лектива завершал агрегат в металле, который, как известно, легко
держит тонные  нагрузки  на  сжатие  и  растяжение,  но  может  лопнуть  и
проржаветь от одного неосторожного газетного слова.
   Оттого Радий и на фамильных торжествах выбирал  выражения.  Династия-то
его всей командой на старой реконструкции играла, а он на новую, ту самую,
что старик прораб суставом чуял, распределиться успел. Отрезанный ломоть!


   ...День, когда агрегату Радия Васькина назначили первую пробу,  выдался
обычный,  сияющий.  Роскошное,  мировых  стандартов  светило  пылало   над
страной, проспектом, стройкой его и плакатом "Сдадим через  два  года,  на
два месяца раньше срока!" с одной стороны, с другой -  "Минута  простоя  -
миллионы на ветер!". Под сенью плаката  и  укрылась  на  утренний  перекур
показательная бригада прораба Васькина, кроме тех, кто делился  опытом  со
смежниками или имел на руках законный бюллетень. Все,  как  один,  вовремя
отметили друг друга в табельном автомате и перекуривали теперь в состоянии
бодрости, подъема, разливали по стаканам нарзан.
   - Разнарядка, значит, такая,  -  оповещал  прораб,  хозяйским  взглядом
измеряя ласковую даль. - Сорок самосвалов грунта плановых  да  сверх  того
сорок фонарных столбов корчевать, да три...
   - На  перевыполнение!  -  прозвенел  кто-то  бойкий  из  самой  густоты
плакатной теневы.
   - А-а?.. - очнулся старик. Голова его еще  не  вполне  освободилась  от
гула вчерашнего фамильного торжества, и мысли тоже  гуляли  там.  Зазнайка
Радька извел его душу, от рук отбился. "Глазищами зырк-зырк, ухмыляется, и
точка. Ни о чем. Камень  за  пазухой  отрастил,  ясно.  Пора  крутые  меры
принимать, поздно будет", - размышлял прораб и прислушивался.
   Чистейший, дистиллированный  звук  трепетал  над  проспектом,  будто  в
далеком изначалье  аллей,  у  горизонта  вызванивал  юным  альтом  сводный
пионерский отряд. Столь сольный звук отродясь  не  беспокоил  прокопченную
атмосферу владений предводителя  Васькиных.  Знал  толк  в  голосах  аллеи
художник дела, прораб, принимал их всерьез, симфонически:  стосильный  рев
бульдозера, плач пилы  по  металлу,  вздохи  плазменного  резака.  Детским
интонациям места здесь не было.
   Между тем пение сменило октаву, раскатисто перевалило на басы, и  будто
уже  не  мирный  хор  мальчиков,  а  многотысячный  стадион  бешено  рыдал
ведерными глотками мужиков в соку, требуя законного гола.
   Родник оглушительной волны не стоял, но маршем двигался к стройплощадке
в хорошем темпе. Рационализаторы высыпали из-под плаката, пожирая взглядом
аллею. По команде все заткнули уши, и вовремя. Из-за поворота, из-за  спин
высотных гостиниц "Интурист" вывалилась туча, накрывшая  проспект  во  всю
ширину, цех на козловых кранах, на ажурном  сплетении  ферм  -  в  кипении
едкого дыма, в зарницах внутреннего огня,  в  штормовом  вое,  будто  сама
Братская ГЭС, обезумевшая от напора вод, сорвалась  с  мест  и  объявилась
тут. Десятки механических десниц простирались  из  пылающих  стекол  цеха,
раздирали грунт перед гигантом, жонглировали, вмиг  выдергивали  столбы  и
лихо швыряли их по одному  ракурсу  в  поднебесье,  за  пределы  городской
черты.
   А поверх чада, поверх крайних стрингеров, в  хрустальном  дупле  держал
руки на штурвале  едва  видный  человек  -  все  тут  же  опознали  его  -
отрезанный ломоть Радий Васькин, и аж приплясывал, будто горели подошвы  у
него. Хорошо ему было под хрусталем!
   Промчался комсомольско-молодежный агрегат над бригадой, порхнул, дернул
клешней очередной столб и пустил по загородной траектории. А  потом  взвыл
пуще прежнего и спуртом рванул к  горизонту,  оставляя  за  собой  готовые
кафетерии, английской стрижки газоны, парадную шеренгу  цветущих  тополей,
лишь  иногда  по  ошибке  всаживая  вместо  стройного  дерева   элегантный
нейлоновый светофор.
   Наконец люди зашевелились, осторожно огляделись окрест, видения и  след
простыл. А вместо сиял, слепил цветами  радуги  отшлифованный  проспект  с
пластиковыми  треками   для   автомобилей,   с   самоходными   пешеходными
тропинками,  под  шапкой  тополиной  листвы,  с  купальными  бассейнами  и
какими-то неизвестными сооружениями вроде гигантских кофеварок,  и  чья-то
козочка, откуда ни  возьмись,  уже  щипала  запретную  сладостную  травку.
Праздник, который всегда с тобой!
   Аромат  кондиционного  сена  и  естественных  цветов   щекотал   легкие
затаивших дыхание людей. Все молчали.
   Боком выбрался дед Васькин вперед, горестно махнул  рукой.  Колени  его
ходили, на щеке сияла слеза.
   - Не усмотрел, - простонал он. - Не уследил за внучонком. Зрение уж  не
то, что было, на аршин в землю. Конец, значит, вахте.
   Нет, не таких слабых, пропащих слов ждал от  него  народ.  Надежды  все
ждали  от  предводителя,  как  матросы  от  капитана  в  шторм.  И  старик
почувствовал общий взгляд - сейчас или никогда! Последним напряжением воли
на сотни вольт, аж заскрипело волокно костенеющих членов, унял  он  биение
колен, на которых никогда не стоял, согнал пелену с  глаз  долой,  глотнул
живительного воздуха, бросил пятерню вперед  и,  как  в  прежние  времена,
отрубил:
   - По места-ам!



   Владимир Григорьев.
   Коллега - я назвал его так

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Рог изобилия" ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Гремит будильник... Я открываю глаза, полный надежд, что часы  идут  на
час вперед. Но нет, мой второй будильник показывает тоже семь.
   Второй будильник появился после того, как  я  окончательно  понял,  что
одним меня не разбудишь. Пришел момент, когда показалось, что недостаточно
и трех. А дальше?
   Просыпаясь, я  чувствую  себя  еще  довольно  свежим.  Полным  сил.  Но
несколько минут борьбы с мучительным  желанием  сна,  и  я  встаю  изрядно
помятым, мечтающим об одном: снова в постель! Что делать!  Научная  работа
оставляла для отдыха все меньше и меньше времени.
   Нет, дело вовсе не в какой-нибудь непомерности моего честолюбия,  не  в
том, что по ночам мне снятся лавры великих. Ах, мне  снится  другое!  Даже
дворники моих снов бормочут формулы, подметая мостовые моих снов.
   Ведь если не хочешь отставать от тех, кто задает тон в науке, нужно  не
меньше их и работать. Так что виноваты они, великие. А спят они - ох, мало
же они спят!
   Помнится, именно третий будильник заставил меня крепко задуматься  надо
всем этим.
   "Вот  ты,  взрослый  человек,  -  говорил   я   сам   себе,   -   автор
разнообразнейших открытий,  изобретатель.  Неужели  ты  ничего  не  можешь
поделать с этим унизительным, недостойным, а  порой  и  просто  аморальным
состоянием, именуемым сном? Во сне вас может  переехать  грузовик,  побить
кучка распоясавшихся хулиганов. Вас вышвырнут с десятого этажа,  плюнут  в
лицо, незаслуженно вынесут выговор. А вы? Проснетесь, утретесь  полотенцем
- и как ни в чем не бывало. А кому жаловаться?"
   Эти мысли угнетали меня (одного ли меня?), но за  дело  я  взялся  лишь
после того, как начал просыпаться одетым. Это уж было ни на что не похоже.
Тогда я решился...
   Электросон, гравитациосон, радиосон,  соноплоскостопия  -  эти  мощные,
планово развивающиеся направления, конечно, рано  или  поздно  приведут  к
успеху.  К  абсолютному  избавлению  от  сна.  Сделают  его  принципиально
ненужным.  Многочисленные  сотрудники   гигантских   лабораторий,   авторы
нашумевших диссертаций, брошенные на  развитие  этих  направлений,  ни  на
секунду не сомневаются, что через каких-нибудь три-четыре десятка  лет  их
труд даст о себе знать.
   Известное дело, для вечности, из которой мы появляемся и в  которой  же
исчезаем, этот срок мгновение.  Время  взмаха  ресниц.  Для  меня  же  это
мгновение, простите, лучший кусок творческой жизни. Ждать некогда, ресницы
того и гляди сомкнутся. И уж если наука  не  готова  дать  мне  абсолютный
заменитель, то за частичный заменитель сна берусь я сам!
   Эквивалент, биологический эквивалент - вот что следовало искать.  Пусть
некто спит вместо меня, пусть  результаты  процессов  охваченного  спячкой
мозга идут своим ходом, снимаются специальным  приемником,  как  снимаются
адаптером мелодии с  пластинок,  и  через  трансформирующее  устройство  в
очищенном виде передаются моему бодрствующему, наполненному  размышлениями
мозгу. Этот вкратце изложенный план целиком завладел моим воображением.
   Итак, эквивалент, адаптер.  Проблема  чисто  техническая,  а  потому  и
решаемая техническими средствами. С ранних лет паяльник не дрожал  в  моих
руках. В детском саду я был первым по монтажу и вторым по блокировке. (Наш
сад имел производственный уклон. Там учили  паять  схемы.)  Вскоре  прибор
встал в углу моего кабинета. Стандартного вида чемодан  на  колесиках,  из
тех,  что  посылают  на  вокзалы   своим   ходом,   телекомандой   или   с
самоуправлением по программе.
   (Помните этот фотоконкурс "Время отпусков" -  над  вымытыми  тротуарами
парит утренний полумрак, кругом ни души.  Спешит  домой  одинокий  гуляка,
галстук набок, на плечах пиджак.  А  на  асфальтах  необъятной  магистрали
плотный, расплывшийся на скоростях поток чемоданов и сундуков.  Вылетающие
из переулков саквояжи. Затертый большегрузными корзинами одинокий портфель
перед красным светофором.  Зябко  вздрагивает  опоздавший  мешок.  Перрон.
Огоньки уходящего поезда. Через час по магистрали с ревом промчатся первые
автомобили, и уж тогда вряд ли кто решится выпустить самоуправляемый груз.
А  пока  спешите,  мчите  стремглав,  саквояжи  и   сундуки,   авоськи   и
портфельчики. Время отпусков, время отпусков!)
   Техническая сторона вопроса не беспокоила меня.  Опасаться  приходилось
за другое - за донора сна, личность, отдавшую бы свое время под  мой  сон,
как другие отдают кровь нуждающимся в  ней.  В  наше-то  время,  когда  за
минуту простоя у прилавка покупателю выплачивают десятую  часть  стоимости
покупки, когда секунда конвейерной установки - автомобиль,  час  машинного
времени - фундаментальное открытие в математике!
   Конечно, подыскать в этих условиях человека, пожелавшего бы спать и  за
себя и за меня, было делом  нелегким.  Круг  моих  знакомых  ограничивался
людьми  науки,  рассеянными,   милыми   людьми,   вся   мягкость   которых
превращается в гранит, как только ситуация подталкивает их на  лишний  час
сна.
   "Может, броситься в ноги к энтузиасту? - мелькнуло у меня. -  Энтузиаст
поймет..."
   Несколько прямых, откровенных разговоров с энтузиастами привели меня  к
твердой уверенности, что с ними тоже не сговоришься. Оказалось, что каждый
из  них  сам  по  себе  набит  первоклассными  замыслами,  успевай  только
осуществлять. Поговорив со мной пять-десять минут, они впадали в  красивую
разновидность созерцательности, кивали головами (не мне, уже в такт  своим
мыслям), барабанили пальцами по столу.
   - Ха-арошая мысль, - нараспев хвалили они, -  надо  осуществлять,  надо
осуществлять!  -  И,  торопливо  собравшись,  куда-то  уходили.  Куда  они
убегали? Осуществлять мою идею?!
   Да, нужный человек должен был быть несколько иным, иного, так  сказать,
плана. С отклонением от нормы. Короче, такой, чтобы было  ему  все  равно:
спать или заниматься чем другим. Но именно таких я и не знал.
   Жизнь вечерней улицы - загадка! Слоняясь вдоль ярких витрин, я  пытался
разгадать ее. Тщетно. Кинотеатры, универмаги, стоянки такси  не  дали  мне
ничего. Однажды, уже теряя веру в успех, я зашел в  помещение,  называемое
пивным залом. Прямо у входа за  столиком  в  единственном  числе  восседал
мужчина, в его правой татуированной руке дрожал бокал с жидкостью,  скорее
всего алкогольных свойств. Он оглядывался по сторонам.
   - Жизнь - копейка! - отчаянно выкрикнул он. Ему требовался собеседник.
   Так, так. У меня молниеносно созрел план. Через  секунду  я  уже  сидел
рядом с ним.
   - Пей! - Он двинул фужер ко мне, плеснув на скатерть.  В  носу  у  меня
густо защекотало от спиртного запаха. (Я знал его, этот запах.  Спиртом  я
чищу детали, обезжириваю их. В  обмен  на  старые  флаконы  его  выдают  в
пунктах химической профилактики.)
   - Непьющий, - ответил я, придавая голосу сочувственные интонации, - вот
разве так, о жизни поговорить...
   - Наука сломала об меня все зубы, - свирепо изрек он.
   ("Общение - величайшая роскошь!" - говорит Экзюпери.)
   - Лечила, лечила, а пользы никак нет.
   Он помолчал, оценивая действие сказанного, улыбнулся,  показав  золотой
зуб, и добавил:
   - От алкоголизма лечила...
   - Друг мой, - как можно мягче начал я, - если наука не помогла вам, то,
быть может, вы поможете ей. Науке.
   - Она мне нет, и я ей нет. Баш на баш.
   Он был прост в своем великолепном невежестве.  Он  уже  воображал,  что
наука и впрямь зависит от него. Правда, не все его  термины  были  понятны
мне. Но в общем я его понимал.
   - А может, дружок, попробуем еще разок?
   - На свете счастья нет, - с чувством затянул собеседник, - а есть покой
и воля. - Некоторые слова романса он кроил на свой лад, но что  делать,  я
пошел ва-банк.
   - Давно, усталый раб, замыслил я побег, - наши голоса сплелись, поплыли
над опустевшими столиками.
   Обнявшись, мы вышли на улицу. Дома уже притушили окна, отходили ко сну.
Запоздалые прохожие почтительно обходили нас стороной.
   - Отчаливай! - радостно кричал им спутник, но песню не бросал.
   - В обитель даль-льнюю трудов и чистых  нег-г,  -  голосам  не  хватало
тесного уличного пространства, и они уходили вверх, к утопающим в  темноте
крышам. Да, в обитель. Трудов. Нет.
   Мы шли ко мне домой.
   Утром я на цыпочках прошел в кабинет, тихо  открыл  жалюзи.  Золотистый
поток пронзил простор кабинета, сквозь узкие прорези жалюзи рвалась теплая
солнечная метель. Я огляделся. Все оставалось  на  местах.  В  углу  стоял
готовый к старту  трансформатор  сна,  на  диване  нежился  в  крахмальных
простынях вчерашний человек. Еще не старый, но  осунувшийся,  воспаленный,
проспиртованный. "Хронический алкоголизм", - значилось  в  его  пенсионной
книжке.
   - Рассолу, - прохрипел он,  не  открывая  глаз.  Банка  рассола,  играя
изумрудными глубинами, уже стояла вплотную к дивану. Это понравилось  ему.
Он сделал несколько мощных глотков, оглядел комнату, потом закурил, ничуть
не удивляясь месту пробуждения. Видно, привык он просыпаться  где  угодно,
только не у себя дома.
   - Болит? - я постучал по голове.
   - Гудит, корыто, - брови его горестно полезли вверх, - уснуть бы  самый
раз, да не усну уж.
   - Сделаем, - события сами пошли куда надо. - Уснуть сделаем.
   Я кивнул в угол, на трансформатор сна. Он недоверчиво проследил за моим
взглядом.
   Разумеется,  будущий  напарник  начисто  забыл  все   деловые   моменты
вчерашнего разговора. Пожалуй, и к  лучшему.  Теперь  рядом  с  грифельной
доской я был во всеоружии. В ход были пущены  и  графики  ускорений  роста
научной мысли, и трактовка энтропийного состояния всеобщего интеллекта,  и
действующие  модели  моих  последних  изобретений:  летающие,   ползающие,
ныряющие, бегущие, счетно-решающие, и еще бездействующая модель  главного,
будущего  изобретения,  одновременно  летающего,  ползающего,   ныряющего,
прыгающего и притом счетно-решающего.
   Услышал он и о пользе внедрения всех этих образцов, а под конец получил
обещание, что один  экземпляр  новейшего  образца  достанется  и  ему,  по
существу соавтору и товарищу в разработке. Он получил права консультанта.
   Графики, формулы и схемы почти не действовали на  человека  из  пивного
зала. Он смотрел на них,  как,  наверное,  какой-нибудь  древний  торговец
мехами на сгнившую шкурку  горностая,  украшавшую  в  прошлом  королевскую
мантию. Только изящные в почерке зигзаги фигур Лиссажу  на  миг  задержали
его внимание.
   - Петляет, значит. Следы заметает, - скучно сказал он и зевнул. Нет,  с
точки зрения аналитического восприятия мира он был слеп, глух и нем.
   Но, как только в комнату ворвались мои автоматы малого калибра и начали
плясать, взлетать,  кувыркаться,  пищать,  взбираться  к  нам  на  колени,
бормоча всякие предложения, он стал сдавать.
   - Загвоздочка, - озадаченно сказал он, отцепляя  с  шеи  синтетического
чертика, успевшего причесать и спрыснуть одеколоном голову собеседника. Он
был заинтригован, ошеломлен. - Такую прорву заделать...
   - Коллега! - на радостях я обратился к нему именно так. - Вдвоем-то  мы
и горы своротим. Кривая интенсивности подскоч...
   - Включай. - И он махнул рукой.
   Я ли его переубедил, победило ли желание  отоспаться,  неизвестно.  Так
или иначе педаль была нажата, и  трансформатор,  урча,  вышел  на  рабочий
режим.
   Надо ли говорить, как рванулись вперед мои дела! Вот,  слегка  усталые,
все приходят домой, разворачивают газеты в ожидании ужина. Я работаю.  Все
расходятся по кинотеатрам, стадионам,  кафе,  чтобы  переключить  мозг  на
иную,  легкую  волну.  А  мне  ничего  не  надо,  мой  мозг  свеж,  как  у
новорожденного, и я опять работаю. Полночь.  Все  ворочаются  в  постелях,
считают до тысячи,  чтобы  как-нибудь  отключиться.  Я  ворочаю  в  голове
миллионами,  кручу  арифмометр,   шастаю   логарифмической   линейкой,   я
наслаждаюсь этими действиями!  Наука,  дочь  удивления  и  любопытства,  я
безраздельно твой!
   - А ведь было, было время, - торжествующе говорил  я  сам  себе,  -  ты
проклинал  свою  неутолимую  жажду  творчества.  Голова  трещала,   сердце
выписывало на электрокардиограммах прямо-таки кренделя,  волосы  вылезали,
как из старой сапожной щетки. Ты уповал на последнее, на  докторов  -  кто
еще мог помочь? Мудрецы! Они твердили свое: ледяной  душ,  фрукты,  легкое
вино и меньше, как можно меньше работы.
   Как бы не так! Меньше работы! Ха-ха-ха! И меня  разбирало  натуральным,
жизнерадостным смехом. Напарника  я  разбудить  не  боялся.  Он  спал  как
убитый.
   КПД аппарата достигал пятидесяти одного процента. Поэтому  вместо  меня
требовалось спать не 8, а 16 часов. И еще 8 часов,  необходимых  для  него
самого. Итого, сутки.
   Иногда я будил  его,  в  те  дни,  когда  к  работе  прибавлялся  новый
выдающийся успех, завершался этап.  Он  слушал  объяснения  если  и  не  с
интересом, то, по крайней мере, с заметным любопытством, пытаясь  вникнуть
в детали. Было видно, как от случая к случаю  он  все  больше  проникается
сознанием соучастия в важном, безотлагательном деле.
   Если после первого сеанса он только махнул рукой - а ладно, чего там, -
то через месяц ему уже доставляло удовольствие  обводить  чертежи  рамкой,
подкручивать гайки на полусобранных моделях  и,  заглядывая  через  плечо,
наблюдать, как я убористо заполняю журнал формулами и уравнениями. "А плюс
Б, скобка в квадрате", - шевелил он  губами.  Взгляд  его  становился  все
более  светлым,  разумным,  а  иногда  сосредоточенно-задумчивым,  с  теми
оттенками жесткой мудрости, какая свойственна людям аналитического  ума  в
момент формулирования внезапных и широких обобщений.
   "Вот что значит беспрерывный сон. Перманентное состояние",  -  мысленно
ликовал я, а вслух говорил:
   - Коллега! Уверен, что смогу подготовить вас до  уровня  техникума.  Да
что техникума. Одолеем кое-какие программы и самого вуза!
   Последнее  я  восклицал,  пожалуй,  из  чистого  энтузиазма,  но  уж  в
первое-то  верил  незыблемо.  Напарник  уже  сделал   первый   глоток   из
живительных атмосфер творчества. Теперь выдох - и  второй  глоток,  стойка
принята, ноги на ширине плеч.
   Несколько месяцев прошли как бы в  опьянении,  словно  бы  в  состоянии
невесомости. В  моем  институте  все  только  плечами  пожимали,  когда  я
устраивал еженедельные доклады о проделанной работе.
   - Когда он только успевает? - слышалось из рядов конференц-зала.
   -  За  неделю  он  способен  напечь  расчетов  и  чер