тательную перспективу, о которой средний  выпускник  может  только
мечтать, он вдруг совершил невероятный поступок:  бросил  все  и  ушел
работать учителем истории в городскую гимназию на окраине. По  слухам,
его - единственный в своем роде случай! - пытались уговорить остаться,
и Кардинал был недоволен. То ли Димке стало  просто-напросто  противно
(по своему опыту общения с СДЗН я отчасти  могу  его  понять),  то  ли
взыграл в нем дух свойственного большинству  из  нас  мессианства,  но
факт остался фактом: своего решения Димка Долгов не изменил. По слухам
же, гимназисты его боготворили, учителем он  оказался  превосходным  и
был великолепен, показывая в лицах убиение Самозванца: "Душа  моя,  мы
погибли!" - только что в окно не выпрыгивал и ног не ломал.
   Там же, при гимназии, он вел нечто вроде гибрида туристского кружка
и  начального  курса  выживания  в   экстремальных   условиях   -   по
собственному почину и на голом энтузиазме, поскольку не получал за это
от гимназии ни гроша и даже открыто признавал нелепость  оплаты  того,
что и без денег не захиреет. Диплом инструктора у него был,  что  меня
нисколько не удивляло: он всегда был фанатом.  Когда-то  очень  давно,
миллион лет назад, в препротивный период  послешкольного  "шлифования"
нам было оказано послабление: в  по-прежнему  обязательных  спортивных
занятиях стал допускаться  вольный  выбор.  Любопытно,  что  мало  кто
избрал традиционные виды: бегать,  плавать,  метать,  кряхтя,  снаряды
различной формы и тяжести, а также играть в командные игры большинству
из нас к тому времени давно осточертело до рвоты. Лебедянский  однажды
признался в увлечении стрельбой из пневматического пистолета с  десяти
метров от мишени (по-моему, с такого  расстояния  неприлично  стрелять
даже  из  рогатки),  Димка  выбрал  экстремальное   выживание,   я   -
спелеотуризм,  что  все-таки  сошло  за  спорт.  Разница  между   нами
заключалась в  том,  что  Димка  увлекся  всерьез,  а  моим  наивысшим
достижением был спуск в Снежную  за  второй  сифон  да  еще  случайная
находка  в  колодце  совсем  другой  пещеры  почти   полного   скелета
ископаемой нелетающей совы Syrnium Vitmani, кажется,  единственного  в
стране. Оставил, так сказать, след в палеонтологии. Кстати,  если  вам
когда-нибудь попадет в руки та сволочная  статейка  в  "Природе",  где
сказано, что я будто бы повредил ценнейшую находку, пытаясь выколупать
ее из известковых натеков, не верьте этому: вранье!
   Я слушал Димку и с не лишенным неприятности удивлением замечал, что
он, по-видимому, счастлив. Сказали бы ему в Школе, кто из него в конце
концов получится, - он бы в драку кинулся. Не раздумывая. Потому  как,
подобно всем нам, полагал себя если  не  пупом  Вселенной,  то  уж  по
крайней мере околопупной точкой. И был прав  так  же,  как  и  теперь,
возможно, прав. Все-таки все мы устилаем наш путь трупами самих  себя,
размышлял я, и никуда от этого нам не деться. Один Димка, что ли? А я?
Пятнадцатилетний мальчишка с радужными надеждами Миша  Малахов  -  где
он? Умер и погребен. От него остался труп. Или  я  семнадцатилетний  -
тот же мальчишка, но уже познавший женщину, невероятно  самодовольный,
- где этот я?
   Там же.
   Димка был в ударе. Два с лишним  десятка  тинейджеров  смотрели  на
него в полном восхищении, разинув рты.
   - ...Третье! - кричал он им. - Палаток и спальников не берем,  всем
ясно? Только полог и подстилку для каждого на первый случай, а потом я
вас научу обходиться без этого. И четвертое, оно  же  главное:  ничего
горячительного! У кого увижу  спиртное,  тому  лично  отломаю  руки  и
скормлю  их  остальным!  -  По  рядам  гимназистов  прошли  смешки.  -
Запомните:  зимой  в  лесу  пить  опасно  и  кощунственно,  для  этого
существуют квартиры, молодежные клубы  и  телефонные  будки!  Усвоили?
Пошли далее...
   - Ты это всерьез? -  спросил  он,  утирая  пот  со  лба,  когда  мы
остались одни. - Зачем тебе с нами?
   - Хочется.
   Димка постучал себя пальцем по лбу.
   - Температуру мерил?
   - Хочется! - повторил я с вызовом.
   - Поспи и пройдет, - посоветовал он и тут же спохватился: - Нет, ты
себе не вообрази ничего такого, я был бы только рад тебя взять, вдвоем
мы с этой бандой веселее справимся, а только... не советую. Тебе  ведь
какое-никакое удовольствие получить нужно? Не будет тебе удовольствия.
Понял?
   Да,  меняет  нас  время...  Вот  и  Димыч  зачем-то  стал  со  мной
дипломатничать, оправдываться стал  передо  мной,  вместо  того  чтобы
молча сунуть мне под нос кукиш,  как  бывало  между  нами  когда-то  -
просто, доступно и необидно. Вот и я, вместо того  чтобы  как  следует
треснуть его ладонью по спине и высказать ему все,  что  думаю  о  его
неуклюжих реверансах в мой адрес, потребовал только:
   - Поясни.
   - Забыл ты Школу, Миша, - сказал Димка с  сожалением.  -  Хотя,  по
правде, Школа - та еще аномалия,  леший  с  ней...  Короче,  объяснить
тебе, что будет? - Он осклабился. - Объясняю. Во-первых, имей в  виду,
что завтра к месту сбора  явятся  несколько  родителей,  обеспокоенных
тем, как бы их дорогих чад не поморозило, не простудило и не  загрызло
волками, медведями, саблезубыми тиграми и прочей вымершей фауной. И  я
буду битый час рассыпать перед ними перлы  своего  красноречия,  а  ты
будешь слушать, зевать и  прыгать,  чтобы  согреться,  дурак  дураком.
Во-вторых, вести в лес с ночевкой два десятка  обормотов,  да  еще  по
первому разу - радость небольшая,  можешь  мне  поверить.  Для  начала
Матищев и Чупрыгин подерутся за  коровьи  глазки  Анечки  Шанцевой,  и
совершенно напрасно, поскольку глазки  эти  давно  смотрят  в  сторону
балбеса Суходоева из девятого "А". Потом кто-то начнет  ныть,  кому-то
на ногу уронят полено,  кто-то  решит  подшутить  и  спрячется,  чтобы
послушать, как мы оглашаем лес глупым  ауканьем,  и  при  прочесывании
леса кто-нибудь в самом деле  потеряется,  ну  а  в  конце  концов  ты
возвращаешься домой злой как черт  с  ощущением  бездарно  потерянного
времени и твердым  намерением  никогда  не  иметь  дел  с  молодняком.
Убедил?
   - Красно говоришь, - похвалил  я.  -  Век  бы  слушал.  Кстати,  ты
вернуться часом не подумываешь?
   - А что, есть вакансия?  -  Димка  неприятно  усмехнулся.  -  Твоим
пресс-секретарем?
   - Дубина. Лет пять на низовке, естественно, проведешь,  ну  и  что?
Кто в нашем выпуске был самый способный? Ты.  Функционер  бы  из  тебя
вышел - блеск,  не  мне  чета.  Соглашайся,  а?  Кардинала  как-нибудь
уломаем.
   - Правду сказать? - спросил Димка.
   - Ну?
   - Не хочу. Не ты первый предлагаешь. Просто не хочу.
   - Ну и дурак.
   - Ну и переживу, что дурак, - отрезал он. - Ты-то зачем  с  нами  в
лес просишься?
   - Хочу отдохнуть, вот и все.
   - Ладно, - сдался Димка. Все-таки он  был  доволен,  правда,  ровно
настолько же удивлен моей настойчивостью,  и,  боюсь,  не  вполне  мне
поверил. - Я тебя предупредил, а там как знаешь. Только не  опаздывай.
Да, насчет моего должка... Подождешь еще немного, а?
   - О чем речь, - уверил я. - Может, тебе еще надо? Ты скажи.
   Он даже испугался - за свою независимость, как  я  понял,  -  и  я,
естественно, не стал настаивать. Бог ему судья. По идее, я должен  был
бы испытывать к  нему  легкое  презрение,  а  вот  не  было  этого  ни
капельки. Было во мне что-то другое, не очень приятное...
   Может быть, зависть?
   Заехав по пути домой в банк, я обналичил часть своих денег.  Как  я
подсчитал заранее, банкноты дали лишний  килограмм  веса,  но  с  этим
приходилось мириться. Если мой отчаянный финт удастся, довольно долгое
время мне не придется пользоваться кредитной карточкой.
   Кое-что из  снаряжения  сохранилось  у  меня  в  кладовке,  кое-что
пылилось на антресолях. Большой рюкзак и маленький герморюкзачок  -  с
ним я нырял  в  сифоны  пропастей  Бзыбского  хребта.  "Дыхалка"  тоже
оказалась  в  порядке  и  даже  с  заряженным  до   трехсот   атмосфер
баллончиком. Разве что резиновый  загубник  время  испещрило  сеточкой
трещин. Давненько я не держал тебя во рту, приятель... Хочешь в сифон?
   Утром я еще  раз  тщательным  образом  проверил  содержимое  малого
рюкзачка.  Кажется,  все  было  на  месте.  Еда.  Денежный  кирпич   в
дополнительной гермоупаковке. Разные мелочи. Карманный комп -  куда  я
без  него?  Табельное  оружие.  Табельный  мозгокрут.  Что  еще?  Жаль
коллекцию топоров - придется оставить тут, на растаскиванье...
   Дискета-монетка полетела в камин. Вспыхнул и погас факел синеватого
пламени. Все.
   Напоследок я поймал Бомжа и, чувствуя угрызения совести, вынес  его
на крыльцо.
   - С собой взять не могу, а  дома  оставить  не  получается.  Ты  уж
извини.
   Бомж шевельнул хвостом, вопросительно мякнул и легонько цапнул меня
за запястье. Он еще не догадался, что с ним  не  играют,  и  это  меня
устраивало. Больше всего на  свете  мне  не  хотелось  увидеть  в  его
зеленых искрах одну очень простую вещь - понимание.
   - Весна скоро, - сказал я ему. - Не пропадешь!
   Не знаю, смотрел ли он мне вслед - я ни разу оглянулся.


3

   Топаем.
   Просека в лесу пряма,  как  автострада,  и  скучна  до  отвращения.
Большинству гимназистов до чертиков надоело месить снег, но  у  Димыча
на этот счет своя теория. Подозреваю, что она звучит так:  "Чем  хуже,
тем лучше". Извращенец.
   От нас давно валит пар, а Димкины усы обросли инеем  и  сосульками.
Морозный и влажный мартовский день на исходе. Солнца не  видно,  и  не
деревья тому виной,  а  аморфная  облачная  каша,  за  какие-то  грехи
обрушенная сверху на  столичные  окрестности.  Вроде  киселя.  Никакой
поэтики, но это-то, как видно, и нужно специалисту по  выживанию.  Что
он себе вообразил - что его подопечные после окончания  гимназии  всей
толпою бросятся покорять Таймыр?
   Сам по себе лес тут ничего. Пусть только кончится весь этот  кошмар
-   приеду   сюда   летом,   обещаю.   За   трюфелями,   например.   С
поисково-землекопным устройством породы ландрас. Шерше, Хавроша!
   То ли  светило  уже  свалилось  за  горизонт,  то  ли  еще  нет,  -
непонятно. Пока доберемся до места, где Димка собирается  учить  своих
экстремистов выживать, стемнеет окончательно. Ничего не имею против.
   Пусто. Что-то не видно поблизости никаких служак - ни моей  охраны,
ни ребятишек Кардинала. Своим я вчера  основательно  накрутил  хвосты,
заявив, что на их служебную инструкцию мне трижды плевать,  и  если  я
еще раз увижу во время прогулки хоть одну  рожу...  Они  смолчали,  из
чего, однако, было бы крайне опрометчиво сделать вывод, будто никто за
мною не увязался. Но более вероятно, дежурный наряд движется на машине
по ближайшей дороге, отслеживая мои перемещения по сигналу "пайцзы"...
   - Эй! - орет Димка. - Не растягиваться!
   Вроде бы все гимназисты на виду, но тут  далеко  позади  из  кустов
выносит еще двоих: не то выясняли отношения, не  то  справляли  нужду.
Рысцой догоняют. Свои.
   - Будь другом, посчитай их, - молит Димыч. - У меня  уже  в  глазах
рябит. Нельзя таким кагалом в, лес ходить.
   Считаю. Плохо видно - сумерки.
   - Восемнадцать.
   - Ну? - Димка удивлен.  -  А  было  семнадцать.  Нас  с  тобою  ты,
случайно, не посчитал?
   - Нет, конечно.
   - Если размножаются,  это  еще  не  самое  страшное,  -  философски
вздыхает Димка. - Было бы хуже, если бы пропадали.
   Смеемся.
   - Да уж. Родители не поймут.
   По-над замерзшим Осетром гуляет ветерок. Река -  серый  в  сумерках
извилистый каньон, сжатый стенами леса. Дотрюхали.
   - Под лежбище место утоптать, под костер - расчистить!
   За костер они хватаются все вместе, для начала наполнив лес хрустом
ломаемых сучьев, и на очищенной от снега  площадке  растет  гигантское
сооружение, больше всего похожее на баррикаду, сильно пострадавшую  от
артобстрела.  Кряхтя,  тащат  такие  экземпляры  коряг,  которые   при
минимальной обработке взяли бы первый  приз  на  конкурсе  абстрактной
деревянной скульптуры, и валят в  костер.  За  всем  этим  безобразием
Димка наблюдает с непроницаемым лицом индейского вождя, и  даже  я  не
могу понять: действительно он расстроен или потешается?
   Тем временем делается попытка запалить баррикаду  снизу,  для  чего
под сооружение подпихиваются комканые газеты. "Дай я". "А почему  ты".
"Ты не умеешь!" -  кого-то  хлопают  по  маковке,  чиркают  зажигалки,
прыгает  тщедушный  огонь,  и  сразу  становится  видно,  что   детали
баррикады по преимуществу безнадежно  сырые,  с  толстой  обледеневшей
корой, так что шансы погреться у костра  у  меня,  пожалуй,  невелики.
Перед глазами встает крамольное видение миски с макаронами. Закуриваю,
чтобы отогнать. Тинейджеры, толкаясь,  пихают  в  едва  тлеющую  искру
всякую дрянь, и каждый вопит, что его дрянь самая сухая. В присутствии
двух взрослых дядей они следят за лексикой, и наибольшей популярностью
пользуется у них ботаническое слово "лопух". Затягиваясь сигареткой, я
размышляю о великом значении символов. Пусть они символами и остаются,
так будет  лучше.  Если  бы  сказанные  слова  имели  дурную  привычку
овеществляться, очень скоро  вся  Земля,  включая  ледники  и  пустыни
безводные, покрылась бы лопухами один развесистее другого.
   Кто-то, сопя, дерет бересту на  растопку.  Я  выщелкиваю  окурок  в
сугроб - каждая затяжка дает понять, что  желудок  мой  пуст  и  очень
хочет чего-нибудь внутрь.
   - Дрова сырые, - сообщает белобрысый экстремист. - Без  бензина  не
загорятся.
   Бензина у них, разумеется, нет, зато  есть  растворитель  -  гордый
владелец его, тряся у каждого перед носом бутылкой с плещущейся в  ней
жидкостью, заявляет, что сунул ее в рюкзак в последний момент, и имеет
вид благодетеля.
   - Сейчас точно подожгут кого-нибудь, - мрачно предрекает Димка. - А
ну дай сюда! - Разогнав  всех  попавших  под  руку,  он  одним  точным
движением отправляет содержимое бутылки прямо в чахоточный огонек. Тот
немедленно гаснет, и в воздухе распространяется запах  крепкой  химии.
Кое-кто из экстремистов откровенно ржет.
   - Что за дрянь? - спрашиваю я с опаской.
   - Не знаю. - Димка  сконфужен  и  нюхает  бутылку.  -  Не,  это  не
растворитель. Это, наверное, от насекомых... Гадость какая.
   - Теперь в лесу ни одного клопа не останется, -  комментирую  я.  -
Все до одного перебегут в город.
   Димка с рычанием набрасывается на потухший костер и раскидывает его
ногами. Нечего  делать,  иду  собирать  валежник.  Вдвоем,  окруженные
злорадным  любопытством  тинейджеров,  мы   разжигаем-таки   небольшой
костерок. Можно согреть руки.
   - Городские дитяти, - извиняющимся шепотом поясняет Димка. - Ничего
пока не умеют, рюкзаки  вон  где  попало  побросали  -  пикник,  а  не
экстремальное выживание. В следующий раз они у меня вообще  без  вещей
пойдут, поучатся на своей шкуре уму-разуму...
   Он еще что-то говорит про шкуру, но я уже не слышу. Боль  вонзается
в голову моментально, стоит мне подумать о том, что - пора... Терпеть!
Надо выдержать, чего бы мне это ни стоило.
   -  Пойду  выберу  сушину,  -  говорю  я,  стараясь  придать  голосу
непринужденность. Кажется, получается. - Нодью сделаем.
   - Не лезь, - пытается остановить Димка. - Они сами.
   - Замерзнем мы тут, пока они сами!
   Иногда "демоний" можно обмануть без водки и  таблеток,  по  крайней
мере на время. Ничего  особенного  не  происходит,  криминала  нет,  я
просто иду по дрова - что может быть банальнее  этого  занятия?  Я  из
лесу вышел, был сильный мороз...
   - Рюкзак бы скинул, - бросает мне вслед Димка, друг мой  по  Школе,
малая частица меня самого. (Прости меня, Дима.) - Что ты его на  спине
таскаешь, в самом деле?
   Делаю вид, что не расслышал. Пусть думает,  будто  я,  приустав  от
сидячей жизни, ищу нагрузок. Это он привык в лес нагишом ходить, а для
спелеолога мой рюкзак вообще не вес.  Когда  мы  уходили  на  месяц  в
Снежную, на каждого  из  нас  приходилось  двести  килограммов  еды  и
снаряжения.
   Прости меня, Дима, за то, что я намерен сделать. Простишь ли?
   Некогда думать об этом, и вообще хватит слезливой лирики. Лучше  уж
материться, тем более что я основательно  вязну  в  снегу,  с  усилием
выдирая ноги, и вдобавок  мне  никак  нельзя  двигаться  прямо,  нужно
выписывать петли, топтаться  там  и  сям,  изображая  цепочкой  следов
поиски сухой лесины. Свет костра меркнет в отдалении. Уже почти совсем
темно, и будет очень скверно, если я заплутаю. У меня в  запасе  минут
десять, от силы пятнадцать -  потом  меня  хватятся.  Если  не  терять
головы, я успею.
   А голове моей как раз хуже некуда: "демоний" просто  неистовствует.
Терпи!.. Можешь хоть выть, отсюда уже не услышат, - только иди. Иди  и
терпи, сволочь!..
   Спуск к реке. Теперь цепочка моих следов пряма и недвусмысленна,  в
ее значении не усомнится никакой сыскарь: не найдя  достойной  сушнины
на правом берегу, этот обалдуй  Малахов  топает  на  левый,  не  зная,
разумеется, того, что как раз на этом  участке  реки  быстроток  редко
позволяет льду достичь безопасной толщины...
   Зато на береговом припае  наст  схватился  так,  что  не  останется
никаких  следов  моих  эволюции.  Можно  еще  сымитировать  падение  -
поскользнулся,  мол,  забарахтался,  -  но,   кажется,   это   лишнее.
Мембранный гидрокостюм-термостат и "дыхалка" у меня в рюкзаке на самом
верху... Три минуты на переодевание. Герметический  рюкзачок  с  моими
вещами -  одежда,  стограммовые  сухие  рационы  спецназа,  мозгокрут,
"шквал", кое-что  еще  -  пристегнут  к  спине,  к  запястью  примотан
фонарик-карандаш, загубник  сунут  в  рот,  на  глазах  -  двухслойные
контактные линзы для подводного плавания, а к груди  приторочен  малый
баллончик с кислородно-гелиевой смесью. Хватит на сорок минут. За  это
время я должен проплыть подо льдом два километра вниз по течению,  где
в реку низвергаются стоки Бортниковской ТЭЦ и в самые трескучие морозы
не бывает льда. Не запутаться бы мне в придонных корягах, не  потерять
бы герморюкзачок... Дальше - проще. Внешний  рюкзак  с  ненужными,  но
тщательно  подобранными  шмотками  и  "пайцзу"  несу  в  руке.   Когда
взбешенный Кардинал прикажет взломать речной лед,  их  найдут  на  дне
после многодневных поисков. Правда, если для меня все сложится удачно,
моего тела им никак не найти, а я слишком хорошо знаю Кардинала, чтобы
воображать себе, будто он  после  первого  прочесывания  дна  все  еще
сохранит веру в несчастный случай... Неделя, две - самое  большее,  на
что я могу рассчитывать.
   Мне хватит...
   Хоть бы Димка догадался не пустить своих экстремистов на лед!
   Я делаю шаг, другой. Вряд ли их будет больше пятнадцати. Еще  можно
остановиться, еще можно повернуть назад,  а  "демоний"  просто  вопит:
стой, дурак, стой! Не делай этого, не  совершай  глупой  ошибки,  цена
которой - жизнь!  Еще  можно  отмотать  назад  это  кино  -  потом  не
поправишь, подумай дважды и  трижды,  прежде  чем  сделать  оставшиеся
шаги...
   Я думал. Не два раза и не три. Я думал об  этом  постоянно  с  того
дня, как узнал правду. И что? Еще подумай...
   Боль болью, но и помимо нее я чувствую себя  довольно  погано.  Для
человека, воспитанного в Школе, мои действия  более  чем  неадекватны.
Прости меня, Дима: у тебя будут неприятности, но не  за  них  ты  меня
прости, а за то чувство вины и беспомощности, что я тебе оставляю.  Ты
ведь не простишь себе моей гибели, ты  станешь  винить  в  ней  прежде
всего себя, наплюешь на выводы следствия и  в  мучительном  запоздалом
самобичевании  припомнишь  каждую  минуту   нашего   общения,   каждое
несказанное слово, которым  ты  мог  бы  меня  предостеречь,  помешать
нелепой, как тебе покажется,  случайности,  но  не  предостерег  и  не
помешал. И ты придешь к единственному и неизбежному для  тебя  выводу:
ты виноват. А когда ты узнаешь, что я жив... Впрочем,  лучше  тебе  не
знать.
   Шаг. Еще шаг. Середина реки. Здесь русло выгнуто дугой, и  стрежень
ближе к том