запускали программу  с
дискеты, а что?..
   А ничего.
   - Спасибо  за  ценные  замечания,  Отто  Оттович.  Я  рад,  что  мы
поговорили откровенно.
   - Для меня честь  работать  с  вами,  Михаил  Николаевич.  -  Штейн
по-офицерски поклонился, боднув головой.
   Гипноз   еще   действовал.   Я   ощупью   набрал   комбинацию   для
экспресс-выхода. Сегодня у Штейна будет неважное  самочувствие,  и  он
спишет его на магнитную бурю.
   - Не вгоняйте меня в краску, Отто Оттович, это для меня  честь.  Ну
все, идите.
   Выпроводив Штейна, я некоторое время улыбался в потолок. Дело  было
сделано, и затылок не болел.
   Ну что, сказал я "демонию", съел?
   Двое из троих были живы. Третья покончила с собой  совсем  недавно.
Кручкович перестраховывался, когда говорил о  необходимости  просмотра
дрожащих картинок не реже раза в месяц.
   Теперь я знал почти все.
   А чего не знал, о том догадывался.
   И уже начинал понимать, что улыбаться мне, в сущности, нечему...


Глава 7

                         Неадекватная реакция

                                 Оставь же их и то, что они измышляют.

                                                                 Коран

   ..."Шквал" в моих руках  коротко  сотрясается  и  умолкает.  Шустро
прыгают гильзы, катятся по  бетону.  На  той  стороне  гаража  фигурка
спотыкается на  бегу,  падает,  перекатываясь  в  падении  под  защиту
шеренги автомобилей. Наверняка задет, но не сильно. Все бы так.
   Еще одна короткая очередь - и я броском меняю позицию. Там,  где  я
только что был, со звуком смачного плевка вспухает бугор клейкой пены.
Успел. Приходится экономить боеприпасы, иначе я, пожалуй, уже  оставил
бы нацбез с носом. Ушел бы, как уходил всегда. Как в прошлый раз  -  в
опиокурильне. Как в позапрошлый - в поезде. Как в позапозапрошлый -  в
тайге. Ни за что  больше  не  заберусь  в  тайгу,  тайга  стала  сущим
кошмаром - ан все-таки я вывернулся, дошел живым и в руки не дался,  а
дальше было уже совсем просто. Горячо надеюсь, что тот  тип  в  поезде
остался жив.
   Есть секунда кинуть взгляд на перистальтическую ленту. М-да... Если
так пойдет дальше, держать этих ребят на дистанции я смогу еще  минуты
три - а потом?!
   Если вообще есть хоть один шанс уйти - уйду, куда я  денусь.  Я  от
бабушки ушел, я от дедушки ушел... фиолетовая вспышка!  Грохот!..  Ну,
это мы уже проходили...
   Не знаю, кто на этот раз меня застукал, кому повезло в  ловле  рыбы
вслепую - нацбезу, МВД или людям Кардинала? Но кем  бы  они  ни  были,
разрыва спецгранаты они берегутся точно так же, как я,  следовательно,
мы квиты. Вряд ли кто-то из них успел заметить, как я свалился  в  яму
под грузовиком.
   Точно. "Демоний" не протестует: я все делаю правильно! Они потеряли
меня из виду, а значит, начнут слегка осторожничать: получить  пулю  в
ногу не хочется никому. Они уже поняли, что я опять стреляю только  по
ногам, и до решительного момента  попытаются  не  спровоцировать  меня
взять прицел повыше. От остромордого  гостинца  "шквала"  на  двадцати
шагах нет защиты, кроме танка.
   Убивать, к счастью, не нужно: и самому претит, и "демоний" пока  не
советует. Он прав. Не знаю, как насчет "гвардейцев" Кардинала, но и  в
МВД, и в нацбезе привыкли мстить за своих убитых.  Они  это  умеют,  и
плевать им на гнев Кардинала и на просвистевшее мимо носа поощрение  -
убийцу, хотя бы и невольного,  поставят  в  условия,  при  которых  не
пристрелить его станет невозможно.
   Я это знаю. И знает Кардинал. Только он не  успеет  сменить  личный
состав группы захвата.
   - Михаил Николаевич!
   Вздрагиваю. Хороший мегафон,  но  голос  искажен  сложным  эхом  от
бетонных  стен.  Кажется,   говорят   вон   оттуда,   из-за   красного
шестиколесного джипа, Крайнего в том ряду. А может, и нет.
   Давненько со мной не разговаривали.
   - Вы слышите меня? Я хочу сделать вам честное предложение...
   Руки и сердца, что ли?
   Лучше не отвечать. Пока они не  знают,  где  я,  мое  положение  не
безнадежно. Не то чтобы преимущество было  на  моей  стороне,  но  все
же...
   - Вы слышите меня, Михаил Николаевич? - настаивает неизвестно  кто.
- Можете не отвечать, дело ваше. Но послушайте, что я вам скажу...
   Этот  настырный  тип  умеет  обращаться  со  своим  голосом   почти
виртуозно, будто тоже кончал Школу. И повысит где надо тон, и понизит,
где следует, и добавит местами особой, тщательно выверенной  вескости.
Специалист...
   - Поверьте, у  вас  нет  ни  малейшего  шанса.  Положите  оружие  и
выходите, вам не будет причинено  никакого  вреда.  Поверьте,  вам  не
следует бояться за свою жизнь...
   В последнем я как  раз  не  сомневаюсь.  Всадят  в  мякоть  ампулу,
максимум - прострелят ногу. Для гарантии.
   - Послушайте, - уговаривает невидимый ловец меня, - мы уважаем  вас
как профессионала, ваши качества  сделали  бы  честь  любому  из  нас,
однако сейчас вы попались. Я хорошо  понимаю,  что  вам  непросто  это
признать, и не тороплю вас.  Подумайте,  еще  несколько  минут  у  вас
есть...
   У меня нет нескольких  минут,  нет  и  секунды.  Укол  в  голову  -
опасность рядом!
   Парень в нелепом костюме - "дурилке"  -  нарочито  ярком,  слепящем
хаосом цветных бликов, дабы сбить с толку реакцию и  глазомер  объекта
захвата, - распластался в прыжке. Какой может быть прыжок в щели между
днищем грузовика и краем  ямы  -  однако  он  в  прыжке!  Отшатываюсь,
выбрасывая руку навстречу. Очередь!..
   Он сам виноват. Некогда целить в ноги.

x x x

        "...Все  свои  силы,  опыт,  способности  и   влияние   я
     употреблю на  служение  обществу,  которое  меня  воспитало,
     стране, в  которой  я  живу,  а  также  всему  человечеству,
     насколько это будет от меня зависеть.
        ...Никогда ни при каких  обстоятельствах  я  не  потребую
     награды за свое служение.
        ...Я безоговорочно подчинюсь решению суда чести.
        ...Я заранее согласен с тем служебным положением, которое
     мне будет  определено,  и  на  любом  посту  буду  честно  и
     добросовестно исполнять свой долг.
        ...Никогда ни при  каких  обстоятельствах  я  не  применю
     знания, полученные в Школе, во вред Школе, Службам и стране.
     Я  не  причиню  вреда  никакому  человеку,  если  этого   не
     потребуют интересы Службы... "

                                     (Из Клятвы выпускника Школы)


1

   - Мне кажется, очень преждевременно, -  сказал  Нетленные  Мощи.  -
Имейте в виду, я намерен  на  этом  настаивать.  По-моему,  мы  делаем
серьезную ошибку. Вы вспомните, сколько времени мои гаврики бились над
этой проблемой, а толку было чуть. Никто пока не убедил  меня  в  том,
что проблема вообще разрешима. У вас есть возражения?.. Вот и  хорошо,
что нет. Короче говоря, я  решительно  против  того,  чтобы  принимать
сейчас какие-то меры против Михаила Николаевича. Дайте ему поработать,
а суд чести ни от кого не уйдет. Наоборот, я  считаю,  что  мы  должны
оказать ему помощь всеми наличными  силами.  Простите  меня,  но  ваши
доводы меня не убеждают. Приведите мне хоть один толковый  аргумент  в
пользу того, что нынешний руководитель Санитарной службы  должен  быть
наказан, вот тогда  это  будет  не  сотрясание  воздуха,  а  серьезный
разговор.
   - Мрут, - не разжимая зубов, уронил Расторгуев из Службы  спасения.
- Уже по две тысячи ежедневно, и чем  дальше,  тем  больше.  Как  мухи
выздоравливают. Это не аргумент?
   - Как мухи мрут, ты хотел сказать?
   - Как мухи выздоравливают. Это Гоголь. Стыдно  не  знать.  Тридцать
пять тысяч одних курьеров. На тот свет.
   Нетленные Мощи побагровел. Даже  мослатый  кулак  его,  лежащий  на
зеленом сукне стола, пошел красными пятнами.
   - Во-первых, не тридцать пять тысяч, а уже значительно больше  ста.
А во-вторых, может  быть,  хоть  сегодня  обойдемся  без  цитат?  Дело
серьезное и уже, к сожалению, спешное. Я, собственно, вот о  чем  хочу
напомнить: к настоящему моменту  существование  проблемы  не  признали
лишь Китай, королевство Лесото, Ватикан и мы. Как руководитель СДЗН  я
могу гарантировать молчание максимум до конца марта, а  потом,  уж  не
взыщите, буду вынужден дать  информации  ход  -  под  моим  строжайшим
контролем, разумеется. Иначе, простите меня, мы будем выглядеть просто
идиотами.
   - Тебя это беспокоит? - спросил Расторгуев.
   - Представь себе, беспокоит! -  Нетленные  Мощи  повысил  голос.  -
Странно, что тебя не беспокоит авторитет Служб. Я не  шучу,  а  ирония
твоя мне противна. Я не намерен заниматься пустой  схоластикой.  Пусть
над нами посмеются наши потомки, пусть осудят и будут стыдиться  таких
предков - мне плевать. Но пусть никто не мешает мне сейчас!
   Малахов молчал. Затылок  не  предупреждал  ни  о  какой  опасности,
"демоний" мирно спал - и все равно рубашка прилипла  к  спине.  Какому
функционеру  приятно  сидеть  в  этом  зале,  смотреть   на   невольно
притягивающее взгляд специальное кресло, отставленное чуть  в  сторону
от  остальных,  и  знать,  очень  хорошо   знать,   _для   кого_   оно
предназначено. Нет таких. Тут сидел Урванцев,  молча  выслушивая  свой
смертный приговор, а до него сидел  Краснопольский,  а  еще  раньше  -
Ильин, но он был оправдан судом чести  и  удачно  дослужил  трехлетний
срок.
   Грянуло не в марте и не в  апреле,  как  сулил  доверившийся  своим
аналитикам  Лебедянский.  В  феврале.  И,  вопреки  прогнозам  тех  же
аналитиков, грянуло не в Китае, не в Индии, не в богом забытом  Габоне
- в Исландии. Малахов оценил жестокую иронию происходящего:  там,  где
населения  некуда  девать,  никого  особенно  не  заботит   повышенная
смертность от самоубийств - во всяком случае,  поправил  он  себя,  не
заботит на бытовом уровне, вне круга друзей и  родственников  усопших.
Зато для небольшой благополучной страны с  населением  меньше  трехсот
тысяч  человек  сотня  необъяснимых  самоубийств  в  год   -   явление
чрезвычайное. Чересчур много, чтобы не  сказать  неприлично  много,  и
очень заметно.
   Четырнадцатого  февраля  -  этой  даты  никогда   уже   не   забыть
функционеру Малахову - джинн выскочил из бутылки.  Одной  телепередачи
из страны,  где  никогда  ничего  не  случается,  кроме  вулканических
извержений, оказалось достаточно, чтобы детонатор рванул и мир  охотно
сдетонировал и содрогнулся. На следующий день  -  как  сговорились!  -
последовало  выступление  премьера  Новой  Зеландии,   затем   Швеции,
Нидерландов, Монако... Пресса взвыла. Прорвав  чахлые  плотины,  пошел
мутный вал. Пандемию самоубийств уже успели окрестить "серой  смертью"
и "чумой в маскхалате".  Покинули  архивы  и  вновь  обошли  весь  мир
телекадры полуторагодичной давности о том, как известный  мексиканский
тореро - кумир публики вдруг ни с того ни с сего встал столбом посреди
арены и безропотно позволил себя забодать. Оргкомитет запланированного
на середину марта социологического конгресса в Мадриде принял  решение
заслушать  доклад  доктора  социологии  Рамона  Меньеса  ди   Оливейра
(университет  Севильи)  о  положении  дел  с  аномальным  суицидом  на
Пиренейском полуострове. Известие об этом  Малахов  получил  буквально
вчера.
   Лавина. Самое начало. Гул над головой... Никаких  признаков  паники
по миру пока не наблюдалось. И  неудивительно:  всему  свое  время.  В
двадцатых числах февраля Малахов отметил, что боль перестала тревожить
его, когда он - для пробы - принимался думать об осторожном  внедрении
методики Филина - Кручковича. С этого времени  он  понял,  что  должен
решить для себя окончательно: да  или  нет.  Невозможно  прятаться  за
болью, если боли нет. "Демоний" подсказывал:  пора.  С  этого  времени
пошел  отсчет.  Собранный  Кардиналом  "малый   синклит"   -   четверо
функционеров и сам Кардинал - решал судьбу "Надежды" и лично Малахова.
В самом лучшем случае признают трудности чрезвычайными и  дадут  такой
карт-бланш, который функционеру не снится и в розовых  снах.  В  самом
худшем случае постановят собрать суд чести.
   Функционеры.  Бывшие  функционеры,  отслужившие  свой  срок,   ныне
уважаемые  эксперты  и   консультанты   при   Службах.   Потенциальные
функционеры, вчерашние выпускники Школы - зубастый  молодняк,  опасный
желанием занять твое место. Эти  спуску  не  дадут.  Стареющие  мэтры,
помнящие основание Школы, не удостоенные в  лучшие  свои  годы  кресла
руководителя Службы и уже почти ни на что не надеющиеся, -  среди  них
попадаются всякие,  от  снисходительных  до  озлобленных.  И  наконец.
Кардинал с правом вето на любое решение суда,  как  благоприятное  для
подсудимого, так и наоборот...
   Исполнение приговора, как  водится,  оставят  за  осужденным.  Три,
четыре дня они будут ждать.  Не  дождавшись  -  помогут,  как  помогли
Краснопольскому, и  Кардинал  втихомолку  признает,  что  Школа  опять
допустила брак.
   - Погодите-ка, -  произнесла  Сонечка  Энгельгард,  единственная  в
истории  Служб  женщина-функционер.  Тряхнула  копной   рыжих   волос,
повернула к Малахову лошадиное лицо. -  Мне  кажется,  мы  отвлеклись.
Вопрос как будто был поставлен предельно ясно: что делать с  одним  из
нас? Полагаться и дальше на профессионализм  Михаила  Николаевича  или
менять коней на переправе?  Если  вы  тут  намерены  обсуждать  другие
вопросы, то я, пожалуй, пойду, у меня в Конторе дел невпроворот...
   Сонечка, кажется, за меня, отметил Малахов. А вот Нетленный  что-то
крутит, хотя изо всех сил делает вид, что тоже за. Расторгуев  еще  не
высказал своего  мнения,  ждет.  Хотя,  по  идее,  без  крайней  нужды
функционер не станет  топить  функционера,  рождая  опасные  для  себя
прецеденты... Но самое главное - Кардинал. В чью пользу выскажется он?
   В мою, понял Малахов, ясно же. Будь иначе, выть бы  мне  сейчас  от
боли в черепе, кататься бы по полу...
   Значит  -  пшик.  Последствий  не   будет   и   не   планировалось.
Превентивная воспитательная мера, не более того. Чтобы поставил на уши
всех, кто еще не стоит в этой позе, и форсировал "Надежду" так,  чтобы
проблеск решения замаячил на горизонте уже через месяц, максимум через
два...
   Не хочу, подумал Малахов. Этого я  не  хочу.  Вы  не  знаете,  кого
собираетесь спасать, а я знаю. По правде сказать, теперь я очень хотел
бы не знать этого. И я работал бы как вол, не зная сомнений... То есть
не то, сомнений в частностях у нас всегда  было  хоть  отбавляй,  -  а
сомнений в главном! Нас учили, и мы твердо знали: если есть хоть  один
шанс из ста за то, что наши потуги вылечить общество не есть шаманские
пляски с бубном, бессмысленное камлание у постели  ракового  больного,
мы должны этим заниматься, и кончено.
   Но что делать, если сама природа человека берется  лечить  общество
так, как  никакому  функционеру  и  не  снилось?  Жестоко  лечит?  Да,
разумеется. Но ведь она не умеет по-другому. И  мы  не  умеем...  если
пытаемся лечить радикально.  Какой  долг  выше:  перед  людьми?  перед
страной? перед человечеством?
   Лучше на свет не рождаться, чем отвечать  на  вопросы,  не  имеющие
ответов! Любой ответ - преступление, любой  выбор  образа  действия  -
преступление вдвойне...
   Ловушка. Волчья яма.
   Можно обмануть. Обманывать природу мы умеем. Гениальному  Филину  и
упрямому Кручковичу это удалось - хоть  сейчас  неси  их  дискетку  на
телецентр. Среди массы известных психологам способов довести  человека
до навязчивых мыслей о  суициде  -  вот  первый  и  пока  единственный
эффективный способ помешать человеку убить себя! Что с того,  что  это
насилие над волей и пахнет промыванием мозгов? Плевать. По  тому,  что
известно об авторах метода,  трудно  поверить,  чтобы  подобные  мысли
могли их остановить.
   Их остановило  другое.  Должно  было  остановить.  Остается  только
неясным, кто из них и когда обратил  внимание  на  факт,  лежащий  вне
всяких категорий науки: на то, что отбор прежде всего и даже прицельно
косит подлецов, преступников, наркоманов, выжиг, безмозглых  пустышек,
тупых  исполнителей   со   стерильной   совестью   и   прочую   накипь
человеческую; что очень трудно предсказать  теперь  будущее  человека,
которому ты всегда рад пожать руку, зато очень легко предвидеть судьбу
тех, кому ты не только никогда не подашь руки, но  и  постараешься  не
дышать с ними одним воздухом. Относительно них можно ошибиться  только
в сроках: завтра? через полгода? через год?
   И тогда кончится история человечества -  кровавая  и  удивительная,
великая и бесчеловечная,  потрясающая  воображение  взлетами  мысли  и
падениями в глубочайший мрак, под удары грязных  дубин,  в  костры,  в
лагеря, в ужас  войн,  в  мир  тупоумно-наглого  человека  жрущего,  в
генезис пыжащихся  ничтожеств.  И  начнется  нечто  совершенно  новое.
Понятно, отчего столько времени мыкались  без  толку  аналитики:  поди
разберись, что самоубийца - подлец! Как проверить? Ни в  одной  анкете
нет такого пункта...
   Не верится, что Филин не анализировал, как  в  общих  чертах  будет
выглядеть мир _после_ катаклизма.  Срок  порядка  двух  лет  вовсе  не
препятствие к разработке социологических моделей хотя бы самого общего
порядка.
   Практическая евгеника. Сама собой. Без всякого участия  конкретного
человека, но приводимая в действие всем человечеством, желает оно того
или нет. Те же лемминги - спасение в очищении. Мелкие  грызуны  уходят
прочь и еще,  наверное,  могут  выжить,  встретив  отдаленные  кормные
места, где психополе вида, наверное, слабее... Куда уйти  людям?  Если
бы сто лет назад человечество  начало  вкладывать  безумные  деньги  в
космические программы, ходило голое и босое... Нет, и тогда не  успели
бы мы. Да и кто в прошлом веке согласился бы спасать правнуков за свои
кровные?..
   Что  ж,  человечество  спокон  веку  делает  все  возможное,  чтобы
исчезнуть навсегда с лица этой планеты, и жутко обидится непонятно  на
что, если увидят, что ему это, кажется, удается.
   Но люди не лемминги, вот в чем  дело.  Освободите  человечество  от
балласта, от липкой болотной грязи на ногах, - и оно  рванет  ввысь...
Не нужно  никакого  моделирования,  чтобы  знать  это  наверняка.  Мир
честных, активных, умных людей! Утопия, которую  не  надо  строить,  -
_достаточно не делать ничего!_
   - Благодарю всех, - сказал наконец Кардинал, и  при  первых  звуках
его голоса Расторгуев, азартно что-то доказывающий  Нетленному,  умолк
на полуслове. - Мне было важно узнать ваше мнение, спасибо.  Я  никого
не задерживаю, кроме вас, Михаил Николаевич...
   Малахов остался, чувствуя себя, как  на  иголках. В  гулком  здании
затихали вдали шаги Домоседова,  Расторгуева  и  Энгельгард  -  слышно
было, как мимо парадного вестибюля с ничего не значащей  вывеской  они
свернули в тесный внутренний дворик, где едва  хватает  места  десятку
автомобилей и каптерке для водителей и  охраны,  -  а  лысый  старичок
долго молчал, прежде чем сказать:
   - Ну и что ты думаешь делать, Миша?
   Малахов передернул плечами - неуместный, мол, вопрос.
   - Работать, конечно. Теперь проще, без этих тайн мадридского двора.
Гриф "зеро-прим" я уже снял, спасибо, что разрешили.
   Теперь Кардинал смотрел на него  с  ясно  различимым  любопытством.
Захотелось поежиться. Ничего неуютнее невозможно и придумать -  словно
размышляет человек на берегу, чем швырнуть в утопающего:  спасательным
кругом? камнем?
   - Ну-ну. Работай, Миша, работай. Плохо ты выглядишь,  вижу.  Трудно
тебе, а?
   - Что трудно, Павел Фомич? - тупо спросил Малахов.
   Кардинал встал -  шаркнули  по  полу  ножки  отодвигаемого  кресла.
Яйцеобразный животик колыхался  туда-сюда  в  такт  мелким  старческим
шажкам - пять шажков в одну сторону, пять в другую.
   - Сам знаешь что, Мишенька. Тяжело думать о том, о  чем  думать  не
хочется, а? А ты не думай, сразу легче станет. Мне дай, я думать буду.
Да и не твоего ума это дело, уж ты мне поверь. Домоседов поверил, и ты
поверь. Сорвешься еще понапрасну,  а  мне,  ма