щей маленькой чашечки
переливается в следующую маленькую чашечку... и дальше, и
дальше: рапсодия переливов, где каждая чашечка поет свою ра-
достную водяную песенку. А внизу, под всеми этими чашечками,
разверстая пасть самой большой чаши... подлинный зев Вельзевула,
пересохший, ненасытный... жаждущий, жаждущий, ждущий первой,
сладостной капли.
   Констант впал в транс, вообразив, что фонтан действует.
Фонтан превратился почти в галлюцинацию - а галлюцинации, обычно
под действием наркотиков,- это было едва ли не единственное, что
еще могло удивить и позабавить Константа.
   Время летело. Констант не двигался.
   Где-то в саду раздался гулкий лай мастифа. Это мог быть
только Казак, космический пес. Казак материализовался. Казак
почуял чужака, выскочку.
   Констант одним духом пролетел расстояние, отделявшее его от
дома.
   Дворецкий, глубокий старик в старомодных штанах до колен,
открыл дверь Малаки Константу из Голливуда. Дворецкий плакал от
радости. Он показывал в глубь комнаты, а что там, Малаки не было
видно. Дворецкий старался объяснить, чему он так радуется,
отчего заливается слезами. Говорить он не мог. Челюсть у него
ходила ходуном, и мог только бормотать: "Па-па-па-па-па".
   Пол в вестибюле был выложен мозаикой, изображавшей золотое
Солнце в окружении знаков Зодиака.
   Уинстон Найлс Румфорд, материализовавшийся минуту назад,
вышел в вестибюль и встал прямо на Солнце. Он был гораздо выше и
сильнее Малаки Константа - и, собственно говоря, это был первый
человек, при виде которого Малаки подумал, что кто-то может в
самом деле дать ему сто очков вперед. Уинстон Найлс Румфорд
протянул ему мягкую ладонь, поздоровался с ним запросто, почти
пропел свои слова сочным тенором.
   - Как я рад, как я рад, как я рад, мистер Констант,- пропел
Румфорд.- Как мило. что вы пришли к наммммммммммм!
   - Это я рад,- сказал Констант.
   - Мне говорили, что вы, очевидно, самый счастливый человек на
свете.
   - Пожалуй, немного сильно сказано,- сказал Констант.
   - Но вы же не станете отрицать, что с деньгами вам всегда
сказочно везло"- сказал Румфорд. Констант покачал головой.
   - Да нет. Чего уж тут отрицать,- сказал он.
   - А почему вам такое счастье привалило, как вы считаете?-
спросил Румфорд.
   Констант пожал плеч^и.
   - Кто его знает,- сказал он.- Может, кто-нибудь там, наверху,
хорошо ко мне относится
   Румфорд поднял глаза к потолку.
   - Какая прелестная мысль - думать, что вы пришлись по душе
кому-то там, наверху.
   Пока шел этот разговор, рукопожатие все длилось и Константу
вдруг показалось, что его собственная рука стала маленькой,
вроде когтистой лапки.
   Ладонь Румфорда была мозолистая, но не загрубевшая местами,
как у человека, обреченного до конца дней своих заниматься одним
видом труда. Эта ладонь была покрыта изумительно гладкой и
ровной мозолью, образованной тысячью разных приятных занятий,-
ладонь деятельного представителя праздного класса.
   Констант на минуту позабыл, что человек, чью руку он держит в
своей,- просто некий аспект, временное сгущение волнового
феномена, распыленного на всем пространстве от Солнца до
Бетельгейзе. Но рукопожатие напомнило Константу, с чем он
соприкоснулся: его руку покалывал слабый, едва ощутимый
электрический ток.
   Приглашение миссис Румфорд на материализацию нисколько не
запугало Константа, он не обратил внимания на высокомерный тон,
тушеваться перед ней он не собирался. Констант был мужчиной, а
миссис Румфорд - женщиной, и Констант был уверен, что при первой
же возможности докажет ей свое несомненное превосходство.
   А вот Уинстон Найлс Румфорд - тут дело другое, он куда
сильней во всем, что касается духа, пространства, положения в
обществе, секса и даже электричества. Рукопожатие и улыбка
Унистона Найлса Румфорда разрушили самомнение Константа так же
быстро и умело, как рабочие после карнавала разбирают карусель.
   Констант, считавший себя достойным гонцом для самого
Всемогущего Господа Бога, вдруг совершенно сник перед весьма
ограниченным величием Румфорда. Констант лихорадочно искал в
своей памяти доказательств своего собственного величия. Он рылся
в своей памяти, как воришка, вытряхивающий чужой бумажник.
Констант убедился, что память его битком набита мятыми,
передержанными фотографиями всех женщин, с которыми он спал,
неправдоподобными свидетельствами об участии в еще более
невероятных предприятиях, удостоверениями, которые приписывали
ему достоинства и добродетели, какие можно было найти только в
трех миллиардах долларов. Там оказалась даже серебряная медаль
на красной ленточке - награда за второе место в тройном прыжке
на соревнованиях в закрытом помещении в университете штата
Виргиния.
   Улыбка Румфорда продолжала сиять.
   Если продолжить сравнение с вором, который роется в чужом
бумажнике: Констант вспорол даже швы в своей памяти в надежде
обнаружить что-нибудь стоящее, в секретном кармашке. Не было там
никакого секретного кармана - и ничего стоящего. У Константа в
руках остались только ошметки от памяти - распотрошенные,
жеваные лоскутья.
   Древний дворецкий, с обожанием глядя на Румфорда, корчился и
извивался в приступе раболепия, напоминая уродливую старуху,
пытающуюся позировать для изображения Мадонны.
   - Мой хо-сяин,- умильно блеял он,- мой молодой хо-сяин!
   - Кстати, я читаю ваши мысли,-сказал Румфорд.
   - Правда? - робко отозвался Констант.
   - Нет ничего легче,- сказал Румфорд. В глазах у него
замелькали искорки.- Вы неплохой малый, знаете ли,- сказал он,-
особенно когда забываете, кто вы такой.
   Он легко коснулся руки Константа. Это был жест политикана -
вульгарный, рассчитанный на публику жест человека, который у
себя дома, среди себе подобных, готов изворачиваться изо всех
сил, только бы до кого-нибудь не дотронуться.
   - Если уж вам так необходимо на данном этапе наших отношений
чувствовать себя хоть в чем-то выше меня,- сказал он ласково,-
думайте вот о чем: вы можете делать детей, а я не могу.
   Он повернулся к Константу широкой спиной и пошел впереди
через анфиладу великолепных покоев.
   В одном зале он остановился и заставил Константа любоваться
громадной картиной, писанной маслом, на которой маленькая
девочка держала в поводу белоснежного пони. На девочке была
белая шляпка, белое накрахмаленное платьице, белые перчатки,
белые носочки и белые туфельки.
   Это была самая чистенькая, белоснежная, замороженная
маленькая девочка из всех, кого Малаки Констант когда-либо
видел. У нее на лице застыло странное выражение, и Констант
решил, что она очень боится хоть чуточку замараться.
   - Хорошая картина,- сказал Констант.
   - Представляете себе, какой будет ужас, если она шлепнется в
грязную лужу?- сказал Румфорд.
   Констант неуверенно ухмыльнулся.
   - Моя жена в детстве,- отрывисто пояснил Румфорд и вышел из
комнаты впереди Константа.
   Он повел гостя в темный коридор, а оттуда в крохотную
комнатушку, не больше кладовки для щеток. Она была десяти футов
в длину, шести в ширину, но потолок, как в остальных комнатах,
был высотой в двадцать футов. Так что комната смахивала на
трубу. Там стояли два кресла с подголовниками.
   - Архитектурный курьез,- сказал Румфорд, закрывая дверь и
глядя вверх, на потолок.
   - Простите?- сказал Констант.
   - Эта комната,- сказал Румфорд. Мягким движением правой руки
он описал магическую спираль, словно показывая на невидимую
винтовую лестницу.- Одна из немногих вещей, которых мне хотелось
больше всего на свете, когда я был мальчишкой,- вот эта
комнатка.
   Он кивком указал на застекленные стеллажи, поднимавшиеся на
шесть футов у стены, где было окно. Стеллажи были отлично
сработаны. Над ними была прибита доска, выброшенная морем, а на
ней голубой краской было написано: "МУЗЕЙ СКИПА".
   Музей Скипа был музеем бренных останков-эндоскелетов и
экзоскелетов*- там были раковины, кораллы, кости, хрящи, панцири
хитонов,**- прах, огрызки, объедки давно отлетевших душ.
Большинство экспонатов были из тех, которые ребенок - судя по
всему Скип - мог без труда собрать на пляжах или в лесах возле
Ньюпорта. Среди них были и явно дорогие подарки мальчику,
который серьезно интересовался биологией.
   /* Имеются в виду скелеты животных (эндоскелеты) и раковины
моллюсков, и наружные "панцири" членистоногих (экзоскслеты)./
   /** Хитоны - небольшие съедобные моллюски с панцирем из
восьми налегающих друг на друга пластин./
   Главным экспонатом музея был полный скелет взрослого мужчины.
   Там был также пустой панцирь броненосца, чучело дронта и
длинный, закрученный винтом бивень нарвала, на который Скип в
шутку прицепил этикетку "Рог Единорога".
   - А кто это Скип?- спросил Констант.
   - Это я,- сказал Румфорд.- То есть был я.
   - Не знал,- сказал Констант.
   - Семейное прозвище, понимаете ли,- сказал Румфорд.
   - Угу,- сказал Констант.
   Румфорд сел в одно из удобных кресел, жестом пригласил
Константа занять другое.
   - Ангелы, кстати, тоже не могут,- сказал Румфорд.
   - Чего не могут? - спросил Констант
   - Делать детей,- ответил Румфорд. Он предложил Константу
сигарету, сам взял другую и вставил ее в длинный костяной
мундштук.
   - Очень сожалею, что моя жена наотрез отказалась спуститься
вниз и познакомиться с вами,- сказал он.- Это она не от вас
прячется, а от меня.
   - От вас?- сказал Констант.
   - Именно,- сказал Румфорд.- После первой материализации она
меня ни разу не видела.- Он невесело засмеялся.- С нее одного
раза было достаточно.
   - Я - простите,- сказал Констант.- Я не понял.
   - Ей не по вкусу мои предсказания,- сказал Румфорд.- То
немногое, что я ей сообщил о ее будущем, очень ее расстроило.
Она больше ничего слышать не хочет.
   Он откинулся в кресле и глубоко затянулся.
   - Говорю вам, мистер Констант,- сказал он благодушно,-
неблагодарное это. дело - твердить людям, что мы живем в
жестокой, суровой Вселенной.
   - Она пишет, что вы заставили ее пригласить меня,- сказал
Констант.
   - Я ей передал через дворецкого,- сказал Румфорд.- Я просил
ей сказать, что она ни за что вас не пригласит А то бы она вас
ни за что и не пригласила. Можете запомнить, единственный способ
заставить ее что-то сделать - это сказать, что у нее на это не
хватит духу. Разумеется, этот прием не всегда безотказно
действует. Например, если бы я сейчас велел ей передать, что у
нее не хватит духу заглянуть в свое будущее, она бы передала
мне, что я совершенно прав.
   - А вы - вы и вправду можете видеть будущее? - спросил
Констант Кожа у него на лице словно съежилась, ему казалось, что
она усохла. Ладони у него были мокрые от пота
   - Если говорить точно - да,- сказал Румфорд.- Когда я загнал
свой космический корабль в хроно-синкластический инфундибулум,
меня мгновенно озарило сознание, что все когда-либо бывшее
пребудет вечно. а все, что будет, существовало испокон веков.-
Он снова посмеялся немного.- Когда это знаешь, в предсказаниях
ничего завлекательного нe остается,- дело простое, житейское,
проще не придумаешь.
   - Вы сказали своей жене все, что с ней должно случиться?-
спросил Констант. Вопрос был задан походя. Константу не было
никакого дела до того, что случится с женой Румфорда. Ему не
терпелось узнать о собственном будущем. Но прямо спросить он
постеснялся, поэтому спросил про жену Румфорда.
   - Да нет, не все,- ответил Румфорд.- Она не дала мне
рассказать все. Та малость, которую она успела услышать, начисто
отбила у нее желание слушать дальше.
   - Да-да, понимаю,- сказал Констант, хотя ничего не понял.
   - Например,- добродушно сказал Румфорд,- я ей сказал, что вы
с ней поженитесь на Марсе.- Он пожал плечами.- Не то чтобы
поженитесь,- добавил он.- Просто марсиане подберут вас в пару
друг другу, как подбирают племенной скот.
   Уинстон Найлс Румфорд был представителем единственного
подлинно американского класса. Это был подлинный класс, потому
что он был четко ограничен в течение по меньшей мере двух
столетий, и эти границы отчетливо видны любому, кто что-нибудь
смыслит в определениях. Из небольшого класса, к которому
принадлежал Румфорд, вышла десятая часть американских
президентов, четверть путешеотвенников-первопроходцев, треть
губернаторов восточного побережья, половина ученых-орнитологов,
три четверти великих американских яхтсменов и практически все
жертвователи средств на содержание Гранд-оперы. В этом классе
отмечается поразительное отсутствие шарлатанов, если не считать
шарлатанов политических. Но политическое шарлатанство было всего
лишь средством для завоевания важных постов - и никогда не
касалось частной жизни. Добившись поста, представители этого
класса, почти без исключения, становились на редкость честными и
надежными людьми.
   И если Румфорд ставил в вину марсианам то, что они разводили
людей, как разводят породистый скот, то ведь он обвинял их в
том, что практиковал его собственный класс. Сила его класса в
известной степени объяснилась разумными финансовыми операциями -
но она куда больше зависела от браков, заключенных с циничным
расчетом на то, какие дети от этого получатся.
   Здоровые, обаятельные, умные дети - вот к чему они все
стремились.
   Самый компетентный, хотя н невеселый анализ класса, к
которому принадлежал Румфорд, дан, несомненно, в книге Уолтема
Киттриджа "Волхвы американского философа". Киттридж доказал, что
класс по сути дела - большая семья, где все свободные концы
подтягивают обратно к крепкому ядру кровною родства, аккуратно
наматывают на общий клубок посредством родственных браков.
Румфорд и его жена, к примеру, были троюродные брат и сестра и
терпеть друг друга не могли.
   И когда Киттридж дал графическое изображение класса Румфорда,
оно оказалось разительно похожим на жесткий, похожий на тугой
клубок, узел, называемый "мартышкин кулачок".
   Уолтем Киттридж много напутал в своей книге "Волхвы
американского философа", тщетно пытаясь выразить дух
румфордского класса в словах. Как любой другой преподаватель
колледжа, Киттридж норовил выискать как можно более замысловатые
и длинные слова, а когда не находил подходящих слов, сам сочинял
сложные и непереводимые ученые термины.
   Из всего высосанного из пальца киттриджского жаргона
общеупотребительным стал только одни термин. Он звучал так: НЕ-
НЕВРОТИЧЕСКАЯ ХРАБРОСТЬ.
   Именно храбрость этою рода заставила Уинстона Найлса Румфорда
отправиться в космос Это была храбрость в чистом виде - не
только не связанная с жаждой славы или денег, но н без малейшей
примеси побуждений, которые толкают вперед неудачника или
сумасброда.
   Кстати сказать, есть два самых обыкновенных слова, любое из
которых может прекрасно заменить всю киттриджскую заумь. Вот эти
слова: СТИЛЬ н ДОБЛЕСТЬ.
   Когда Румфорд стал первым частным владельцем космического
корабля и выложил за это пятьдесят восемь миллионов долларов из
собственного кармана это был стиль.
   Когда все правительства земных государств прекратили
космические запуски из-за хроно-синкластичсских инфундибулумов,
а Румфорд заявил во всеуслышание, что отправляется на Марс,- это
был стиль.
   Когда Румфорд объявил, что берет с собой громадного злющего
пса, как будто космический корабль - просто усовершенствованная
спортивная машина, а путешествие на Марс - не больше, чем
прогулочка по коннектикутской автомагистрали,- это был стиль.
   Когда никто не знал, что произойдет с космическим кораблем,
если он попадет в хроно-синкластический инфундибулум, а Румфорд
без оглядки швырнул свой корабль прямо в центр воронки - это
была уже доблесть, без дураков.
   Попробуем сравнить два контраста Малаки Константа из
Голливуда и Уинстона Найлса Румфорда из Ньюпорта и Вечности.
   Во всем, что бы ни делал Румфорд, был СТИЛЬ, и все
человечество от этого выигрывало и казалось лучше.
   А Малакн Констант всегда вел себя, как СТИЛЯГА - агрессивный,
крикливый, ребячливый, расточительный,- что не делало чести ни
ему самому, ни роду человеческому.
   Константа так и распирала храбрость - только не-
невротической ее не назовешь. Если он когда-нибудь проявлял
храбрость, то чаще всего кому-то назло или потому, что с детства
ему вбили в голову: трусят одни слабаки.
   Когда Констант услышал от Румфорда, что ему предстоит быть
спаренным с женой Румфорда на Марсе, он не мог смотреть в глаза
Румфорду и перевел взгляд на стеллажи с бренными останками,
занимавшие одну из сотен. Констант крепко сцепил пальцы, чтобы
унять дрожь.
   Констант несколько раз откашлялся. Потом он тоненько
засвистел, прижав кончик языка к небу. Короче говоря, он вел
себя, как человек, который старается перетерпеть острую боль,
пока не полегчает. Он закрыл глаза и втянул воздух сквозь
стиснутые зубы.
   - 0-ла-ла, мистер Румфорд,- сказал он негромко.- Значит, на
Марс?
   - На Марс,- сказал Румфорд.- Разумеется, это не конечный
пункт назначения. И не Меркурий.
   - Меркурий? - повторил Констант. Это красивое имя прозвучало,
как неблагозвучное карканье.
   - Конечный пункт назначения - Титан,- пояснил Румфорд.- Но
сначала вы побываете на Марсе, на Меркурии и еще раз вернетесь
на Землю.
   Чрезвычайно важно понять, в какой именно точке истории
точного исследования космоса Малаки Констант услышал о
предстоящих ему визитах на Марс, Меркурий, Землю и Титан.
Отношение землян к космическим исследованиям сильно напоминало
отношение жителей Европы к плаваниям через Атлантику - еще до
того, как Колумб отправился в путь.
   Однако можно отметить три существенных различия: чудовищные
трудности, преграждавшие космическим исследованиям путь к цели,
были не воображаемые, а неисчислимые, ужасные, разнообразные и
все без исключения грозили катастрофой; стоимость даже самого
скромного запуска способна была пустить по миру почти любую
нацию; к тому же было досконально известно что ни одна
космическая экспедиция не принесет прибыли тем, кто вложит в нее
деньги.
   Короче говоря, все - от простого здравого смысла до
глубочайших научных знаний - говорило не в пользу исследований
космоса.
   Давно миновало то время, когда одна нация старалась
переплюнуть другую, запуская в бездонную пустоту разные тяжелые
предметы. Кстати, "Галактическая Космоверфь"- корпорация,
полностью подчиненная Малаки Константу,- получила самый
последний заказ на изготовление такого рекламного чудища -
ракеты высотой в три сотни футов и тридцати шести футов в
диаметре. Ее даже построили, но "добро" на запуск так и не было
дано.
   Космический корабль назвали просто "Кит", и он был рассчитан
на пять пассажирских мест.
   А все работы были так резко прекращены из-за открытия хроно-
сникластических инфундибулумов. Открытие было сделано на основе
математических расчетов причудливых траекторий кораблей, которые
запускали, по-видимому, для предварительных испытаний, без
экипажа.
   Открытие хроно-синкластических инфундибулумов как бы сказало
всему человечеству "С чего это вы взяли, что вы куда-то
доберетесь?"
   Этой ситуацией воспользовались американские проповедники -
фундаменталисты. Они раньше философов или историков, или кого
бы то ни было извлекли смысл из этого усекновения Космической
Эры. Не прошло и двух часов после того, как запуск "Кита" был
отложен на неопределенное время, а преподобный Бобби Дентон уже
разглагольствовал перед своими Крестоносцами Любви в Уилинге,
Западная Виргиния:
   - И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили
сыны человеческие. И сказал Господь: вот один народ, и один у
всех язык; и вот что начали они делать, _и_не_отстанут_они_от_
_того,_что_задумали_сделать;_ сойдем же и смешаем там язык их,
так чтобы ни один не понимал речи другого. И рассеял их Господь
оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Посему дано
ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей земли и
оттуда рассеял их Господь по всей земле.
   Бобби Дентон нанизал всех своих слушателей, как на вертел, на
свой пронзительный, горячий и полный любви взгляд и принялся
поджаривать их целиком над раскаленн