он  ему  рассказывал  о
первом своем впечатлении от лаборатории и о разговоре Мишеля с профессором
Лораном.
   - Я вот выясню у Лорана, почему он так считает, - сказал Шамфор.
   - Пожалуйста, не надо об этом говорить при Мишеле, - попросил Альбер.
   - Ах, он поверил, что  вечен?  -  усмехнулся  Шамфор.  -  Ладно,  уж  я
как-нибудь устрою, чтоб он этого не слышал... Послушайте, Альбер, вы очень
славный мальчик. Я вас, кажется, огорчил.  Не  подумайте,  что  я  начисто
отрицаю удивительные достижения Лорана. Нет, конечно! Ведь уже  сам  факт,
что такие достижения реально возможны,  -  это  ценнейшая  информация,  вы
понимаете? Ну, вот, например, американцы одно  время  имели  монополию  на
атомную бомбу, страшно этим гордились и, конечно,  ревниво  охраняли  свой
секрет. Однако Норберт Винер тогда  совершенно  справедливо  заметил,  что
самый главный секрет, связанный с атомной бомбой, уже известен всему миру;
все знают, что атомная бомба существует в действительности, а это  значит,
что проблема наполовину разрешена. Так оно и было, как вы знаете:  атомная
бомба вскоре появилась и у русских. Ведь если точно  установлено,  что  ту
или иную проблему  возможно  разрешить  практически,  то  ученые  работают
совсем иначе, в другом темпе, в других масштабах. Так что  если  физиологи
увидят Мишеля  и  Франсуа,  то  для  науки  сразу  откроются  совсем  иные
перспективы.
   Они шли некоторое время  молча.  Пошел  мелкий  теплый  дождь,  тротуар
потемнел, начал поблескивать, шелест машин сделался влажным. Шамфор поднял
воротник плаща.
   - Может, поедем в такси? - предложил он. - Ваша куртка - не  защита  от
дождя.
   - Ничего, дождь теплый. Да и вообще я за последние годы  закалился,  не
простужусь.
   - Да-да, вы побывали в переделках, Лоран говорил. Ну что  ж,  пройдемте
тогда до станции Распайль, я не люблю площадь Данфер-Рошеро, да и пройтись
немного хочется.
   Они шли вдоль Монпарнасского кладбища к бульвару Распайль. Было  тепло,
тихо,  дождь  то  переставал,  то  снова  начинал  накрапывать.  Альбер  с
удовольствием подставлял свою рыжую шевелюру под теплые  капли.  Навстречу
бежали две хорошенькие девушки,  должно  быть  продавщицы:  они  фыркнули,
поглядев на Альбера, и одна из них, светловолосая, показала  язык.  Альбер
засмеялся.
   Шамфор посмотрел вслед девушкам.
   - Да-да, хороши, плутовки! - вздохнул он. - Вашего Лорана, мой мальчик,
стоит пожалеть: жизнь так хороша, а  он  заперся  в  своей  лаборатории  и
ничего не видит...
   - Видите ли, у профессора, может быть, другой склад характера, - сказал
несколько смущенно Альбер.
   - Другой склад характера? - Шамфор засмеялся. - Нет, я-то  знаю  Лорана
давно. Человек он был как человек, можете быть уверены. И в женщинах  толк
понимал. Но уже пять лет тому назад отказался от  всего.  И  Сент-Ива  все
пилил за то, что он ходил в театр, ухаживал за девушками и иногда  выпивал
бутылку вина. Хотя у Сент-Ива на все  эти  занятия  оставалось  разве  что
воскресенье, да и то не всегда.
   - Однако профессор Лоран всего три года тому назад женился...
   - Ну, уж эта женитьба... Свинство  это  со  стороны  Лорана,  вот  что.
Посмотрел я на бедняжку Луизу - сердце защемило...
   - Мсье-Шамфор, - Альбер поторопился перевести разговор,  -  я  ведь,  в
сущности, профан, многое перезабыл, а многого и вовсе не знал... Объясните
мне, пожалуйста, что могли бы дать науке опыты профессора Лорана,  если  б
они проводились в широких масштабах, последовательно, ну, в общем, по всем
правилам?
   - На этот вопрос не так-то легко ответить. Но если уж удалось вырастить
человеческий мозг в лабораторных условиях, то надо было вести сложнейшие и
точнейшие наблюдения. При Сент-Иве это еще делалось,  а  потом  все  пошло
как-то кувырком... Нет, правда! Ведь в нейрофизиологии столько  нерешенных
вопросов! Этот самый Мишель  болтает  о  торможении,  а  ведь  для  Лорана
торможение осталось все тем же "проклятым вопросом физиологии", как назвал
его Павлов. Он так  же,  как  и  все  мы,  лишь  строит  догадки  об  этом
удивительном и сложном процессе. А  процесс  формирования  сознания?  Я-то
сразу увидел, что Лоран почти не сдвинулся с места в этом вопросе. А  ведь
это кардинальнейший вопрос, и,  пока  он  не  разрешен,  нейрофизиологи  и
нейрокибернетики будут работать на ощупь.
   - Какой я невежда! - вздохнул Альбер.
   - Да мы все невежды в этом вопросе, дорогой мой! -  Шамфор,  увлекшись,
почти прокричал  это.  -  Когда  дело  решится,  над  нашими  беспомощными
теперешними объяснениями будут, наверное, смеяться потомки, как мы смеемся
над утверждением древних, что душа находится в  диафрагме.  Одни  считают,
что мозг работает "как целое" и что сознание есть свойство  его  тотальной
активности. Другие думают, что в мозгу есть какая-то постоянно  меняющаяся
динамическая  организация,  которая  и  обеспечивает  отбор  и   обработку
восприятии. Ну, меня лично больше привлекают те, кто думает, что  в  мозге
имеется специальная область, занимающаяся  интеграцией  восприятии.  Иначе
мне нельзя было бы построить своего Сократа. Я тоже,  конечно,  пробирался
ощупью, в потемках. Но я предположил, как и  многие,  что  интраламинарная
система таламуса и ретикулярная формация  мозгового  ствола  являются,  по
крайней мере, одной из важнейших составных  частей  этой  области  высшего
сознания, и, исходя из  этого,  работал  с  пластическими  нейронами.  Как
видите, я добился определенных результатов, но я далеко не уверен, что мой
путь самый правильный и надежный. Я, может быть, и неправ, что  так  злюсь
на Лорана, но подумайте, как мне обидно сознавать, что он умудрился пройти
мимо цели!
   Они спустились в метро. Сидя в вагоне, Альбер сказал:
   - Все-таки это страшновато - носить в собственной голове такой  сложный
и непонятный механизм!
   - Но почему же? - живо возразил Шамфор. - Меня это ничуть не  пугает  и
не обескураживает. Мне именно нравится, что я так сложно устроен. Сложнее,
чем все в природе. Настолько сложно,  что  сам  себя  еще  не  разгадал  и
топчусь у порога великой тайны собственного сознания... Впрочем, это  ведь
временно. Рано или поздно человек подберет ключ к самому себе. И мы  точно
будем знать, что происходит в нашем мозгу, когда мы  смеемся  какой-нибудь
шутке, наслаждаемся прекрасной картиной или идем в бой за отечество.
   - Но это, пожалуй, еще страшнее, - сказал Альбер. - Вам не кажется, что
такое понимание  обесценит  все  ценности?  Если  выяснится,  что  чувство
патриотизма вызывается включением определенной блок-схемы, а чувство юмора
- разблокировкой каких-то узлов, то не думаете ли вы,  что  на  людей  это
может плохо подействовать?
   - На дураков! - сердито отрезал Шамфор. - Только  на  дураков,  дорогой
мой, да! На тех дураков, которые возмущались в свое время,  что  Земля  не
находится в центре мироздания и что человек произошел от обезьяны. Кстати,
и мой Сократ, и создания Лорана ужасно возмутят вот таких дураков.  Потому
что их появление разбивает в прах  последнюю  великую  иллюзию  -  веру  в
исключительность человека, в  неповторимость  сознания!  По-моему,  корень
этой иллюзии - в подсознательной жажде бессмертия...
   Поезд метро летел через мост Пасси. Шамфор и Альбер начали  пробираться
к выходу.
   - Нет, не бойтесь, что познание погубит идеалы! - говорил Шамфор, шагая
по улице Ренуара. - Человек всегда останется человеком.  Мы  знаем  все  о
работе сердца и прекрасно понимаем, что стрелы Амура метят в мозг, а не  в
сердце,  как  думали  древние.  И  все-таки  наше  сердце  болит  от  этих
мифических стрел так же, как  оно  болело  в  те  далекие  времена,  когда
создавался миф об Амуре. И радуга по-прежнему прекрасна для нас, хоть мы и
не думаем, что это небесный  мост,  по  которому  бежит  посланница  богов
Ирида, а знаем, что это всего лишь преломление лучей  в  водяном  паре,  и
зелень лесов и лугов не меньше привлекает нас от  того,  что  мы  знаем  о
хлорофилле. Только кретины, закоснелые ретрограды  могут  огорчаться,  что
человеческое познание шагает все дальше и нет ему границ... Мой бог,  ведь
каждый из нас рождается миллиардером! У  каждого  нормального  человека  в
мозгу примерно пятнадцать миллиардов клеток, только не каждому удается как
следует использовать это несметное богатство!
   -  И  неужели  можно  воссоздать  это   сложнейшее   живое   устройство
искусственным путем? Я понимаю, что это глупый вопрос, ведь я видел вашего
Сократа, но Сократ все же не настоящая модель человека.
   -  Конечно,  Сократ  -  это  воссоздание  только   части   бесчисленных
процессов, которые ежесекундно протекают в нашем мозгу. Но ведь  Сократ  -
вовсе  не  предел,  он  лишь  первый  шаг  на  этом  пути.  Шагнет  дальше
нейрофизиология - пойдет за ней и нейрокибернетика. А  может  случиться  и
обратное: моделируя мозг, мы что-нибудь сумеем объяснить физиологам.  Ведь
обе эти науки сейчас могут развиваться только в тесном содружестве - да  и
не только они... А что касается моделирования мозга, то,  мой  дорогой,  в
принципе это абсолютно возможно. У природы,  в  конце  концов,  выбор  был
небогатый: из одних и тех  же  кирпичей  -  ну,  например,  пиридиновых  и
пуриновых   оснований   -   она   строила    и    таинственный    механизм
наследственности, и центр высшей нервной интеграции, и  многие  совершенно
различные структуры. А ведь нам-то современная химия  дает  в  руки  такие
материалы, которые природе и не снились. Кроме того, мы вообще не  обязаны
подражать  во  всем  природе.  Мы  можем  попробовать  пути,  которые  она
почему-то отвергла. Человек издавна глядел на птиц и мечтал, что  научится
летать. Но, пока  люди  пробовали  подражать  машущим  крыльям  птиц,  они
разбивались. Пришлось идти другими путями. Колесо, которым люди так широко
пользуются, вообще не имеет аналогий в живой природе. Так почему же,  если
нам нужно создать максимально надежные самоорганизующиеся, самообучающиеся
машины, способные непрерывно работать на  протяжении,  скажем,  семидесяти
лет, почему мы должны во всем подражать  строению  человека?  Мы  ведь  не
будем требовать от машины богатства и тонкости эмоций, присущих  человеку,
не  будем  пытаться   воспроизвести   сложнейший   человеческий   механизм
наследственности; нам вообще нужны только некоторые,  вполне  определенные
функции. Зачем же нам покорно следовать по труднейшим  путям,  проложенным
природой для гораздо более сложных целей? Может быть, для наших задач есть
более простые и надежные решения?
   - Мне кажется, что я попал в какой-то сказочный мир, - сказал задумчиво
Альбер. - Я и счастлив, что этот мир передо мной  раскрывается,  и  смущен
своим невежеством... и еще... знаете что... - Он запнулся. - Не знаю,  как
это сказать... Но вот всего несколько дней назад я с Роже ночевал в пустом
киоске на набережной Сен-Бернар. Лил дождь, мы промокли,  продрогли,  были
голодны. И нигде не было работы для нас... Ну, в общем, это,  может  быть,
глупо, я понимаю, но когда узнаешь такие вещи  на  собственном  опыте,  то
как-то странно, что человеческое сознание достигает таких высот, а  жизнь,
вся жизнь вокруг остается такой же неустроенной и тяжелой, и, того  гляди,
начнется атомная война... Как-то нелепо, ведь правда?
   - Конечно, правда, мой мальчик! - Шамфор вздохнул. - Но что делать нам,
ученым? Во время войны я видел, где враг и где друг, и я воевал. А  сейчас
все так перепуталось... Если б я знал, что делать, с  кем  и  против  кого
воевать, чтоб уничтожить эти пакости, я, ни минуты не колеблясь, взялся бы
за оружие. Но в том-то и дело...
   Они подошли к дому профессора Лорана, и Шамфор замолчал, вглядываясь  в
окна, забранные решетками.
   - Да, бедняга Лоран! - с горечью сказал он. - Вот так  похоронить  себя
заживо!
   Роже открыл калитку и сообщил, что профессор Лоран уже беспокоится.
   - Где ты шатался? - шепнул он, исподтишка  толкнув  Альбера  в  бок.  -
Девочку, что ли, встретил?
   - Иди ты! Девочку, скажешь тоже! - засмеялся Альбер. - А ты что делал?
   - Ни за что не угадаешь! - Роже торжествовал. - Я брил Поля!
   Альбер поперхнулся от неожиданности. Шамфор обернулся.
   - Брил Поля? - переспросил он. - Зачем?
   - Профессор попросил, а мне-то что! Да у  него  там  и  брить  особенно
нечего.
   - У Поля за время болезни действительно начали расти усы  и  борода,  -
сказал Альбер. - Правда, очень редкие, жиденькие, но уже довольно  длинные
выросли.
   - А как он себя вообще чувствует, ваш Поль?
   - Ведет себя  спокойно,  даже  гораздо  спокойней,  чем  до  всей  этой
истории, но, по-моему, психика у него нарушена, - ответил Альбер.
   - Хочешь, я тебе скажу насчет Поля? - Роже понизил голос. - Так вот: он
всех ненавидит, кроме Пьера. Или боится. Особенно Мишеля.
   - Почему именно Мишеля?
   - А я знаю? Ну что ты хочешь от психа!
   - Не нравится мне вся  эта  история.  -  Шамфор  нахмурился.  -  Будьте
осторожны, друзья, будьте очень осторожны!
   ...Тусклый красный  свет  ненастного  заката,  еле  пробившийся  сквозь
темно-багровые и фиолетовые тучи, наводнял лабораторию. Колбы  и  пробирки
на длинных столах, казалось, были наполнены темной кровью, на лицах лежали
красные отсветы и темные полосы. Шамфор,  порывисто  двигаясь  среди  этих
зловещих тусклых пятен, словно пробегал сквозь гаснущий огонь.
   - Ну, будьте же благоразумны, Лоран! - говорил он, то прижимая  руки  к
груди, то возмущенно вскидывая их к потолку. - К чему  все  это  приведет?
Разве  демонстрация  для  вас  -  самоцель,  разве  кричащие  заголовки  и
эффектные фотографии в газетах могут вас по-настоящему удовлетворить? Да и
почем вы знаете, что среди потрясенных зрителей не  окажутся  какие-нибудь
влиятельные идиоты или жулики, которые начнут ставить вам палки  в  колеса
или шантажировать вас? Вы что, не знаете, как это бывает? И как вы  можете
выдержать этот собачий лай и укусы, вы, в теперешнем своем состоянии?
   - Этого может и не быть, - тихо отозвался профессор Лоран; он  сидел  в
кресле, устало откинув голову.
   - Ну, допустим, этого не будет. Допустим, что все  пройдет  как  нельзя
лучше. Что тогда?
   - Тогда? Деньги... помощь государства... организуют лабораторию...
   - Лоран, не будьте ребенком! У государства нет денег  на  такие  штуки.
Вам придется  рассчитывать  либо  на  частные  субсидии,  либо  на  помощь
американцев. И можно себе представить, на каких условиях вам предложат эту
помощь! Да они и вас-то самого сумеют вскоре оттереть  от  дела,  особенно
если вы будете болеть.
   - Что же вы предлагаете? - так же тихо спросил  профессор  Лоран;  лицо
его было в тени.
   - То, что вам советуют ваши помощники: лечиться и отдыхать, а потом  со
свежими силами готовить Франсуа к демонстрации и самому готовиться ко всем
трудностям и неожиданностям, которые начнутся после демонстрации.
   - Хорошо, я подумаю, - без выражения сказал профессор Лоран.
   - Вам пора делать укол. - Мишель подошел со шприцем в руке. -  Темнеет.
Почему мы не зажигаем света?
   - Зажжем скоро, Мишель. - Профессор Лоран закатал рукав  блузы.  -  Мне
надоел электрический свет.
   Мишель  посмотрел  на  него  своим  странным,  холодным  и  пристальным
взглядом.
   - Обстановка лаборатории  стала  для  вас  отрицательным,  раздражающим
фактором, - заявил он. - Здесь вам будет очень трудно-выздороветь.
   - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал профессор Лоран. - Иди,  займись
чем-нибудь. Или просто посиди.
   - Нелепо сидеть в темноте, когда есть свет и когда  столько  работы,  -
бесстрастно проговорил Мишель.
   - Ох, и надоел ты мне со своей логикой классного наставника!  -  сказал
профессор Лоран. - Ну, зажги лампу у себя на столе...
   Некоторое время все молчали. Когда в углу загорелась лампа под  зеленым
матовым абажуром, стало видно, что в комнате совсем темно.
   - Может, Роже угостит нас чаем? - сказал профессор Лоран. - С  тех  пор
как я перешел на обычную пищу, у меня  появились  давно  забытые  прихоти.
Вчера  ночью  мне  вдруг  неудержимо  захотелось  паштета,  запеченного  в
тесте...
   - Роже приготовит такой паштет, если вы хотите,  -  серьезно  предложил
Альбер. - Он, по-моему, все умеет.
   Он пошел за чаем. Шамфор сказал:
   - Чудесный  парень.  Вообще  вам  повезло,  дорогой.  Такие  помощники!
Неужели вы действительно боитесь оставить на них лабораторию?
   - Не в этом дело, вы же знаете, Шамфор...  Просто  я  не  смогу  сейчас
отдыхать. Можете вы это понять? Не выйдет у меня...
   - Не выйдет только потому, что вы так себя настроили.
   - Хотя бы и поэтому. Не все ли равно?
   - Да ну вас, Лоран! - с досадой сказал  Шамфор.  -  Вы  как  мальчишка,
право!.. Ладно, мне надоело вас уговаривать. Хотите кончать  самоубийством
- кончайте, и черт с вами!
   - Не говорите чепухи, Шамфор, вы же знаете, что я  вовсе  не  собираюсь
кончать самоубийством. Посмотрите лучше Франсуа. Зажги свет, Мишель.
   - Раньше покажите мне Поля, - сказал Шамфор.  -  Зачем  вы  его  брили,
кстати?
   - А, вы уже знаете? Да просто он выглядел очень  уж  неприятно  с  этой
длинной реденькой щетиной. Поль, подойди сюда!
   - Давно у него появилась растительность  на  лице?  -  спросил  Шамфор,
разглядывая Поля, который безучастно стоял перед ним, слегка ссутулившись.
   - Всего два дня, но росла очень бурно.
   - Как ты себя чувствуешь, Поль? - спросил Шамфор.
   Поль не ответил. Шамфор повторил вопрос.
   - Не знаю, - безучастно сказал Поль. - Спина болит. Хочу спать.
   - Он опять очень быстро растет, - вмешался Мишель. - За неделю вырос на
два сантиметра. И голос у него изменился, стал ниже тоном.
   - Почему ты мне об этом не говорил? - спросил профессор Лоран.
   - Это было отмечено во вчерашней сводке, - удивленно сказал  Мишель.  -
Вы не помните?
   - Теперь вспомнил... Чем ты это объясняешь?
   - Мне ведь приходится давать ему стимуляторы в лечебных целях.  Правда,
я даю гораздо меньшие дозы, чем для  опытов,  но,  вероятно,  это  и  есть
причина.
   Шамфор продолжал осматривать Поля.
   - Он изменился. Я бы сказал, что он возмужал, хотя я  его  видел  всего
неделю назад. Но очень слабенький. На воздух его нельзя выводить, хотя  бы
в садик?
   - Луизе будет тяжело...
   - Ну, Луизу можно попросить не глядеть в окно на этот час-полтора...
   - Надо подумать... - вяло проговорил профессор Лоран. - В самом деле...
   - Полю воздух не поможет, - заявил Мишель, снова отходя к своему столу.
- Он неудачен, его надо переделать.
   Поль на секунду поднял глаза. Зрачки его  так  расширились,  что  глаза
показались черными. Быстрая судорога скользнула по его истощенному лицу.
   -  Поль,  ты  не  слушай.  -  Шамфор  положил  руку  ему  на  плечо   и
почувствовал, что Поль инстинктивно дернулся. - Мишель шутит.  Никто  тебя
не будет переделывать. Ведь правда, Лоран?
   - Правда, - рассеянно пробормотал профессор Лоран.
   - Вот видишь! Иди полежи, тебе надо отдыхать, - Шамфор ласково погладил
руку Поля. - Ты устал, потому что быстро растешь.
   Поль снова поднял глаза. На этот раз он смотрел прямо на Шамфора.
   - Ты плачешь? - поразился Шамфор.
   Поль вдруг сел на пол у ног Шамфора, прижался щекой к его руке.
   - Не уходите, - зашептал он, давясь слезами. - Вы хороший, я  вас  буду
всегда любить. Меня никто больше не любит, кроме  Пьера,  и  я  никого  не
люблю. А Мишель хочет меня убить, и профессор тоже, вы им не верьте.
   - Лоран, вы что, не слышите? - прошипел Шамфор.
   Профессор Лоран устало покачал головой:
   - У Поля все еще не прошла болезнь. У него бредовые идеи.
   - С вами тут кто хочешь начнет бредить! - взорвался Шамфор. - Зачем  вы
позволяете своему любимцу запугивать этого бедного мальчика?  Что  это,  в
конце концов, за нелепая болтовня о переделке!
   - Мальчика? - переспросил Лоран. - Вы сказали: мальчика?
   - А что он,  по-вашему,  -  девочка,  что  ли?  Конечно,  это  мальчик,
слабенький, больной, а вы с ним обращаетесь