вали по столу.
   - Нет, не уклонялся, -  наконец  отозвался  начальник.  -  Есть  запись
ходатайства Архимеда насчет яслей. Да, хлопотал.
   И глаза начальника открылись до полного размера.



   5. СНОВА III ВЕК ДО Н.Э.

   - Ну, как постигаете? - спросил командир.
   Человек в хитоне  продолжал  что-то  чертить  на  песке,  насыпанном  в
специальный  ящик.  Он  не  услышал   вопроса,   не   заметил   подошедших
космонавтов.
   - Неладно, - сказал существовед, - как только понял, о чем речь, все на
свете позабыл. Лепит схему за схемой. Встряхнет  ящик  и  снова  за  свое.
Ничего не замечает. Хоть из пушки стреляй.
   - Что же его убедило?
   -   Теоретическим   предпосылкам   отказывался   верить,   -   объяснил
существовед,  -  пришлось  демонстрировать   действие.   Помните,   уносил
аппаратуру? Результат налицо.
   Архимед по-прежнему сидел, согнувшись над ящиком.
   - До самой смерти просидит. Хоть убивай, не встанет.
   - Отлет назначен? - спросил существовед, отрывая взгляд от чертежа.
   - Через два часа. Больше тянуть нельзя. Все ясно. Выяснено. -  Командир
кивнул на ящик со схемой.
   - Не  хочется  мне  улетать.  Клад  для  экспериментов.  -  Существовед
вздохнул, и легкие его зашумели, как мехи.
   - Прощайте, Архимед. - Атлет положил руку на плечо человека в хитоне. -
Прощайте.
   - А! - Архимед очнулся. - Вот не знаю, как заземлить...
   - Улетаем, - сказал командир, и Архимед все понял.

   Брата четыре равны.
   Соревнуясь как будто друг с другом,
   Ровно и чинно бегут, и от века их труд неразделен.
   Близко один от другого.
   Коснуться ж друг друга не могут, -

   продекламировал Архимед. - Правду говорите. Не боги ли вы посланные?  -
Он переводил взгляд с одного на другого.
   - Увы, нет, - улыбнулся атлет, - мы - это вы, только потом, не скоро. И
тебя с собой не возьмем. Здесь, в своем времени, ты нужнее.
   - Да, я нужен им, - задумчиво согласился Архимед.
   - И вот что. Обязательно обзаведись детьми. Говорю как друг.
   Космонавты переглянулись.
   - Дети? Для чего размышляющему наследники? Примут ли они от  меня  мое?
Река впадает в море, река не разливается на ручейки.
   - Это нужно. Нужно для будущего, -  торопливо  произнес  специалист  по
поиску разумных.
   - Вам верю. Обещаю. - Архимед сумрачно кивнул.
   - Ну пора. - Командир бросил последний взгляд на ящик.
   Космонавты  медленно  побрели  прочь.  Только  штурман  задержался   на
какое-то мгновение.
   - Слушай, говорю не как друг,  а  как  бог,  -  шепотом  сказал  он,  -
обзаведись. Обзаведись потомством.
   - Уже обещано, - Архимед презрительно усмехнулся, - не я, тиран  Гиерон
изрек: "Архимед сказал - достоверно для всех".



   Владимир Григорьев.
   Аксиомы волшебной палочки

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Рог изобилия" ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Что там ни говорите, а поездка по железной дороге имеет свою  прелесть.
Лайнер рационален. Он пускает в свое алюминиевое  брюхо  пассажира,  чтобы
как можно скорее избавиться от него. "900 километров в час", - бесстрастно
объявляет  лощеная,  отлакированная   стюардесса.   В   руках   ее   сияет
художественный поднос, в фужерах пузырится ледяной кипяток  -  нарзан.  От
вибрации нарзанный разлив подернут мелкой  рябью,  а  хрустальные  глубины
чуть не звенят. Но ваши мысли еще далеки от нарзана, от Баку или Ашхабада,
куда  держит  путь  стальная  птица.   Они   еще   дома,   мысли   часовой
продолжительности.  Вдруг  толчок,  просьба  покинуть  помещение,  ставьте
хронометры на ашхабадский лад. Приехали!
   В транзитных поездах не поят модной шипучкой. Исконный чай, минералов в
нем нет. В виде  накипи  остались  минералы  на  днищах  титанов.  Кителек
разверзнут, козырек набекрень - несет звонкие стаканы  бывалый  проводник.
Нос картошкой, брови давно уж моль съела, да свой  парень,  одной  с  нами
гордости.
   В купе фиолетовый полумрак. Чаи уже выпиты, мирно  беседуют  пассажиры.
Уж тут услышишь! Вот, например, как повезло мне в этом отношении однажды!
   Пассажир  на  верхней  правой  полке  оказался  энтузиастом  тунгусской
катастрофы. Он живал в самом эпицентре взрыва, исходил его вдоль и поперек
и  вернулся  оттуда  убежденным  сторонником  марсианской   гипотезы.   Из
нагрудного кармана, оттуда, где другие держат портреты  жен,  он  доставал
фото вздыбленных тунгусских коряг, удручающие пейзажи непроходимых  болот,
крупные планы печальных пеньков.
   Обладатель  нижней  полки,   войдешь   -   налево,   считался   крупным
специалистом в кибернетике. Он выложил расчудеснейшую историю о том, как с
помощью  электронной  машины  посрамили  любимого  всем  Востоком  старика
прорицателя. От огорчения старец позабыл чувяки и ушел босиком. А музейная
та пара обуви хранится  ныне  по  столичной  прописке  в  бетонном  жилище
вычислителя. Это была очень веселая история, и мы хохотали от души.
   - Поверьте, - отирая слезы смеха, говорил кибернетик, - ныне все чудеса
рождаются на острие пера. Предвидим любой результат!
   При этих словах третий спутник окинул вычислителя  быстрым  оценивающим
взглядом. Он был  молчалив,  третий  спутник,  человек  с  левой  верхней.
Строитель   магистральных   мостов,   человек   земных,    фундаментальных
происшествий, он мчал в фиолетовом купейном  полумраке  к  новой  стройке,
могучим балкам, к проранам. Он слушал истории серьезно, будто бы с  тайным
неодобрением, будто  бы  взвешивая  "за"  и  "против",  изредка  награждая
собеседников скупыми взглядами.
   Похоже было, что он так и просекретничает до  станции  назначения.  Но,
когда кибернетик смолк и все как по общему знаку щелкнули портсигарами, он
оттолкнулся от стенки, и сильный  его  корпус  в  белой  пижаме  простынно
засветил в межполочном пространстве.
   - И я вот так думал, - тихо сказал он, - на острие да на  острие.  Иной
фантастике хода нет. Н-да...
   - Ну, ну, - подбодрил любитель  таежных  катастроф,  но  инженер  и  не
заметил его. Он уже целиком погрузился в воспоминания того  прекрасного  и
необъяснимого дня, о котором и поведал далее.  В  тот  день,  если  верить
инженеру, а не верить ему  нет  никаких  оснований,  решалась  судьба  его
кандидатской диссертации. В тот день по неизвестным и тайным  причинам  он
потерял контроль над собой и будто бы повернул земной шар вокруг оси,  что
и решило судьбу его диссертации.


   ...Инженеру Петрову весна встала поперек горла. Она будила все то,  что
надежно спало зимой. Всякие там разные разности. Это  не  могло  кончиться
хорошим. Это мешало работе. Главному.
   Вечером инженер сделал первый опасный шаг. Инженер вышел на улицу. Он с
любопытством огляделся. Да, зима кончилась. Непроизвольно Петров втянул  в
себя большую порцию свежего  воздуха  -  ведро  крепкого  настоя  земли  и
листьев, - тут же по всему телу пошли какие-то токи,  какие-то  неучтенные
биотоки, и инженер сразу потерял контроль над собой. Предмет его гордости,
железный самоконтроль, который за целую зиму не дал и  часа  истратить  на
то, на что остальные, как известно, легко тратят половину своего времени.
   Петров понял, нет, почувствовал, вегетативно, кожей, корнями волос: еще
одна такая затяжка - и стройное здание формул и  расчетов,  возведенное  в
зимний период, останется без жильца. И ах, не достроенное до конца,  может
рассыпаться,  как   сыплется   карточный   домик,   когда   на   мгновение
отворачиваешься от него. А  ведь  всего-то  и  осталось  -  разделаться  с
последним пунктом...
   Последний пункт! Он никак не  давался.  Инженер  знал  -  путь  решения
правильный, месяцы последнего высокого напряжения - и тогда отдых!  Балки,
прораны, гудящая сталь мостов -  они  взывали,  они  требовали  разрешения
своей дальнейшей судьбы. Нет, никак нельзя  было  терять  самоконтроль.  И
если бы он уже не был утерян, инженер  отправился  бы  домой  и  к  началу
бархатного сезона строчил  последнее  уравнение  расчета.  Этого  требовал
долг, этого ожидали коллеги, на этом, наконец, настаивали профессора.
   Но  легкие  его  наполнились  свежестью,  в  висках  стучало,  не  было
привычной твердости и в коленях. Он по-прежнему  стоял  на  том  же  углу,
совсем рядом со своим подъездом. Поток прохожих  разбивался  о  него,  как
волны  разбиваются  о  нос   корабля,   и   смыкался   позади   небольшими
водоворотами. Его толкали - он не замечал. Кто-то наступил ему на  ногу  -
он машинально извинился. Шли минуты последней концентрации мысли.
   Собрав волю в кулак, вырубив внешние впечатления, Петров потребовал  от
мозга четкой оценки  ситуации.  Он  ждал  -  секунду,  десять  секунд,  он
переминался с ноги на  ногу,  а  там,  в  клубнях  нейронов,  в  соцветиях
корковых извилин, потрескивали сигналы, искрили точки и запятые, клубились
глаголы, подлежащие и прилагательные. Петров ждал.
   "Ни сегодня, ни завтра ты не сядешь за  письменный  стол,  -  отчеканил
наконец его внутренний голос, - это бесполезно. Позволь себе  какую-нибудь
маленькую глупость. Так нужно. Начинай немедленно: скорее все кончится..."
   Теперь,   когда   ощущения   и    чувства    подкрепились    логической
направленностью, инженер стал увереннее: он верил своему мозгу.  Последняя
вспышка мышления оправдывала и нелепый, несвоевременный выход на  улицу  -
первую из маленьких глупостей, отпущенных внутренним голосом, - и те,  что
еще предстояло совершить.
   Ему уже незачем было возвращаться домой, однако беглый пересчет  первой
же сотни прохожих показал, что в пальто  лишь  два  процента  из  них.  На
плечах инженера тоже красовалось  пальто  -  деми  с  рыжим  воротником  и
пристежной ватной подкладкой.  ("Отличная  штука,  ребята,  -  говорил  он
друзьям, - летом плащ, зимой доха!") И  когда  приговоренное  к  повешенью
пальто осталось дома, инженер резким баскетбольным ходом ввел свое тело  в
общий поток сограждан.
   Прямая, соединяющая его подъезд с ближайшей парикмахерской,  окончилась
креслом, за которым стоял давно  не  бритый  и  не  стриженный  человек  с
лезвием в руках.
   - Сапожник без сапог, - дружелюбно сказал Петров,  и  человек  волшебно
махнул лезвием.
   Как только парикмахер смазал последний  порез  на  подбородке  клиента,
инженер бросил взгляд в зеркало. Он с удовлетворением отметил, что опавшая
щетина скрывала приятно-розовую кожу щек и литой  подбородок  боксера.  Он
почти забыл, как это выглядит в естественном виде.
   Теперь молочное сияние щек гармонировало с мягким  излучением  рубашки,
свежей, как обратная сторона  чертежа,  со  стремительной  складкой  брюк,
надетых, кажется, впервые, и черным блеском туфель, отражавшим безнадежные
взгляды уличных сапожников.
   И вместе с тем он не чувствовал себя манекеном, вышедшим прогуляться из
витрин магазина. Выутюженные доспехи горожанина не сковывали его движения.
Губы его то и дело раздвигались легкой улыбкой, шаг был в меру нетверд,  а
взгляд добр, как у трамвайного кондуктора, едущего в пустом вагоне.
   Восприятия  инженера  обострились.  Он  слышал,  как   устрично   пищат
разворачивающиеся  листочки  тротуарных  тополей,  и  в  моторном  уличном
громыхании явственно  выделялся  тонкий  шелест  лунного  света,  и  ноги,
казалось, ловили неощутимую  кривизну  земного  шара.  Состояние  инженера
обрело некую глобальность, его грудь  упруго  раздвигала  податливую  сеть
меридианов, и токи широт мягко овевали плечи. И оттуда, из этих токов,  из
недр полярного  магнетизма,  прихлынула  к  мышцам  титаническая  сила,  и
следовало теперь ею как-то распорядиться, на  что-то  истратить.  Как,  на
что? Этого инженер еще не знал.
   Бульвар, один из тех бульваров,  где  и  в  яркий  полдень  под  густой
листвой хранится фотолабораторный мрак, а по ночам пылают неоновые солнца,
хоть делай моментальные  фотографии,  бульвар  этот  еще  кишел  играющими
детьми. Один из них не принимал участия в  финале  коллективного  детского
буйства. Совсем молчаливый малыш, сосредоточенный, серьезный,  подбрасывал
высоко вверх небольшой булыжник и наблюдал за его падением.  Возможно,  он
что-то обобщал, формулировал, подбирался к каким-то физическим законам,  а
может,  и  просто  наслаждался  зрелищем  свободного  падения.  Но  только
немногие  решались  пройти  в   непосредственной   близости   от   малыша.
Разумеется, в их число попал и наш герой. Сегодня  он  легко  относился  к
опасностям, сегодня он зевал бы в падающем, чадящем самолете.
   И тут взгляд инженера упал на девушку, она шла прямо навстречу Петрову.
Она возникла из аллей, как мгновенное порождение и этого бульвара, и всего
весеннего  ансамбля  городских  сумерек,  и  глобального  всепроникновения
самого Петрова. Девушка была самой замечательной из тех, кого  он  заметил
сегодня, вчера и n+1 день в обратную сторону. Инженер замер.
   Но булыжник, посланный детской рукой, уже взвился в небо, уже готов был
рухнуть в свободном падении строго вниз по перпендикуляру, а пока замер  в
точке апогея - прямо над девушкой, внезапно возникшей из аллей.
   Инженер  понял:  сигналить  об  опасности  поздно.  Требовалось  что-то
другое, немедленное, кардинальное. Напомним: мышцы  инженера  ломились  от
скопившейся в атмосфере энергии. Он мгновенно нагнулся,  плотно  уперся  в
землю ладонями и мощно нажал... Факт остается  фактом.  Земной  шар  слабо
качнулся, булыжник просвистел мимо незнакомки, и  только  воздушная  волна
легко прошлась по ее прическе и щекам.
   Засмеявшись, инженер отряхнул пыль с пиджака, подошел к девушке  и  тут
же открыл ей все. И как подвинул Землю, и как брился в  парикмахерской,  и
про n+1. Чем можно было подтвердить эту неправдоподобную  историю?  Ничем.
Разве только пойти в парикмахерскую, показать сбритую бороду?  К  счастью,
человеческие отношения,  как  и  математические  построения,  основаны  на
аксиомах, принятых на веру. Она, должно быть, умела верить. А может  быть,
и раньше считала, что необыкновенные вещи, случившиеся с инженером, вполне
возможны...
   А инженер Петров и не пытался что-либо  доказывать.  Он  вел  себя  как
уличный  репродуктор.  Он  говорил,  напевал,  и   остановить   его   было
невозможно.
   А она? Нет, ничего. Ей нравилось идти рядом с человеком, который  может
подвинуть земной шар в ту или иную сторону.
   - Скажите, - вдруг сказала она, останавливаясь и строго глядя  прямо  в
глаза Петрову, - а можете вы еще раз качнуть? Ну как там, на бульваре.
   - Могу, - твердо ответил инженер Петров.
   ...Несколько позднее полуночи инженер оказался у себя дома. Он  включил
свет, сел за стол. Сколько глупостей за один  вечер!  Безрассудно  он  вел
себя, безрассудно. Особенно в тот момент,  когда  в  один  присест  двинул
материки и океаны так, что из-за ночного невидного горизонта уж было начал
ползти тропический Южный Крест. Ах, как захотелось ему  тогда,  чтобы  над
средненькими нашими широтами навсегда укрепился экзотический этот Крест!

   Горы чутко спят,
   Южный Крест залез на небо, -

   еще в детстве он  горланил  эту  песню  с  друзьями,  и  образ  чужого,
созвездия неизменно нес прилив смутного энтузиазма.  Но  она-то?  Нет,  ей
только краешком глаза хотелось взглянуть на кустистые,  могучие  созвездия
другого неба. На один миг. Пришлось инженеру  гнать  небо  в  прежние  оси
координат.
   Он пересчитал то, о чем принято говорить, что не в них счастье. А в них
ли, в самом-то деле? Лишь бы астрономы ничего не заметили!
   Перо  авторучки   снова   побежало   по   бумаге,   считая   количество
невероятностей сегодняшнего вечера. На острие  пера  сидят  невероятности!
Чего только нет на острие! Квартирант  книжного  замка  почувствовал  себя
дома. Из авторучки вытекло какое-то уравнение, потом второе, а за  ним  уж
потекли и другие.
   ...Забрезжило утро, и первые  солнечные  лучи  упали  в  открытые  окна
спящих домов. Петров вздрогнул, выключил свет,  подошел  к  окну.  Провода
троллейбусной линии уже расцвели драеным медным свечением, вздрагивали  на
легком своем весу.  Должно  быть,  какой-нибудь  троллейбус  уже  набрался
первыми порциями тока, выполз на городские окраины. От  пустынных  вымытых
асфальтов несло  синевой,  как  со  щек  небритого  брюнета.  Он  погладил
подбородок, ворс молодой пробивающейся щетинки  царапнул  ладонь.  Инженер
Петров шагнул к столу, взгляд его застыл на последнем уравнении.
   На том, которое Петров искал весь год...


   ...Купе уже затянуло волокном хлопчатобумажного облака табачного  чада.
Во мраке углов разгорались и тухли каленые огни сигарет.
   - Что же,  защитили  диссертацию?  -  прочищая  горло,  нарушил  тишину
вычислитель, доктор наук.
   - Защитил, - скромно подтвердил строитель.
   - Так, - односложно констатировал доктор.
   - Все же большой науке ваш случай много не дал, - веско начал  любитель
катастроф, - наука сильна повторяющимися эффектами, в них  верит,  на  них
зиждется. Вот, например, тунгусское диво...
   - А что, повторялась  разве  тунгусская  катастрофа?  -  с  неожиданной
горячностью возразил строитель.
   - Нет, -  смущенно  сознался  человек  с  правой  верхней,  -  не  было
повторения. Оттого и бьемся над загадкой.
   Последнее он произнес, как-то обмякнув, и сразу затих.
   - Ну а девушка? - осторожно спросил я. - Она-то что же?
   На полках заворочались.
   - Да вот, письмо получил, - выдержав паузу, ответил инженер. Показалось
мне, или в самом деле голос его дрогнул? - И фотографию прислала.  Веселая
такая, смеется. Утром, как встанем, покажу...
   Он отдернул занавеску, в  углу  окна  обнаружилась  крупная  полуночная
звезда. Она блуждала в оконном углу, искала места. Это раскачивало  вагон,
раскачивало и несло, несло вперед  от  бетонных  жилищ,  от  тугой  струны
Гринвичского меридиана, вбок от таежных эпицентров, к водоносным проранам,
к новым остриям пера, к мановениям волшебной палочки.



   Владимир Григорьев.
   "Сервис максимум" - такая программа

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Рог изобилия" ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Он выхватил ее, можно сказать, из объятий спруторобота. Еще мгновение -
присоски спрута  сработали  бы,  как  всегда,  намертво.  Но  он  все-таки
выхватил ее и впоследствии долго жалел об этом.
   Спруторобот, конечно, ни в  чем  виноват  не  был.  Глупый  спрут!  Его
послали, врубили код, задали порядок вакуума под  присосками  -  выполняй!
Теперь вот лежит, блок к блоку, на мешковине.
   Да, он отдал команду поломать спрута. Распаять и пустить  на  комплекты
детских  конструкторов.  Этого  требовала  инструкция:  "...нападение   на
мужчину... карается... нападение на женщину... карается..."
   Теперь он нес ее на руках, подальше от догорающей схватки.
   - Где я? - спросила она, когда все уже давно кончилось, а он  сидел  на
пеньке и потягивал сигаретку "Контакт".
   - Да там же, - ответил  он  односложно  и  мрачно,  -  у  кофейни  "Три
кванта".
   Она привстала и осмотрелась. Потом бросила взгляд и на  него.  Нет,  он
внушал только расположение. Спокойные глаза, прямой  взгляд,  сигарета  не
дрожит в пальцах.
   - А где спрут? - спросила она так,  будто  все  было  в  сновидении,  и
только.
   - Разобрали спрута, - он устало махнул рукой, - на части разобрали.  Не
о чем беспокоиться.
   Она сидела на траве как ни в чем не бывало.
   - А я не беспокоюсь...
   Похоже было, что она и в самом деле ни  о  чем  не  беспокоится.  Будто
только что не лежала без чувств на его руках.
   - А о чем вам беспокоиться? - сказал он грубовато, будто она и в  самом
деле не лежала на его руках.
   - Ну уж только не о роботах. Я же человек. - Она у