вый солдат. Он был
чистоплотным солдатом, но аккуратным его не назовешь все его
награды и знаки различия были сорваны, и не было на нем ни
ремня, ни галстука, ни белоснежных гетр.
   Все остальные, и Дядек в том числе, были при полном параде.
На всех остальных было любо посмотреть.
   С человеком у столба должно было случиться что-то страшное -
что-то такое, чего человек стремился избежать любой ценой, что-
то, от чего и уклониться было нельзя - цепи не пускали.
   А всем остальным солдатам предстояло быть зрителями.
   Этому событию придавалось большое значение.
   Даже солдат у столба стоял навытяжку - как подобает бравому
солдату, применительно к обстановке, как его учили.
   И опять - без какого бы то ни было видимого или слышимого
сигнала все десять тысяч человек, как один, приняли строевую
стойку "вольно".
   И человек у столба - тоже.
   Затем солдаты встали еще более непринужденно по команде
"вольно". По этой команде полагалось стоять свободно, но не
выходить из строя и не разговаривать в строю. Теперь солдатам
было дозволено о чем-то подумать, оглядеться, обменяться
взглядами с кем-то, если было с кем, или было о чем сказать.
   Человек у столба натянул цепи и вытянул шею, прикидывая на
глаз высоту столба, к которому он был прикручен цепями. Можно
было подумать, что он старается точно угадать высоту столба и
состав породы, из которой он сделан, в надежде, что отыщет
какой-нибудь научный способ сбежать отсюда.
   Столб был высотой в девятнадцать футов, шесть и пять тридцать
вторых дюйма, не считая двенадцати футов, двух и одной восьмой
дюйма, погруженных в железо. Диаметр столба в среднем равнялся
двум футам, пяти и одиннадцати тридцать вторых дюйма, с
максимальным отклонением от этого среднего сечения до семи и
одной тридцать второй дюйма. В состав породы, из которой был
сделан столб, входили кварц, известняк, полевой шпат, слюда со
следами турмалина и роговой обманки. А еще человеку в цепях не
мешало бы знать, что он находится в ста сорока двух миллионах
девятистах одиннадцати милях от Солнца и помощи ему ждать
неоткуда.
   Рыжий человек у столба не произнес ни звука, потому что
солдатам даже в положении "вольно" разговоры были запрещены. Но
взгляд его был красноречив, и каждый мдг бы в нем прочесть
задавленный крик. Он искал взглядом, в котором бился безмолвный
крик, Другие глаза, чей то ответный взгляд. Он хотел что-то
передать конкретному человеку, своему лучшему другу - Дядьку. Он
искал глазами Дядька.
   Он не мог отыскать Дядька.
   А если бы он и нашел Дядька, в глазах Дядька не увидел бы ни
радости узнавания, ни жалости. Дядек только что выписался из
базового госпиталя, где его лечили от психических отклонений, и
в памяти у него было почти совсем пусто. Дядек не узнавал своего
лучшего друга, прикованного к столбу. Дядек вообще никого не
узнавал. Дядек не знал бы и собственного прозвища, не знал бы,
что он солдат, если бы ему об этом не сказали, когда выписывали
из госпиталя.
   Прямо из госпиталя он попал в строй, в котором сейчас и
находился.
   В госпитале ему твердили, внушали, вдалбливали раз за разом,
что он лучший солдат лучшего отделения лучшего взвода в лучшей
роте лучшего батальона лучшего полка и лучшего дивизиона в
лучшей из армий.
   Дядек сознавал, что ему есть чем гордиться.
   В госпитале ему сказали, что он был тяжело болен, но теперь
совершенно здоров.
   Пожалуй, это была хорошая новость.
   В госпитале ему сказали, как зовут его сержанта, объяснили,
что такое сержант, и показали знаки различия по чинам, рангам и
специальностям.
   Они так переусердствовали, стирая память Дядька, что им
пришлось заново учить его азам маршировки и строевым артикулам.
   Там, в госпитале, им пришлось даже объяснять Дядьку, что
такое Боевой Дыхательный Рацион - (БДР),- в просторечье
дышарики,- пришлось втолковывать ему, что такой дышарик надо
глотать раз в шесть часов, а то задохнешься. Это такие пилюли,
выделяющие кислород и компенсирующие полное отсутствие кислорода
в марсианской атмосфере.
   В госпитале им пришлось объяснять Дядьку даже то, что у него
под черепом вживлена антенна и что ему будет очень больно, если
он сделает что-нибудь такое, чего хорошему солдату делать не
положено. Антенна будет передавать ему и прочие команды, и дробь
барабана, под которую ему надо маршировать.
   Они объяснили Дядьку, что такая антенна вставлена не только у
него, а у всех без исключения - в том числе и у врачей, и у
медсестер, у всех военных, вплоть до полного генерала. Они
сказали, что армия зиждется на полной демократии.
   Дядек понимал, что это очень хорошая система устройства армии.
   В госпитале ему дали отведать малую толику той боли, которую
антенна может ему причинить, если он сделает хоть шаг в сторону
с пути истинного.
   Боль была чудовищная.
   Дядьку пришлось признать, что только спятивший с ума солдат
не подчиняется своему долгу всегда и везде.
   В госпитале ему сказали, что самое главное правило из всех
вот какое: всегда выполняй прямой приказ незамедлительно.
   Стоя в строю на железном плацу, Дядек стал понимать, как
много ему надо узнать заново. В госпитале ему сказали не все,
что нужно знать о жизни.
   Антенна в голове снова заставила его встать "смирно", и из
головы все вылетело. Затем антенна заставила его снова принять
стойку "вольно", затем опять встать "смирно", потом заставила
его взять винтовку "на плечо", потом снова встать "вольно".
   Мысли к нему вернулись. Он еще раз украдкой взглянул на мир.
   - Такова жизнь,- говорил себе умудренный опытом Дядек,- то
что-то увидишь украдкой, то в голове опять пусто, а временами
тебе могут причинить жуткую боль за то, что ты чем-то
проштрафился.
   Маленькая быстролетная луна неслась по фиолетовому небу
низко, прямо над головой. Дядек не понимал, почему ему так
кажется, но ему казалось, что луна плывет быстрее, чем нужно.
Что-то было не так. И небо, подумал он, должно быть голубое, а
не фиолетовое.
   Дядьку было холодно, и ему хотелось тепла. Этот вечный холод
казался ему таким же неестественным, несправедливым, как
суетливая луна и фиолетовое небо.
   Командир дивизиона Дядька обратился к командиру его полка.
Командир полка обратился к командиру батальона. Командир
батальона обратился к командиру роты, в которой служил Дядек.
Командир роты обратился к командующему взводом Дядька - к
сержанту Брэкману.
   Брэкман обратился к Дядьку, приказал ему подойти строевым
шагом к человеку у столба и задушить его до смерти.
   Брэкман сказал Дядьку, что это прямой приказ.
   Дядек его выполнил.
   Он строевым шагом двинулся к человеку у столба.
   Он маршировал под жесткую, жестяную дробь строевого барабана.
Барабан звучал на самом деле только у него в мозгу, его
принимала антенна:

            Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,
            Дрянь-дребедень-дребедень.
            Дрянь-дребедень,
            Дрянь-дребедень,
            Дрянь-дребедень-дребедень.

   Подойдя вплотную к человеку у столба, Дядек замялся на одну
секунду - уж очень несчастный вид был у этого рыжего парня. В
черепе Дядька вспыхнула искорка боли - как первое прикосновение
бормашины к зубу.
   Дядек обхватил большими пальцами горло рыжего парня, и боль
тут же пропала. Но Дядек не сжимал пальцы, потому что человек
пытался что-то ему сказать. Дядек не понимал, почему тот молчит,
но потом до него дошло, что антенна вынуждает его молчать, как
все антенны вынуждали молчать всех солдат.
   Героическим усилием человек у столба преодолел приказ своей
антенны, заговорил торопливо, корчась от боли:
   - Дядек... Дядек... Дядек...- твердил он, и судорожная борьба
его воли с волей антенны заставляла его повторять имя с
идиотской монотонностью.- Голубой камень. Дядек...-сказал он.-
Двенадцатый барак... Письмо.
   Жало боли снова угрожающе впилось в мозг Дядька.
   Дядек, выполняя свой долг, задушил человека у столба -
сдавливал ему горло до тех пор, пока лицо его не стало багровым
и язык не вывалился наружу.
   Дядек сделал шаг назад, встал навытяжку, четко повернулся
"кругом" и промаршировал на свое место, опять под дробь барабана
в голове:

            Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,
            Дрянь-дребедень-дребедень.
            Дрянь-дребедень,
            Дрянь-дребедень,
            Дрянь-дребедень-дребедень.

   Сержант Брэкман кивнул Дядьку, одобрительно подмигнул.
   И вновь все десять тысяч солдат встали навытяжку. О ужас!-
мертвец у столба тоже попытался выпрямиться, гремя цепями. Он не
сумел встать по стойке "смирно", как образцовый солдат,- не
потому, что не старался быть образцовым солдатом, а потому, что
был мертв.
   Громадное каре разбилось на отдельные прямоугольники.
Прямоугольники механически промаршировали с плаца, и у каждого
солдата в голове бил свой барабан. Посторонний зритель не
услышал бы ничего - только топот сапог.
   Посторонний зритель нипочем не догадался бы, кто же по-
настоящему командует, потому что даже генералы, как марионетки,
печатали шаг в такт идиотским словам:

            Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,
            Дрянь-дребедень-дребедень.
            Дрянь-дребедень,
            Дрянь-дребедень,
            Дрянь-дребедень-дребедень.


                               Глава пятая.
                         ПИСЬМО НЕИЗВЕСТНОГО ГЕРОЯ



                  "Мы можем сделать память человека практически
                  такой же стерильной, как скальпель в
                  автоклаве. Но крупицы нового опыта начинают
                  накапливаться почти сразу же. А эти крупицы
                  образуют логические цепи, не вполне подобающие
                  образу мыслей солдата. К сожалению, проблема
                  такого вторичного заражения на сегодняшний
                  день неразрешима".

                        - Доктор Моррис Н Касл, Директор
                        Центра психического оздоровления, Марс

   Подразделение Дядька остановилось возле гранитного барака.
Это был один из многих тысяч бараков, ровными рядами уходивших
вдаль, в бесконечность плоской железной равнины. Перед каждым
десятым бараком на флагштоке развевалось знамя, щелкая на резком
ветру.
   Все знамена были разные.
   Знамя, реявшее над бараком роты Дядька, как ангел-хранитель,
было веселенькой расцветки: в красную и белую полоску, с целой
россыпью звезд на синем фоне. Это был государственный флаг
Соединенных Штатов Америки, что на Земле,- Old Glory. Дальше
реяло знамя Союза Советских Социалистических Республик.
   Еще дальше развевалось сказочное зеленое, оранжевое, желтое и
пурпурное знамя с изображением льва, держащего меч. Это было
знамя Цейлона.
   Еще дальше было видно белое знамя с алым кругом - знамя
Японии.
   Эти знамена обозначали страны, которые разным воинским частям
с Марса предстояло атаковать и захватить, когда начнется война
Марса с Землей.
   Дядек никаких знамен не видел, пока сигнал антенны не
позволил ему расслабиться, чуть ссутулиться, обмякнуть - по
команде "разойдись".
   Он тупо смотрел на бесконечный строй бараков и флагштоков. На
двери барака, перед которой он оказался, были намалеваны крупные
цифры. Это был номер 576.
   Что-то в сознании Дядька отклинулось на этот номер. Что-то
заставило его пристально рассмотреть цифры. И тут он вспомнил
казнь - вспомнил рыжеголового солдата, которого убил, и его
слова про голубой камень и барак номер двенадцать.
   В бараке номер 576 Дядек чистил свою винтовку, и делал это с
громадным удовольствием. Главное - он убедился, что все еще
умеет разбирать свое личное оружие. По крайней мере, из этого
уголка памяти в госпитале не все вымели начисто. Он втайне
обрадовался: как знать, может они пропустили еще какие-нибудь
закоулки в его памяти? А почему эта надежда заставила его так
обрадоваться, но не подавать виду, он и сам не знал. Он чистил
шомполом ствол своей винтовки. Это была одиннадцатимиллиметровая
винтовка немецкого образца, однозарядный маузер, оружием этого
типа успешно пользовались испанцы еще в испано-американской
войне, на Земле. Все марсианское вооружение было примерно того
же срока службы. Марсианские агенты, незаметно работая на Земле,
сумели закупить громадные партии маузеров, английских энфильдов
и американских спрингфильдов, и притом по дешевке.
   Однополчане Дядька тоже надраивали свое оружие. Масло пахло
хорошо и, забившись кое-где в нарезку, оказывало местами
небольшое, но приятное сопротивление ходу шомпола. Разговоров
почти не было.
   Судя по всему, казнь не произвела на солдат особого
впечатления. Если товарищи Дядька и извлекли какой-нибудь урок из
этой казни, они переварили его так же бездумно, как армейский
рацион.
   Дядек услышал только одно мнение о своем участии в казни - от
сержанта Брэкмана.
   - Справился молодцом, Дядек,- сказал Брэкман.
   - Спасибо,- сказал Дядек.
   - Молодец он у нас, верно?- обратился Брэкман к остальным
солдатам.
   Кое-кто кивнул головой, но Дядьку показалось, что его
товарищи закивали бы в ответ на любой вопрос, требующий
подтверждения, и закачали бы головами, если бы вопрос был
поставлен в расчете на отрицание.
   Дядек вытащил шомпол с ветошью, засунул большой палец в
промежуток, образованный открытым затвором, и поймал солнечный
зайчик на блестящий от масла ноготь. Ноготь, как зеркальце,
отбросил луч света вдоль ствола. Дядек прижал глаз к дулу и
замер от восхищения - вот это настоящая красота! Он мог бы
часами, не отрываясь, созерцать эту совершенную, безукоризненную
спираль нарезки в мечтах о счастливой стране, круглый портал
которой виделся ему на дальнем конце ствола. Его блестящий от
масла ноготь, подцвеченный розовым, сиял в конце нарезки, как
истинный розовый рай. Настанет день, когда Дядек проползет вдоль
ствола и доберется до самого рая.
   Там будет теплым-тепло, и луна там будет только одна, мечтал
Дядек, и эта луна будет полной, величественной, неторопливой.
Еще одно райское видение померещилось Дядьку в конце ствола, и
четкость картины его потрясла. В раю были три прекрасные
женщины, и Дядек видел их совершенно ясно! Одна была белая,
другая - золотая, третья - шоколадно-коричневая. В
представившейся Дядьку картине золотая девушка курила сигарету.
Дядек поразился еще больше, когда понял, что знает даже марку
сигарет, которые курила золотая девушка.
   Это была сигарета "Лунная Дымка".
   - Продайте "Лунную Дымку",- громко сказал Дядек. Было приятно
отдавать приказ - чувствовать себя авторитетным, знающим.
   - Чего?- сказал молодой солдат-негр, чистивший винтовку рядом
с Дядьком.- Ты чего там бормочешь, Дядек?- сказал он. Солдату
было двадцать три года. Его имя было вышито желтым на черной
полоске над левым нагрудным карманом.
   Звали его Вооз*. Если бы в Марсианской Армии допускалась
подозрительность, Боз сразу же попал бы под подозрение. Он был
простым рядовым первого класса, а форма на нем, хотя и
установленного белесовато-зеленого, как лишайник, оттенка, была
из отличного, гораздо более тонкого материала, да и сшита была
не в пример лучше, чем у остальных, в том числе и у сержанта
Брэкмана.

   /*Вооз-имя одного из библейских персонажей (кн. Руфь). В
дальнейшем дается его английское произношение - Боз./

   У всех остальных форма была из грубой, ворсистой материи,
кое-как сшитая неровными стежками, толстыми нитками. На всех
остальных форма выглядела пристойно, только когда они стояли
навытяжку. При любом другом положении каждый солдат замечал, что
форма у него пузырится в одних местах, а в других трещит, словно
сделанная из бумаги.
   Одежда Боза с шелковистой податливостью уступала каждому его
движению. Она была сшита мелкими, многочисленными стежками. А
самое удивительное было вот что: ботинки Боза отливали ярким,
сочным темно-рубиновым блеском - этого блеска другому солдату
вовек не добиться, как бы он ни начищал свою обувку. В отличие
от ботинок всех солдат в ротном бараке, ботинки Боза были
сделаны из натуральной кожи, импортированной с Земли.
   - Говоришь, продавать что-то будем, а, Дядек? - сказал Боз.
   - Избавьтесь от "Лунной Дымки". Сбывайте все подчистую,-
пробормотал Дядек себе под нос. Смысла слов он не понимал. Он
просто дал им выговориться, раз уж они так рвались на волю.-
Продавайте,- сказал он.
   Боз улыбнулся с насмешливой жалостью.
   - Продавать? Подчистую? - переспросил он.- 0`кей, Дядек,- мы
ее продадим.- Он поднял одну бровь.- А что продавать-то будем,
Дядек?
   Зрачки у него были какие-то особенно блестящие, острые.
   Дядек забеспокоился под прицелом этих светящихся желтым
светом зрачков, под сверкающим взглядом Боза - и ему становилось
все больше не по себе, потому что Боз не сводил с него глаз.
Дядек посмотрел в сторону, случайно заглянул в глаза нескольким
своим соседям - увидел, что глаза у всех одинаково тусклые, даже
у сержанта Брэкмана были тусклые, снулые глаза.
   Боз неотступно сверлил глазами Дядька. Дядек почувствовал,
что придется снова встретиться с ним взглядом. Зрачки Боза
казались яркими, как бриллианты.
   - Ты меня-то помнишь, Дядек? - спросил Боз.
   Этот вопрос насторожил Дядька. По какой-то причине было очень
важно, чтобы он Боза не помнил. Он обрадовался, что и вправду
его не помнит.
   - Боз, Дядек,- сказал темнокожий солдат.- Я - Боз.
   Дядек кивнул.
   - Как поживаешь?- сказал он.
   - Поживаю - не то, чтобы очень уж плохо,- сказал Боз. Он
тряхнул головой.- А ты обо мне совсем ничего не помнишь, Дядек?
   - Нет,- сказал Дядек. Память его подзуживала, нашептывала,
что он мог бы вспомнить кое-что про Боза, если бы постарался как
следует. Он заставил свою память заткнуться.
   - Виноват,- сказал Дядек.- Ничего не припомню.
   - Да мы же с тобой - приятели, напарники,- сказал Боз.- Боз и
Дядек.
   - А-а,- сказал Дядек.
   - Помнишь, что такое "система напарников", Дядек?- сказал Боз.
   - Нет,- сказал Дядек.
   - У каждого солдата в каждом взводе есть напарник,- сказал
Боз.- Напарники сидят в одном окопе, плечом к плечу идут в
атаку, прикрывают друг друга. Один напарник попал в беду в
рукопашной второй приятель приходит на помощь, сунул нож под
ребро - и порядок.
   - А-а,- сказал Дядек.
   - Забавно,- сказал Боз,- что человек забывает в госпитале, а
что он все же помнит, как они там ни бьются. Мы с тобой целый
год работали на пару, а ты взял да забыл. А вот про сигареты ты
что-то плетешь. Какие сигареты, Дядек?
   - Я позабыл,- сказал Дядек.
   - Давай припоминай,- сказал Боз.- Ты же только что помнил.
   Он нахмурился и сощурил глаза, как будто помогал Дядьку
вспоминать.
   - Уж больно хочется знать, что человек может вспомнить после
госпиталя. Постарайся, припомнить все, что сможешь.
   В манере Боза была какая-то женственная вкрадчивость - так
опытный сутенер треплет педика по подбородку, улещивая его, как
младенца.
   Но Дядек Бозу нравился, и это тоже проглядывало в его
обращении.
   Дядька охватила жуть: показалось, что он и Боз - единственные
живые люди в этом бараке, а кругом - одни роботы со стекляшками
вместо глаз, да притом еще и плоховатые роботы. А у сержанта
Брэкмана, которому полагалось по должности быть командиром,
энергии, инициативы и прочих командирских качеств была не
больше, чем в мешке с мокрыми перьями.
   - Ну, рассказывай, рассказывай все, что помнишь, Дядек,-
льстиво пел Боз.- Дружище,- уговаривал он,- ты уж вспомни,
сколько можешь, а?
   Но не успел Дядек ничего вспомнить, как в голове вспыхнула
боль, которая заставила его там, на плацу, своими руками
совершить казнь. Но на этот раз боль не прошла после первого
предупредительного удара. Под бесстрастным взглядом Боза боль в
голове Дядька нарастала, билась, бесновалась, жгла огнем.
   Дядек встал, уронил винтовку, вцепился пальцами в волосы,
зашатался, закричал и свалился, как подкошенный.
   Дядек пришел в себя, лежа на полу барака, а Боз, его
напарник, смачивал ему виски мокрой холодной тряпкой.