чала, разумеется, он не понимал из этих разговоров ничего. Но  потом
эластические органические  пластинки  (искусно  вшитые  в  борта  пиджака)
вдосталь наглотались новых слов, а длинные цепи молекул перетряхнули их  и
пустили  в  электроды  в  виде  расшифрованных  импульсов,  пригодных  для
усвоения мозгом. Импульсы обработали нужные участки мозга путешественника,
вложив в них "знание новых слов", и мало-помалу марсианин начал  постигать
смысл откровенных, несбивчивых разговоров метеоритчиков.
   Наиболее ценные данные марсианин скрупулезно отдиктовывал записывающему
устройству - сбор данных о  жизни  Земли  во  всем  ее  многообразии  был,
собственно,   одной   из   главных   целей    командировки.    Внимательно
прослушивались и беседы на космические  темы:  что  они,  земляне,  успели
узнать о космосе?
   Хотя он и понимал, что в этом плане слишком придираться к  землянам  не
стоит, все-таки губы его частенько раздвигались в улыбке. Бывало  и  хуже:
им овладевал непроизвольный хохот, и тогда он катался по  кабине,  зажимая
себе рот, будто опасаясь, что стенки не выдержат и чинно сидящие над ним у
костра услышат эти рыдающие звуки.
   Что поделаешь, мы должны простить  такое  поведение  марсианина.  Ведь,
действительно,  наши   знания   о   батюшке-космосе   еще   очень   слабы,
свидетельство  тому  -  неослабное  обилие  открытий,  преподносимых   нам
небесными науками.
   Но иногда марсианину, прямо скажем,  было  не  до  смеха.  Как-то  раз,
например, разговор закрутился вокруг тайны  "бристаньского  пришельца",  и
дед Захарыч принялся клясться и божиться, что упал-то  с  неба  тот  самый
валун, на котором они все сейчас сидят и прихлебывают чай.
   - Вот те Христос! Чтоб мне провалиться! - горячился дед, не подозревая,
что еще мгновение, и его обещание  сбудется  самым  полным  образом.  Рука
марсианина, решившего было, что тайна открылась, дрогнула и  потянулась  к
кнопке "утяжелителя". Но к счастью для экспедиции,  которая  ухнула  бы  в
тартарары  вместе  с  кораблем,  сработай  только  хитроумное   устройство
моментального провала,  дед  был  поднят  на  смех  и  самоконтроль  снова
вернулся к марсианину.
   - А как же "Петр Столбняков в  разгар  цветущей  природы"?  "Накопил  и
машину купил" как же? Что же, дед, частушки эти  господь  бог  на  камушке
расписал? - под гул повального  хохота  спросил  наверху  чей-то  задорный
голос.
   Старик не нашелся, что ответить, смутился и затих.
   Получив в свое распоряжение новый язык, марсианин не упускал случая для
тренировок в разговоре и шлифовки оттенков произношения. Невидимым образом
он участвовал в спорах, принимая то одну,  то  другую  сторону,  и  иногда
точка зрения, в итоге  получавшая  господство  на  валуне,  внутри  валуна
оказывалась разгромленной начисто.
   Войдя в полемический азарт, марсианин стучал в потолок:
   - Эй, наверху, что вы там мелете! Да ведь фракции космических лучей...
   Потом  марсианин  спохватывался,  вспоминал  об   особенностях   своего
положения и кончал спор в спокойных тонах, сам для себя.
   Если всем надоедали разговоры, то кто-нибудь заводил песню, рвущуюся  в
дремлющие леса удалыми раскатами или медленно уплывающую в  темноту  леса.
Марсианин не отставал и тут.

   На пыльных тропинках
   Далеких планет
   Останутся наши следы, -

   подпевал он, и легкая грусть вкрадывалась в марсианское сердце.
   ...Все это осталось позади: и диспуты,  и  хоровые  пения.  Теперь  вот
молодые березки, жухлые пеньки, влажный воздух да вопрос: "На каком  языке
думаю?" Отдыхая на пеньке, марсианин искал ответа, но так и не  разобрался
во всей этой чехарде посланных для разгадки мыслей,  слов,  стилистических
оборотов. Да и не все ли равно, в конце концов, на каком? Он твердо  знал,
что при случае легко объяснится с первым встречным, ну а дальше  -  дальше
видно будет.
   И марсианин решительно зашагал вперед, через овраги и холмы, туда,  где
не ищи березок, травяной росы, и воздух, наверное, не так  свеж,  но  зато
вздымаются каменные громады, ревет плотный поток  автомобилей  и  светофор
мигает ярче звезд первой величины.
   В большой город! И ноги марсианина то пружинили на податливых мхах,  то
легко  возносили  тело  его  под  положенными,  как  шлагбаум,   стволами,
дрогнувшими в бурю.
   Постовой Платков заканчивал вахту в хорошем настроении. Сменщик  должен
был вот-вот объявиться, а ни одного происшествия. Ни  наездов,  ни  смятых
буферов - порядок! В  левом  кармане  гимнастерки  приятно  оттопыривается
стопка копий штрафных квитанций - не  стыдно  и  в  отделении  показаться.
Учи-учи этих растяп пешеходов, а все зря. Лезут,  неумелые,  на  рожон.  И
Платков  косил  глаза  то  на  оттопыренный  нагрудный  кармашек,  то   на
антиударные часы - именной подарок за четкость в дисциплинированности. Да,
все  равно,  еще  десять-пятнадцать  минут  -  и   по   домам.   Прощайте,
лихачи-таксисты, и, дорогой светофор, тоже прощай!
   Постовой оторвал взгляд от дареного циферблата  и  рассеянно  посмотрел
вниз, на магистраль. Посмотрел - и зажмурился. Господи, наваждение, такого
и быть не может. Метрах в тридцати от постовой будки, там, где два бешеных
потока лимузинов смешивались в один  кипящий,  изрыгающий  вулканные  газы
клубок, какой-то пешеход силился прорваться на другую сторону улицы.
   - Эх ты, деревня гужевая! - сквозь стиснутые зубы прошептал Платков. Он
привстал с сиденья да так и застыл, впившись в  картину,  скорая  развязка
которой не вызывала никаких сомнений.
   - Ну сейчас! Ах, пронесло! Ну! И-их! - страшным  голосом  комментировал
события постовой.  Любая  мера  все  равно  уже  не  могла  бы  отодвинуть
драматического финала.
   Водители  транспорта  тоже  находились  во  власти  неизбежных  законов
двустороннего  скоростного  равнения:  уж   лучше   давить   одного,   чем
лихорадочным торможением пускать под откос всю газующую по  четырем  рядам
шоферскую братию. Водители, бледнея, проносились мимо зазевавшегося, по их
мнению, смертника, но - странное дело  -  сам  попавший  в  беду  человек,
казалось, и в ус не дул перед лицом неминуемой гибели. Почерк его  походки
оставался безупречным. Легкая, танцующая ритмика движений нарушителя сразу
бросилась в глаза постовому, и тот понял, что перед  ним  не  пьяница,  не
деревня гужевая, а пешеход редкостного высокого класса, легенда постовых.
   Шоферам  же  со  стокилометровых  скоростей  было   не   до   тонкостей
смертельной пантомимы - лишь бы пронесло! Они так  и  не  поняли,  что  их
волнения напрасны. Точными, словно заученными движениями пешеход  небрежно
уклонялся от летящих прямо на него тонных махин -  и  ничего!  -  метр  за
метром приближался к заветному тротуару. А через один зазевавшийся лимузин
он просто-напросто перемахнул, будто  и  не  лимузин  это  вовсе,  а  так,
учебное пособие, и тут же рядом  промелькнуло  еще  одно  искаженное  лицо
таксиста.
   Тут уж  оцепенение,  застудившее  профессиональные  действия  Платкова,
вдруг как рукой сняло, не мешкая, врубил он сигнал красного цвета. Не  для
спасения, а так, по инерции; чудесный незнакомец сам по себе стоял уже  на
краю  дальнего  тротуара  и  счастливой  улыбкой  провожал  уносящиеся  по
проспекту экипажи.
   Будто ветром перенесло - стоял через секунду Платков на той  стороне  в
полуметре  от  нарушителя.  Радостно  дыша,  он  впитывал  в  себя  каждую
черточку, каждую отметину прохожего, готовясь обнять его  как  друга,  без
вести  пропавшего  да  вдруг  воскресшего  из  мертвых.  Все-таки   обнять
случайного человека он не решился, а только крепко пожал руку.
   Незнакомец  же  гнул  свое  -   смотрел   недоуменно,   мол,   что   за
недоразумение?
   - Вы... вы чемпион! - вырвалось у постового.
   - Чемпион? - не понял прохожий.
   - Ну, как бы это выразить... - Постовой и сам  чувствовал,  что  данный
термин не охватывает всего случившегося.
   - А-а! - он, кажется, понял состояние свидетеля происшествия. - Ну  что
вы, чемпион. У нас это забава для подрастающего поколения.
   - У вас? - недоверчиво спросил  постовой,  представив  проезжую  часть,
кишащую этим хлопотным поколением. - В каких же краях?
   - В иных  мирах,  -  засмеялся  неизвестный,  испытующе  глядя  в  лицо
постового, и, подумав, добавил: - На Марсе.
   - Секрет, значит, - понимающе улыбнулся Платков и тут увидел  сменщика.
Пожав на прощание руки, они  пошли  в  разные  стороны,  влекомые  судьбой
момента: постовой сдавать смену, а марсианин дальше,  по  течению  людских
тротуарных потоков.
   -  Понимаешь,  -  услышал  марсианин  за  спиной   отдаляющийся   голос
постового, - не происшествие, а сказка...
   - Сказка жить помогает, - рассеянно отозвался сменщик.
   Марсианин шагал по тротуару вместе со всеми, но  все  знали,  куда  они
спешат, у него же определенных планов пока  не  созрело.  Присмотреться  к
окружающему порядку, научиться избегать элементарных  ошибок,  вроде  той,
что допустил он только что - пожалуй, и все.
   Скоро  он  разглядел,  что  переходят  улицу  в  определенных   местах,
отчерченных белыми линиями или прорытых под землей. В других же местах  на
такой риск никто  не  решался  -  очевидно,  ввиду  недостатка  физической
подготовки. Сам-то он резал автопотоки, как нож масло, -  составная  часть
утренней зарядки любого марсианина. Да и не было у него такой уж первейшей
необходимости в злосчастной пробежке через магистраль.  Просто  захотелось
взбодриться, привести нервы в  порядок.  Но  теперь-то  он  будет  начеку.
Прежде чем что-либо совершать, смотреть, как это делают привыкшие ко всему
горожане. Как это говорили там, в ложбинке: прежде чем  браться  за  пилу,
семь раз отмерь - один отрежь!


   Нет  слов,  жизнь  города  во  все   времена   отличалась   сложностью,
запутанностью, быстротекучестью. Обернулся,  глядь,  а  уж  все  по-иному.
Марки автомобилей, тщательные наряды жителей, ширина улиц, выражение  лиц,
линия  спины.  Вчера  жилетки,  брелоки,  пролетки,   цилиндры,   телесная
тучность. Сегодня таксомотор, плащ, кепи, болонья, легкоатлетизм в рисунке
фигуры. А завтра?
   Конвейер жизни не знает остановки. Конструируя этот  конвейер,  природа
позабыла снабдить его красной кнопкой с надписью: "Стоп". А  может,  и  не
забыла, да пронесло нас мимо кнопки этой, промчало, вот и  летим  к  новым
горизонтам.
   Жизнь, дела, открытия -  все  становится  увлекательней,  полнокровней.
Грубый, физический труд требуется все реже. На глазах сокращается  рабочий
день. Исчезают тяготы быта. Каждый  чувствует,  как  расправляются  плечи,
глубже становится вдох и выдох, свежеет воздух, каждому становится легче.
   Взамен возникают новые проблемы, техника усложняется. Там,  где  раньше
годились и бухгалтерские счеты,  теперь  не  обойдешься  без  саморешающей
электроники. Специалисты хватаются за голову перед  лицом  замкнувшихся  в
себе неисчерпаемых тайн природы и темпов усложнения индустрии. Им  уже  не
хватает суток, чтобы быть в курсе последних новинок смежных дисциплин. Да,
специалистам, наверное, становится все труднее и труднее. Что же, на то  и
несут они высокое звание мастеров своего дела.
   Уж если и специалист иногда призывает на помощь кибернетическую голову,
чтобы разобраться в происходящем, то простому марсианину, лишенному совета
наставников и оторванному от своих исследовательских центров, по-видимому,
предстояло просто утонуть в пучине этих проблем.
   На том Марсе, с которого прибыл межпланетчик, все необходимое для жизни
добывалось совсем иными способами. Металлы, ткани,  энергия,  механизмы  -
многие даже не знали, откуда появляются эти совершенно  бесплатные  товары
на прилавках магазинов. Заводы, построенные в незапамятные времена глубоко
под землей, надежно поставляли предметы любой  степени  необходимости  без
всякого  вмешательства   потребителей   -   жителей   планеты.   Надежная,
проверенная  веками  автоматика  не  знала  сбоев,  и  длинные  эскалаторы
выносили наверх столько разного добра, сколько требовал жизненный максимум
населения, и немного сверх того, резерв, значит.
   Среднему марсианину, привыкшему  к  столь  прекрасному  порядку  вещей,
трудно понять, из-за чего бьются люди Земли, лишенные  пока  что  сказочно
совершенной автоматики. Однако в свое время марсианин-межпланетчик  крепко
проштудировал курс истории, где рассказывалось, что  и  марсиане  когда-то
стояли  у  станка,  знавали  план  и  перевыполнение  его,  не   чуждались
прогрессивки, в общем, каждый получал по труду. Теперь эта книжная история
встала перед ним во плоти и крови.
   Он  быстро  понял,  зачем  универсальным  магазинам  нужны  витрины,  а
продавцы обязаны сначала взять пестренькие банковские билеты, а  уж  потом
выдать товар.  Понял,  почему  вместо  того,  чтобы  сесть  в  двухместный
моментолет и через считанные  минуты  выпрыгнуть  на  теплый  приокеанский
песок, толпы парятся в душном иллюзионе, где мечутся  картинки  и  люди  с
вожделением взирают на  этот  самый  песок.  И  почему  подметки  на  ходу
отрываются, тоже понял.
   "У них еще все впереди,  -  думал  он,  глядя  на  запыленных  горожан,
штурмующих пригородные электрички. - Будет и моментолет, и океанский пляж,
и бицепсы, чтобы шест нес над десятиметровой отметкой, тоже будут. Это  от
них не уйдет..."
   Денег марсианину не требовалось,  пищи  тоже:  зарядился  на  несколько
месяцев вперед. Ночлег? Ну что же, гостиница, конечно, словно создана  для
него, да ведь каждому свое. Подвесившись в  превосходном,  приспособленном
для этой цели мешке к макушке густой ели, он проводил в загородной  чащобе
восхитительные, полные привлекательных снов ночи.
   Лесная жизнь начинается рано. Ухнет в последний  раз  сова,  сомлеют  в
горизонтальном  свете  плоские  туманы,  и  пошел  мощный  поток  птичьего
щебетанья. Тут уже не до снов. Марсианин спускался  к  ручейку,  умывался,
балансируя на скользком от росы камне, портативно засовывал в дупло  мешок
и, немного сожалея об отсутствии привычного комплекса утренней гимнастики,
устремлялся в город. С первыми электричками.
   ...Так и шли дни командированного человека-межпланетчика. В  трудах,  в
залах библиотек. Незаметно интроскопируя копировальным аппаратом  длинные,
уходящие в перспективу ряды книг, он получал микроотпечатки и прессовал их
в квадратные  таблетки.  Таблетки  складывались  в  пустотелый  патрончик.
Патрончик хранился в заднем кармане брюк. Иногда он вытаскивал  его,  тряс
перед ухом. Патрончик жужжал с каждым днем все полновеснее. Он набивал его
кропотливо, размеренно, как набивают порох в гильзу  охотничьего  патрона.
Он набивал его и тряс у самого уха. "Скоро домой!" - подпевал он сам себе.
Этот  патрончик  взорвется  там  громче  тысячи  бомб.   Он   убедит   их:
командировка сюда, на Землю, важнее  всех  мероприятий.  В  открытую,  без
утайки, "на ура!". Большим коллективом, на больших звездолетах! В полдень.
   Вот, читайте, смотрите, слушайте! На Земле - подобные  нам.  Тоже  ищут
себе подобных. Не мы их, так они нас  найдут.  Им  нелегко  сейчас,  жизнь
сложна. Они борются за новый мир, иной быт. Кто поможет  им,  как  не  мы?
Вспомните наше прошлое, собственное. Разве  не  помогли  бы  ему,  если  б
могли. Прошлому не поможешь. Вот оно. Смотрите, слушайте, читайте.
   Мы привезем им наши чертежи, наши библиотеки. Пусть знают. Пусть  разом
перемахнут через барьер времени. Перемахнут - и  окажутся  рядом  с  нами.
Медленна лет арба. Бык дней пег. Они готовы, они выдержат. Их бог  -  бег!
Сердце их  -  барабан!  -  так  настраивал  себя  марсианин,  погромыхивая
патрончиком, как маленьким бубном, в такт каждой мысли.
   Он помнил: суровы  вожди  его  планеты.  Осмотрительны.  Скажут:  "Надо
подождать. Посмотреть, как они там еще себя  покажут,  зарекомендуют.  Лет
сто, двести. Готовы ли к Высшим  Истинам.  А  пока  пошлем  одного.  Пусть
обоснуется среди них. Смотрит не открываясь. Докладывает. Лет сто, двести.
А там решим окончательно..."
   Он знал, какой разговор будет. Потому готовился к нему  тщательно,  без
суеты,  расписав  дни  командировки  на  самом   неотложном:   киносъемка,
звукозапись, копирование текстов, личные наблюдения.
   Светлели напластования утренних туманов, просыпалась  в  гнезде  птица,
выкрикивала неважно что, прочищая горло, и  пускала  пронзительный  чистый
звук. Ручей, ранняя электричка, в город, в город...


   А в бристаньском заповедном лесу жизнь вошла в привычную колею. Тот  же
дед Митрий Захарыч Пряников обходит дозором дремучие угодья  свои,  топчет
тропинки, крутит крепкие самокрутки. Те же ветра, изнемогая, рвутся по-над
ельниками да березняками, сквозят  по  просекам,  гнут  скрипучие  стволы.
Захарыч  ставит  жесткую  ладонь  к  уху,  слушает.  "Аль  идет  кто?"   -
осторожничает. Запала в стариковскую душу история  с  павшим  камнем.  Все
ждет, не вернется ли к месту тот из камня выбежавший, ночной  человек.  Да
нет, по всем приметам пока что в отсутствии, глаз лесника зорок.
   И камень  тот,  чемодан  вроде  который,  чаи  еще  на  нем  экспедиция
распивала, на месте  пока  лежит.  Заворачивает  к  нему  дед  -  о  своем
поразмыслить,  о  далях  небесных  покумекать.  Придет,  рукой  обхлопает,
обойдет с четырех сторон, головой покачает. Задумается.
   Лежит пока камушек, что ему сделается. Да  долго  ли  еще  отлеживаться
ему? Дни идут, стучат механизмы времени, отсчитывают. Каждому часу -  свой
момент.
   Лежит  камушек.  Только  по  правому  его  борту,  прежде  чистому   от
письменных знаков внимания, кто-то  уже  пустил  словесное  украшение,  из
левого верхнего угла в правый нижний, второпях даже не закончив его:

   Путешествуя, туриствуя, проходя сии места,
   Разрывали воздух теистами, разбивали лагерь-стан.
   Мы, студенты, мы ракетчики, с рюкзаком рванули в путь,
   Отдохнуть от ложпланетчины, в марш-броске очистить...



   Владимир Григорьев.
   Вложено при рождении

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Рог изобилия" ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Ходит он, ходит, - озабоченно заключил майор и откинулся  от  крупной
карты города, - среди нас ходит.
   Остальные не разогнули натруженных поясниц.  Распластанные  над  картой
города, они будто парили над ним на невидимых крыльях. Точно пронзительные
взгляды их могли среди мешанины  коммунальных  домов,  бань,  кинотеатров,
универмагов разом выхватить того, о ком шла речь, виновника.
   - Ходит,  ходит,  -  снова  прошелестело  над  городскими  застройками,
отлакированными картографическими лаками.
   - Брать надо, - торжественно,  как  бы  открывая  заветнейшее  желание,
выложил лейтенант.
   -  Легко  сказать,  брать!  -  Майор   значительным   взглядом   окинул
присутствующих. - Где?!
   - Слышал я, - грудным голосом  любителя  многоголосого  пения  произнес
сержант,  обязательный  слушатель  заезжих  лекторов,  -  слышал  я,  люди
далекого прошлого уважают восточные сладости. На  восточном  базаре  брать
надо...


   Завязка  приключенческой  истории  этой,  взволновавшей  должностные  и
прочие умы города, началась на операционном столе местной больницы.
   Голос сержанта звенел, как муха в стакане. И все снова  склонились  над
картой, кто с циркулем, а кто и с простой древесной линейкой,  высматривая
положение базара дынь, хурмы, халвы азиатской.
   Молодой,  но  твердо  уверенный  в  себе  хирург  больницы  этой   брал
скальпелем мышцы пациента энергично и даже привычно-весело. А волокна  шли
одно к одному. Без грамма жира.
   -  Пресс  культуриста!  -  хвалил  хирург,  стремительно   проникая   в
податливые полости брюшины. -  А  печенка!  -  От  восхищения  руки  врача
остановились, и на секунду работа прервалась. - Убей меня бог, если это не
та самая  абсолютно  норм