- В кустах оставил? - удивился командир.
     - Не убежит, - спешно заверил Чиж, прислонил винтовку к столу, а  сам
сел на скамейку рядом со стаканом чая. - Свой человек. Идейный.
     Командир, заместитель с сомнением посмотрели друг на друга,  а  потом
все вместе уставились на матроса.
     - Ты, братец... - начал было заместитель, но тут  в  дверь  осторожно
постучали, и негромкий голос сказал из-за двери:
     - Можно войти?
     И с этими словами идейный перебежчик собственной персоной показался в
командирском блиндаже.


     Нет, никак не походил странный перебежчик на своего. Свои сейчас  как
одни по всей республике,  одного  оттиска.  Лица  серые,  что  непросохшая
штукатурка, глаза воспаленные, нервное спокойствие в углах рта, и  в  теле
недостача минимум килограммов на  пять-шесть  по  сравнению  с  довоенным.
Снять с пояса маузер, так хоть иконы с них пиши.
     А этот -  кровь  с  молоком,  щеки  лаковые,  прямо  девушка.  Сапоги
балетные, вощеные, будто сейчас денщик душу в эти  голенища  вкладывал.  А
еще куртка, вроде замшевая, с кокеткой, без единого пятнышка.
     Командир смотрел на  щеголя  прищурясь,  как  в  ярмарку  смотрят  на
породистого жеребца. Взгляд заместителя, примеряясь, проехался по шикарной
куртке неизвестного и стал бесстрастным, как будто не  встретил  на  своем
пути ничего замечательного, предупредим, однако, что  глаза  его  обретали
бесстрастность именно в минуты чрезвычайных обстоятельств.  Комиссар  тоже
смотрел во все глаза - весело, как смотрят  мужчины  на  непочатую  бутыль
первача: будто кто-то пошутил остро, притом непакостно.
     Короче  говоря,  непутевый  вид  перебежчика  поразил  присутствующих
нешуточно.  Напротив,  субчик  джентльменского  вида   удостоил   личности
присутствующих  вниманием   до   обидного   малым.   Окинув   всех   троих
единовременным взглядом, он как  бы  исчерпал  вопросы,  естественные  при
первом знакомстве,  и  интерес  его  переключился  на  скудную,  походного
качества  утварь  блиндажа.  Молчание  между   тем   вошло   в   состояние
невыносимости.
     - Вот, значит, как, - подвел итог перебежчик. - Небогато.
     - Вы, судя  по  всему,  привыкли  к  более  роскошной  обстановке,  -
сумрачно заметил командир. Подозрительные предположения  уже  кружились  у
него в голове, и он наконец дал им ход.
     - Роскошь? - рассеянно удивился перебежчик. - Я категорически  против
нее. Лишний вес.
     - А мы за роскошь, - строго сказал командир. -  За  такую,  чтоб  для
каждого. Нужники из золота отливать будем.
     - А  я  слышал,  -  голландское,  кафельное  лицо  гостя  исполнилось
хитростью, - что за бедность вы. Чтоб все стали бедными.
     От этих белогвардейских  слов  золотые  очки  командира  подпрыгнули,
заместитель же, который до  последней  секунды  ничем  не  выдавал  своего
отношения к событиям, сделал шаг назад, в темноту, и глаза его  загорелись
оттуда огнем. Комиссар Струмилин, выпустив в  сторону  этих  огней  мощную
струю табачного дыма, вот что сказал:
     - Кто так  говорит,  отчасти  и  прав.  Пускай  мы  за  бедность.  Но
бедность, богатство -  эти  понятия  но  имеют  точного  определения.  Они
существуют только во взаимозависимости. Не так ли?..
     Все промолчали.
     - Поэму "Кому на Руси жить хорошо" помните?
     - Помню, - уверенно вставил матрос Чиж, который уже  опростал  первый
стакан командирского чая и теперь желал вступить в общий разговор.
     - Так вот, - голос комиссара окреп, - вспомните: бедные ли,  богатые,
а счастливых нет. А потому  отбросим  на  время  промежуточные  понятия  и
скажем так: мы за общество, где человек был бы счастливым. А?
     И он вопросительно взглянул на гостя. Но тот и глазом не мигнул.
     - Вы сможете  определить  понятие  счастья?  -  Гость  снисходительно
усмехнулся.
     Комиссар тоже усмехнулся. А замечали вы, если собеседники уже  начали
усмехаться,  оставаясь  внешне   спокойными,   значит,   разговор   прошел
критическую зону и, значит, один из собеседников начал брать верх.
     - Ну что же, - глаза комиссара Струмилина смеялись, - начнем. Счастье
- такое состояние разумного существа в мире, когда все в его существовании
идет по его воле и желанию.
     Незнакомец теперь в упор смотрел на комиссара, точно тот  отсалютовал
перед его очами лезвием шашки и бросил ее в невидимые ножны. В правой руке
незнакомец держал странную шкатулку, всю усеянную дырочками, ту самую, что
подобрал в поле.
     - Что это? - спросил командир.
     - Орбитальный передатчик, -  вскользь  ответил  незнакомец,  явно  но
заботясь о доступности сказанного. - У вас есть еще  формулировки?  Вы  их
сами придумываете? - спросил он тревожно.
     - Это Кант. Старина Кант. - И голос комиссара потеплел, как  если  бы
речь шла о его драгоценном живом или мертвом товарище. - Заметьте акценты:
"разумного существа", "все в его существовании", "все", "по его воле". Так
вот, мы за счастье. А  теперь  сами  разберитесь  в  соотношениях  с  этим
бедности и богатства.
     - Кант, Кант, - бормотал между тем  незнакомец  в  свою  шкатулку,  -
запомнить, обязательно запомнить. -  Из  чего  мы  должны  заключить,  что
интеллигентность, в которой заподозрил его Чиж еще в окопе,  была,  скорее
всего, чисто наносной,  ибо  даже  полуинтеллигент  должен  бы  знать  имя
великого прибалтийского мыслителя.
     - Ах, товарищи! - внезапно вмешался  заместитель  из  своей  тьмы.  -
Неправильную линию допроса взяли. Бедность не порок, счастье  не  радость!
Слюни, понимаешь,  распускаем.  Его,  может,  и  забросили,  чтоб  он  тут
дезорганизовывал, зубы заговаривал. А правильная линия - вот она.
     Сделав шаг, он оказался  у  лампы  и  властно  вытянул  руку  вперед,
пятерней наружу.
     - Документы!
     - Документы? - незнакомец не хотел понимать, о чем его спрашивают.
     - Документы спрашивают, -  сказал  он  в  ларчик  с  дырочкой,  будто
советуясь с кем-то. - Какие документы?
     - А вот такие!  -  страшно  вскричал  заместитель,  чуя,  что  нет  у
незнакомца  никаких  документов,  и  отработанным  движением  бросил  руку
вперед. В пальцах его белела карточка с крупным, затертым на конце  словом
"Мандат".
     Незнакомец осмотрел картонку, поразмыслил и нехотя произнес те слова,
после которых, собственно, и началась фантастика чистой воды.
     - Ну, если точно такой... - Ответным  взмахом  руки  он  выдернул  из
потайного  кармана  белый  квадрат  и  поднес  его  к  лампе.  Крахмальная
поверхность картона была девственно чистой.
     - Эт-то зачем? - еще не понимая, вопросил заместитель.
     - Документ, - пожал плечами щеголь-перебежчик, и тут все увидели, как
на  бланке  проступило  крупное  слово  "Мандат",  а  затем  показались  и
остальные  слова  вместе  с  фамилией  обладателя.  Но   фамилия-то   была
заместителева!
     Короче, в руках замечательного щеголя оказалась копия документа  -  и
какая копия! Лакированная,  на  александрийском  картоне,  не  захватанная
пальцами  караульных.  И  как  только  на  праздничной  картонке   вызрела
последняя точка, документ пошел по рукам.
     - Лихо! - заметил командир, кончив осмотр.
     - Лихо! - в один голос подтвердили Чиж и Струмилин.
     - Лихо-лишенько. Липа, - ворчал заместитель.
     - Теперь далее, - решительно продолжал таинственный плагиатор. - Беру
чернила, выливаю на сапог.
     И этот чистюля бесстрашно выплеснул  полсклянки  фиолетового  состава
прямо на белоснежное, в розовых кружевах, шевро сапога и еще полсклянки на
замшевую свою куртку.
     - Пропади  пропадом  буржуйское  барахло,  -  радостно  одобрил  Чиж,
матросская душа. - Говорил же - свой в доску!
     А заместитель, хозяйственный мужик, только  крякнул  при  виде  столь
злостной порчи облюбованного добра.
     Но нет, не получилась  ведь  порча  народного  достояния.  Химический
состав, как живая ртуть, сбежал по голенищам вниз и лужицей  собрался  под
ногами экспериментатора.
     - Не  пачкается,  не  мнется,  -  сказал  гость  тоном  коммивояжера,
рекламирующего товар. - Пусть вас не  смущает  мой  свежий  вид.  Весь  на
самообслуживании. В общем, бросьте  сомнения.  Перед  вами  не  шпион,  не
провокатор. Да и незачем к вам шпионов засылать, все известно. Исход решат
вот эти батареи.
     Он набросал на  листе  план  позиция  белых,  и  все  склонились  над
чертежом.
     - Согласуется с нашими данными, - сказал  наконец  командир  и  сухо,
очень сухо спросил: - Ваша мнение, что ничего поделать нельзя?
     -  Самим  вам  ничего  не  поделать,  -  взвешивая   слова,   ответил
неизвестный, - помочь может только чудо.
     - А чудес на свете не бывает, - подытожил  командир,  воспитанный  на
отсутствии чудес, и что-то штатское, семейное  проступило  в  его  облике,
потерявшем  на  мгновение  официальность.  Секрета  нет,   даже   министр,
охваченный грустью, лишается своей официальности.
     - Этого я не утверждал, насчет чуда, - осторожно возразил неизвестный
и отпустил комиссару особенный взгляд. - Не говорил.
     Комиссар перехватил взгляд неизвестного, выдержал его, и сумасшедшая,
нелепая мысль обожгла голову Струмилина.
     - Вот что,  -  сказал  он  собранию,  -  времени  до  утра  в  обрез.
Разойдемся по цепи. А я с товарищем еще поговорю.
     И, сгибаясь  в  двери,  люди  поодиночке  вынырнули  из  прокуренного
блиндажа в ночной воздух осени. Заместитель выманил за собой Струмилина.
     - Ты эту гниду к пролетарской груди не пригревай, - люто прошептал он
во мраке, под звездами. - Верь моему политическому чутью.
     - Ну-ну, - усмехнулся Струмилин.
     -  С  мировой  буржуазией,  товарищ  Струмилин,  перед  лицом  смерти
заигрываешь. Не "ну-ну", а мнение свое куда надо писать буду, коли в живых
останусь. Запоешь!


     Итак, сумасшедшая, нелепая мысль котельным паром ошпарила трезвый  ум
комиссара Струмилина.
     "Этот  человек  совершит  чудо!"  -  горячо  разлилось  под   черепом
комиссара.
     Убежденный материалист, Струмилин еще и сам не понимал, каким образом
он мог войти в столь чудовищный разлад со всем своим багажом. Надеяться на
чудо! В цепи его размышлений еще не хватало какого-то  важного  звена,  и,
вероятно, в мирной гражданской обстановке отсутствие этого  звена  пустило
бы ход мысли на рельсы другого, короткого пути, в тупике  которого  состав
силлогизмов лязгнул бы на  тормозах  строкой:  "Этот  человек  -  жулик  и
шарлатан!"
     Но  сейчас  чудесные  действия  незнакомца,  необыкновенный   вид   и
многозначительная игра слов взывали  не  к  ходу  будничной  логики,  а  к
трепетному движению той  заветной  интуиции,  наличие  которой  не  каждый
признает, ибо не каждого господь наградил ею.
     "Совершит чудо!" - кричала струмилинская душа, и, затаясь,  он  ждал,
когда останется с незнакомцем наедине.
     Дверь хлопнула,  пламя  коптилки  легло  набок,  и  тень  перебежчика
мотнулась по стене, будто ее застали врасплох или ткнули в грудь.  Сам  же
перебежчик стоял неколебимо в тусклом свете  горящего  керосина  и  только
шептал в дырочки своей чертовой шкатулки, шептал  и  прикладывался  к  ним
ухом.
     Комиссар прислушался. Тень перебежчика, покачавшись, встала на место,
и Струмилину  почудилось,  что  это  она  бормочет  призрачные,  невесомые
заклинания, а сейчас шагнет к Струмилину и скажет в  полный  голос  что-то
окончательное,  роковое,  по-русски.  Шаманские,  на   погребной   сырости
замешанные словеса копила в себе эта шкатулка.
     "Не немецкий, - быстро  определил  комиссар.  -  Не  французский.  Не
английский. Чешский? Нет".
     "Ну..." - сказал себе комиссар, поправил пояс, строевым шагом подошел
к неизвестному, положил ему  руку  на  плечо,  взглянул  в  упор  холодным
взглядом, хорошо известным балтийскому полку и за его пределами,  а  также
еще одному деятелю, который вел, вел-таки однажды комиссара под дождичком,
вел и ставил спиной к гнилому дубу, матерился и прицеливался...
     - Вот что, дорогой товарищ! Помогай, сделай что можешь...
     Итак, они замерли напротив друг друга, и  зрачки  их  соединились  на
одной прямой, на струнной линии, тронь - зазвенит.


     - Значит, вы догадались, что я могу  помочь?  -  нехорошо  усмехаясь,
спросил неизвестный.
     Волна злобы подкатила к горлу Струмилина. Лицо его дернулось.
     - Да не могу я вам помогать. Не велят, - простонал человек,  -  фильм
запорем. Мы снимаем фильм, на документальных кадрах. В финале полк красных
гибнет. Эффектные кадры. Чтобы найти  их,  мы  сотни  витков  намотали  на
орбите, зондировали. Энергии потратили прорву.
     - Да снимете еще фильм! Разыграете, в конце концов, с актерами!  -  в
отчаянии закричал комиссар.
     - Не снимаем мы игровых. Игровой лентой на нашей планета не  убедишь.
Тошнит зрителя от недостоверности, от актерских удач. Актер  на  экране  -
пройденный этап. Для нашей планеты вообще вся ваша  прошлая  жизнь  -  наш
пройденный этап...
     Глубоко задышал от этих слов комиссар Струмилин. Вот оно, недостающее
звено логики - "на нашей планете". Из других миров. Жюль Верн наоборот. Из
пушки на Землю. Сказка, черт ее подери! Но теперь его интересовала  только
утилитарная сторона сказки, спасение пятисот душ полка,  крепких,  позарез
нужных революции ребят, ради  чего  заложил  бы  он  свою  душу  не  токмо
небесной звезде, но и самому дьяволу.
     - А почему такой финал фильма, с кровавой развязкой? - ровно, овладев
дыханием, спросил комиссар.
     - А бог его знает. Считается  эффектным.  Я-то  лично  специалист  по
счастливым концовкам. Именно в них и достигаю полного  самовыражения.  Так
нет, послали именно меня. Сказали: "Нужно изобразить смерть  через  зрение
оптимиста".
     - Нет, я рад, что послали именно вас, - поспешно возразил  Струмилин.
- Нам тоже по душе  счастливые  концовки.  А  собственно,  что  у  вас  за
сценарий?
     -  Сценарий-то  роскошный.  Переворот  в  огромной  стране.  Крушение
аграриев.  Консолидация  тузов  зачаточной,  но  все  же   промышленности.
Движение плебейских масс, вожди той и  другой  стороны.  Личные  трагедии.
Исторические решения и ошибки. Взаимосвязанные  события  в  других  частях
планеты. Батальные эпизоды во всей их красе.
     Незнакомец говорил  с  пафосом  и  вместе  с  тем  доверительно,  как
профессионал говорит с равным профессионалом.
     - Проделана колоссальная работа. Многократный зондаж  с  персональным
выходом на Землю,  постоянный  зрительный  контроль  важнейших  событий  с
орбиты - в наших руках глобальная  картина  движения  всего  общественного
процесса. Наш математический автомат произвел нужные подсчеты  и  построил
функциональную  модель  токов  основных   событий   на   ближайшие   годы.
Выяснилось: победа революции неминуема.
     - Это не удивительно, она  победит,  руку  на  отсечение,  -  перебил
комиссар Струмилин, глаза его грозно и холодно сверкнули.
     - На отсечение вы предлагали и голову, не далее как поутру, -  ляпнул
вдруг марсианин и тут же осекся - таким холодом повеяло из глаз комиссара.
Он кашлянул.  -  Вот  какие  кадры  мы  привезем  домой.  Успех  обеспечен
потрясающий. Тем более что  мы  совершенно  случайно  наткнулись  на  вашу
планету. Так сказать, экспромт.
     - Зрелище получится грандиозное, - согласился Струмилин, -  но  дайте
же ему счастливый конец! Вы же специалист, в конце концов,  по  счастливым
развязкам.  Не  насилуйте  себя.  Искусство  и  насилие   над   художником
несовместимы. Организуйте чудо, спасите балтийцев, а потом что хотите, ну,
скажем, посетите штаб белых, полковника Радзинского. Чрезвычайно эффектный
этюд, уверяю вас, а?
     Неземной человек упрямо молчал.
     - Да вы хоть представляете, за что сейчас кровь льется? -  сердито  и
устало спросил Струмилин. Ему надоело уговаривать чудака,  свалившегося  с
неба, откуда видно все и вместе с тем ничего не видно.
     - С глобальной точки зрения? - учтиво, по-профессорски  спросил  этот
холеный  представитель  другой  планеты.  -  Ну,  примерно  так.  Развитие
производительных  сил,  способов   производства   пошло   в   конфликт   с
общественным укладом.
     -  Политэкономия!  -  отмахнулся   комиссар.   -   А   кровь,   кровь
человеческая, сердце, душа живая гомо сапиенса  -  этих  категорий  нет  в
политэкономии, - отчего материал идет в смертный бой и чего жаждет?
     - Так отчего? - с некоторой угрюмостью вопросил пришелец.
     - Оттого, что впервые в истории сердце человеческое ощутило  реальную
возможность идеального общества. Ведь жизнь любого была позорно униженной,
либо возвышенной, но преступной в принципе...
     Внезапным движением Струмилин бросил руку за спину, будто хватаясь за
кобуру маузера, ловко выдернул из полевой сумки  растерзанную  книжонку  и
прочитал заголовок:
     -  "Голод,  нищета,  вымирание  русского  народа  -   как   следствие
полицейского режима", издательство "Донская Речь".  Лет  двенадцать  назад
эту брошюру можно было купить в любом  киоске  России,  сейчас  уникальный
экземпляр. Почитайте на досуге.
     Повинуясь слову "уникальный", межпланетчик покорно принял  подарок  и
бережно сунул его за пазуху, причем куртка как  бы  сама  втянула  в  себя
экземпляр, и заметьте, ни прорезей, ни щелей на ней видно не было. Недаром
замечательная   курточка   так    понравилась    заместителю    командира,
хозяйственному мужику.
     - Да, вы уже говорили  об  обществе,  где  каждый  будет  счастлив  в
соответствии со своей способностью к счастью, - напомнил он комиссару.
     - Вот! - подтвердил Струмилин, загораясь, точно будущее  уже  маячило
за хлипкой дверью блиндажа, высунь только руку наружу и попробуй на ощупь.
Он уже видел это общество  счастливцев,  колоннами  марширующих  навстречу
ослепительным радостям земного благополучия, этих гармонически развитых, а
потому прекрасных телом и душой мужчин и женщин, этих высоколобых  атлетов
- мечтателей-чемпионов, рационализаторов-изобретателей.
     - Мы построим такое общество! - трепетно обещал комиссар. - И  в  нем
не будет места монархам, диктаторам, деспотам, самодурам. Улицей командует
уличный совет, городом  -  городской,  страной  -  государственный  совет.
Советская  власть!  Выборная,  единая  и  неделимая.  С  позором  рабского
существования будет покончено. И для  того  мы  идем  в  наш  последний  и
решительный бой!
     С каждой своей фразой комиссар испытывал все больший подъем, и вера в
справедливость сказанного комком поднималась от сердца выше и выше  и  уже
ключом била где-то в горле, и теперь имели смысл не сами слова, а то,  как
они были сказаны - пружинно,  на  втором  дыхании  прирожденного  трибуна,
каким Струмилин и был, на том замесе отчаянности и  убежденности,  который
не раз был брошен  в  хаос  и  гул  тысячной  митинговой  толпы,  в  поле,
колосящееся штыками, и направлял острия штыков в одну точку, как магнитный
меридиан правит компасную стрелу точно  на  полюс.  И  будь  сейчас  перед
Струмилиным пусть даже не один заезжий с далекого нам  созвездия,  а  хоть
сотня  таких  молодцов  -  заряда  комиссарской  души  хватило  бы,  чтобы
электрический ток побежал в хладнокровном сердце каждого из  них,  и  вера
комиссара вошла в сердце  каждого,  и  каждый  бы  сказал:  "Прав  товарищ
Струмилин!"
     Крутой лоб комиссара покрылся холодным потом, скулы заострились, но в
глазах по-прежнему качались язычки холодного огня, а взгляд уходил далеко,
сквозь единственного слушателя, тянул след как бы поверх голов  невидимого
собрания, так что марсианин,  скрипнув  лаковыми  сапогами,  повернулся  и
удостоверился, нет ли кого еще позади. Но нет, никого там не было...
     - Безумно интересный кадр! Ах, какой будет кадр! Обойдет все планеты,
- причмокивая губами, бормотал единственный слушатель трибуна Струмилина.
     - Неужели снимали? - удивился Струмилин, приходя в себя.
     - Все снимается, что вокруг. Все. Съемочная аппаратура - вот  она,  -
удовле