будем делать?
   - А что делать? - Альбер невесело улыбнулся. - Вон напротив  набережная
Сен-Бернар... Тот самый киоск, по-моему, ожидает нас.
   Роже с минуту постоял. Потом поднял воротник куртки и молча поплелся  к
Аустерлицкому мосту. Альбер шел за ним  следом,  глядя  на  серо-свинцовую
Сену.
   Начинал накрапывать дождь. Это был уже осенний дождь.