но щегольски, и получалось "прог-эрс". Он
также придавал своеобразный шик словам "завоевания" и "мебельные
гарнитуры", произнося их как "завывания" и "мебельные гарнэ-
дуры".
   - Есть еще люди,- сказал президент,- которые направо и налево
кричат, что американская экономика устарела и прогнила насквозь.
Честно говоря, я не пойму, как у них язык поворачивается: ведь
именно сейчас перед нами открываются такие возможности для
прогэрса, каких еще не знала история человечества.
   И самый великий путь для прогэрса - это дорога в космос.
Вселенная казалась неприступной крепостю, но американцам не к
лицу отступать, когда дело касается прогэрса.
   Есть еще такие люди - малодушные нытики, они каждый божий
день надоедают мне, приходят в Белый дом, скулят и льют слезы, и
причитают: "Ох, мистер Президент, склады забиты автомобилями и
аэропланами, и кухонными и мебельными гарнэдурами, и прочей
пэрдукцией",- и они говорят: "Ох, мистер Президент, теперь
никому не нужна никакая фабричная пэрдукция, потому что у всех
уже есть всего по два, по три, по четыре".
   Помню я одного типа, он фабрикант-мебельщик, у него на
фабрике перепроизводство пэрдукции и в голове тоже одни
мебельные гарнэдуры. Я ему и говорю: за двадцать лет население
мира удвоится, и всем этим миллиардам новых людей надо же будет
на чем-то сидеть, так что мой вам совет: держите свои мебельные
гарнэдуры про запас. А пока что выкиньте-ка из головы все эти
гарнэдуры, лучше подумайте про наши завывания в космосе!
   Я говорю это ему, и вам говорю, и всем говорю: космос может
проглотить пэрдукцию триллиона таких планет, как Земля. Мы можем
без конца строить и запускать ракеты и никогда не заполним
космос, никогда не познаем его до конца.
   Конечно, все эти нытики и паникеры обязательно захныкают:
"Ох, мистер Президент, а как же хроно-синкластические
инфундибулумы, а как быть с тем, как быть с этим?" А я им
говорю: "Если бы народы слушали таких, как вы, человечество бы
не ведало, что такое прогэрс! Не было бы ни телефона, ни
прочего. А самое главной, говорю я им, и вам говорю, и всем
говорю:
   "Людей в ракеты сажать не обязательно! Мы будем запускать
только низших животных".
   Он еще много чего говорил.

   Малаки Констант из Голливуда, Калифорния, вышел из
хрустальной телефонной будки трезвый, как стеклышко. Ему
казалось, что вместо глаз у него тлеющие головешки. Во рту был
гнусный вкус, как будто он наелся пюре из попоны.
   Одно он знал точно: рыжую красотку он раньше и в глаза не
видал.
   Он задал ей стандартный вопрос, пригодный на любой случай,
когда все перевернулось вверх ногами:
   - А где все остальные?
   - Ты их выставил,- ответила красотка.
   - Я?- сказал Констант.
   - Ага,- ответила рыжая.- Ты что, забыл? Констант слабо
кивнул. За пятьдесят шесть суток вечеринки он забыл практически
все, начисто. У него было одно-единственное желание: лишить себя
какого бы то ни было будущего - стать недостойным какой бы то ни
было миссии, непригодным для какого бы то ни было путешествия. И
это ему удалось - да так, что жуть брала.
   - Да уж, это был чистый цирк,- сказала женщина.- Ты веселился
не хуже других, даже помогал топить рояль в бассейне. А когда он
утоп, ты вдруг разревелся.
   - Разревелся,- как эхо, откликнулся Констант. Это было что-то
новенькое.
   - Ага,- сказала женщина.- Ты сказал, что у тебя было ужасно
тяжелое детство, и заставил всех слушать про это несчастное
детство. Мол, твой папаша ни разу в жизни на тебя ласково не
посмотрел - он вообще на тебя ни разу не смотрел. Никто почти не
понимал, что ты бубнишь, а когда было поразборчивей, то все про
одно - мол, ни разу не посмотрел.
   - А потом ты и про мамашу заговорил,- сказала женщина.- Ты
сказал, что она была потаскуха и что ты сын потаскухи и этим
гордишься, если все потаскухи такие, как твоя мать. Потом ты
обещал подарить нефтяную скважину любой женщине, которая
подойдет, пожмет тебе руку и крикнет погромче, чтобы все
слыхали: "Я потаскуха, точь-в-точь, как твоя мать".
   - А дальше что?- сказал Констант.
   - Ты дал по нефтяной скважине каждой женшине, которая здесь
была,- сказала рыжая.- А потом ты окончательно разнюнился, и
ухватился за меня, и всем говорил, что я единственный человек во
всей Солнечной системе, которому ты веришь. Ты сказал, что все
они только и ждут, чтобы ты заснул, чтобы сунуть тебя в ракету и
выпулить на Марс. Потом ты всех выставил, кроме меня. И
прислугу, и гостей.
   - Потом мы полетели в Мексику и поженились, а потом вернулись
сюда,- сказала она.- А теперь выходит, что у тебя ни кола, ни
двора - даже этот хрустальный писсуар уже не твой! Ты бы лучше
сходил в свою контору и разобрался, что к чему, а то мой дружок,
гангстер, с тобой разберется - скажу ему, что ты не можешь меня
обеспечить, как положено, он тебе шею свернет.
   - Черт подери,- сказала она.- У меня детство было похуже
твоего. Мать моя была потаскуха, и отец дома тоже не бывал - но
мы-то были еще и _нищие_, У тебя хоть были твои миллиарды.
   Беатриса в Ньюпорте повернулась спиной к своему мужу. Она
стояла на пороге Музея Скипа, лицом к коридору. С дальнего конца
коридора доносился голос дворецкого. Двбрецкий стоял у входной
двери и звал Казака, космического пса.
   - Я тоже кое-что знаю про "лабиринты ужасов",- сказала
Беатриса.
   - Очень хорошо,- устало сказал Румфорд.
   - Когда мне было десять лет,- сказала Беатриса,- моему отцу
взбрело в голову, что я получу громадное удовольствие, если
прокачусь по "лабиринту ужасов". Мы проводили лето на мысе Код,
и он повез меня в парк развлечений за Фолл-Ривер.
   - Он купил два билета на "лабиринт ужасов". Он сам хотел
прокатиться со мной.
   - А я как увидела эту дурацкую, грязную, ненадежную тележку,
так просто наотрез отказалась в нее садиться. Мой родной отец не
сумел меня заставить в нее сесть,- сказала Беатриса,- хотя он
был председателем Правления Центральной Нью-Йоркской железной
дороги!
   - Мы повернулись и ушли домой,- гордо заявила Беатриса. Глаза
У нее разгорелись, и она высоко подняла голову.
   - Вот как надо отделываться от катанья по разным лабиринтам,-
сказала она.
   Она выплыла из Музея Скипа и прошествовала в гостиную, чтобы
там подождать Казака.
   В ту же секунду она почувствовала - по электрическому току,-
что муж стоит у нее за спиной.
   - Би,- сказал он.- Тебе кажется, что я не сочувствую тебе в
беде, но ведь это только потому, что я знаю, как хорошо все
кончится. Тебе кажется, что я бесчувственный, раз так спокойно
говорю о твоем спаривании с Константом, но ведь я только
смиренно признаю, что он будет лучшим мужем, чем я был или могу
быть.
   - Жди и надейся - у тебя впереди настоящая любовь, первая
любовь, Би,- сказал Румфорд.- Тебе представится возможность быть
благородной, не имея ни малейшего доказательства твоего
благородного происхождения. Знай, что у тебя все отнимется,
кроме достоинства, разума и нежности, которые дал тебе Бог,- и
радуйся, что тебе предстоит _только_ из этого материала создать
нечто совершенное и прекрасное.
   Румфорд издал дребезжащий стон. Он начинал терять
материальность.
   - Господи,- сказал он.- Ты еще говоришь про "лабиринты
ужасов". Вспоминай хоть изредка, на какой тележке я качусь.
Когда-нибудь, на Титане, ты поймешь, как жестоко со мной
обошлись и ради каких ничтожных пустяков.
   Казак одним прыжком ворвался в дом, брыли у него мотались. Он
приземлился, заскользил по натертому паркету.
   Он перебирал лапами на одном месте, стараясь повернуть под
прямым углом, подбежать к Беатрисе. Он бежал все быстрей и
быстрей, но лапы скользили на месте.
   Он сделался прозрачным.
   Он начал съеживаться, шипеть и испаряться с диковинным
звуком, как мячик для пинг-понга на раскаленной сковородке.
   Потом он исчез.
   Собаки больше не было.
   Беатриса знала, не оглядываясь, что ее муж тоже исчез.
   - Казак! - позвала она жалким голосом. Она щелкнула пальцами,
словно подзывая собаку. Пальцы у нее так ослабели, что щелчка не
получилось.
   - Славный ты песик,- прошептала она.


                               Глава третья.
             ПРЕДПОЧИТАЮ ОБЪЕДИНЕННУЮ КОМПАНИЮ "ПЫШКИ-ПОНЧИКИ"




                        "Сынок-говорят, что в нашей стране нет
                        никаких королей, но, если хочешь, я тебе
                        скажу, как стать королем в Соединенных
                        Штатах Америки. Проваливаешься в дырку
                        в уборной и вылезаешь, благоухая, как
                        роза. Вот и все".

                                          - Ноэль Констант

   "Магнум Опус"- корпорация в ЛосАнджелесе, занимавшаяся
финансовыми делами Малаки Константа,- была основана отцом
Малаки. Она помещалась в небоскребе, имевшем тридцать один этаж.
"Магнум Опус", будучи владельцем всего небоскреба, занимала
только три верхних этажа, а остальные сдавала в аренду
корпорациям, находившимся под ее контролем.
   Некоторые компании, недавно проданные корпорацией "Магнум
Опус", выезжали. Другие, только что купленные, въезжали на их
место.
   Среди арендующих компаний были "Галактическая Космоверфь",
"Табак "Лунная Дымка"", "Фанданго-Нефть", "Монорельс Леннокс",
"Гриль "Момент"", Фармацевтическая компания "Здоровая юность",
серный концерн "Льюис и Марвин", "Электроника Дюпре", "Всемирный
Пьезоэлектрик", "Телекинез (Нелимитированный)", "Ассоциация Эда
Мьюра", "Инструменты Макс-Мор", "Краски и Лакокрасочные Покрытия
Уилкинсона", "Американская Левитация", "Рубашки "Счастливый
король"", "Союз Крайнего Безразличия" и "Калифорнийская компания
по страхованию жизни".
   Небоскреб "Магнум Опус" представлял собой двенадцатиугольную
стройную колонну, по всем двенадцати граням облицованную
голубовато-зеленым стеклом, ближе к основанию приобретавшим
розоватый оттенок. По утверждению архитектора, двенадцать граней
должны были представлять двенадцать великих религий мира. До сих
пор никто не просил архитектора их перечислить.
   И слава богу, потому что он не смог бы этого сделать.
   На самой верхушке примостился личный вертолет.

   Констант прилетел на вертолете, и тень, снижающаяся на крышу
в трепетном ореоле вращающегося винта, многим снизу показалась
тенью и ореолом крыл Светоносного Ангела Смерти. Им это
показалось, потому что биржа прогорела, и ни денег, ни работы
взять было неоткуда.
   Им это показалось еще и потому, что из всех прогоревших
предприятий самый страшный крах постиг предприятия Малаки
Константа.
   Констант сам вел свой вертолет, потому что вся прислуга ушла
накануне вечером. Пилотировал Констант из рук вон плохо. Он
приземлился так резко, что дрожь от удара потрясла все здание.
   Он прибыл на совещание с Рэнсомом К. Фэрном, президентом
"Магнум Опуса".
   Фэрн ждал Константа на тридцать первом этаже в единственной
громадной комнате, которая служила Константу офисом.
   Офис был обставлен призрачной мебелью - без ножек. Все
предметы поддерживались на нужной высоте при помощи магнитного
поля. Вместо столов, конторки, бара и дивана были просто парящие
в воздухе плоские плиты. Кресла были похожи на готовые
опрокинуться плавающие чаши. А самое жуткое впечатление
производили висящие в воздухе где попало карандаши и блокноты,
так что всякий, кому пришла бы в голову мысль, достойная записи,
мог выловить блокнот прямо из воздуха.
   Ковер был травянисто-зеленый - по той простой причине, что он
и был травяной - настоящая травка, густая, как на площадке для
гольфа.
   Малаки Констант спустился с крыши в офис на своем личном
лифте. Когда дверь лифта с мягким шорохом растворилась,
Константа поразила мебель без ножек и парящие в воздухе
карандаши и блокноты. Он не был у себя в офисе восемь недель.
Кто-то успел сменить всю обстановку.
   Рэнсом К. Фэрн, престарелый президент "Магнум Опуса", стоял
возле зеркального окна от пола до потолка, откуда открывался вид
на город. На нем была фетровая шляпа и старомодное черное
пальто. Свою бамбуковую тросточку он держал наизготовку. Он
казался невероятно тощим - впрочем, тощим он был всегда.
"Задница - что пара дробин,- говаривал отец Малаки, Ноэль.-
Рэнсом К. Фэрн смахивает на верблюда, который уже переварил оба
своих горба, а теперь переваривает и остальное, кроме волос и
глаз".
   Согласно данным, опубликованным налогово-финансовым
управлением, Фэрн был самым высокооплачиваемым служащим в
стране. Он получал жалованье миллион долларов в год чистыми - да
плюс к тому премиальные и прожиточные.
   Он поступил в "Магнум Опус", когда ему был двадцать один год.
Теперь ему было шестьдесят.
   - Кто... кто-то сменил всю мебель,- сказал Констант.
   - Да,- сказал Фэрн, не отрывая взгляда от города за окном,-
кто-то ее сменил.
   - Вы?- спросил Констант.
   Фэрн фыркнул носом. С ответом он не торопился.
   - Я решил, что пора проявить внимание к нашей собственной
продукции.
   - Я ... я в жизни ничего подобного не видел,- сказал
Констант.- Никаких ножек - все плавает в воздухе.
   - Магниты - если хотите знать,- сказал Фэрн.
   - Признаться - признаться, выглядит это здорово, когда
попривыкнешь,- сказал Констант.- А что, их делает какая-нибудь
из наших компаний?
   - "Американская Левитация",- сказал Фэрн.- Вы велели ее
купить, и мы ее купили.
   Рэнсом К. Фэрн отвернулся от окна. У него на лице
непостижимым образом уживались черты юности и старости. Лицо не
сохранило никаких следов постепенного старения, никакого намека
на то, что этому человеку было когда-то тридцать, сорок или
пятьдесят. Оно сохранило лишь черты подростка и приметы
шестидесятилетнего старика. Словно бы на семнадцатилетнего юнца
налетел какой-то горячий вихрь и мгновенно обесцветил, засушил
его.
   Фэрн прочитывал по две книги в день. Говорят, что Аристотель
был последним человеком, который знал современную ему культуру в
полном объеме. Рэнсом К. Фэрн всерьез попытался сравняться с
Аристотелем. Правда, ему было далеко до Аристотеля в умении
открывать взаимосвязи и законы в том, что он знал.
   Интеллектуальная гора родила философскую мышь - скорее,
мышонка-недоноска. Вот как Фэрн излагал свою философию в самых
простых, житейских понятиях:
   - Подходите вы к человеку и спрашиваете: "Как делишки, Джо?"
А он отвечает: "Прекрасно, прекрасно - лучше некуда". А вы
глядите ему в глаза и смекаете, что хуже некуда. Если докопаться
до самой сути, то все живут черт знает как, все до одного,
поняли? А подлость в том, что ничего с этим не поделаешь.
   Эта философия его не огорчала. Она не нагоняла на него тоску.
   Он сделался бессердечным и всегда был начеку.
   А в делах это было очень полезно - Фэрн автоматически исходил
из того, что другой только хорохорится, а на самом деле просто
слабак и жизнь ему не мила.
   Случалось, что люди с крепкими нервами усмехались, слушая его
"реплики в сторону".
   Его положение-работа на Ноэля "Константа, а потом на Малаки,-
вполне располагало к горькой иронии - потому что он был выше,
чем Констант-pere и Констант-fils, во всех отношениях, кроме
одного, но это единственное и было поистине решающим. Оба
Константа - невежественные, вульгарные, беспардонные - были
счастливчиками, им сказочно, неимоверно везло.
   По крайней мере, до сих пор.
   Малаки Констант все еще никак не мог осознать, что счастье
изменило ему - окончательно и бесповоротно. Ему еще предстояло
это осознать, несмотря на то, что Фэрн по телефону сообщил ему
жуткие новости.
   - Ишь ты,- сказал Констант с видом знатока,- чем больше
смотрю на эту мебель, тем больше она мне нравится. Эти штуки
расхватают, как горячие пирожки.
   Слушать, как Малаки Констант-миллиардер - говорит о бизнесе,
было жалостно и противно. То же было и с его отцом. Старый Ноэль
Констант ровным счетом ничего не смыслил в делах, как и его
сынок, и скромное обаяние, которым их одарила природа, бесследно
испарялась в ту секунду, когда они пытались сделать вид, что
разбираются в делах лучше, чем свинья в апельсинах.
   Когда миллиардер хочет казаться оптимистом, напористым и
изворотливым дельцом, в этом есть что-то непристойное.
   - Если хотите знать мое мнение,- сказал Констант,- это самое
надежное помещение капитала - компания, выпускающая такую вот
мебель.
   - Я бы лично предпочел "Пышки-пончики",- сказал Фэрн. Это
была его излюбленная шутка: "Предпочитаю объединенную компанию
"Пышки-пончики"". Когда к нему кто-нибудь цеплялся, как репей,
умоляя посоветовать, куда бы вложить деньги, чтобы за шесть
недель получить сто на сто, он серьезно рекомендовал им эту
вымышленную компанию. И кое-кто даже пытался следовать его
совету
   - Усидеть на кушетке "Американской Левитации" потруднее, чем
устоять в пироге из березовой коры,- сухо заметил Фэрн.- А если
вы с маху сядете в так называемое кресло, оно вас
катапультирует, как камень из пращи. Присядьте на край
письменного стола, и он закружит вас в воздухе, как одного из
братьев Райт в Китти Хоук*.
   /* Китти Хоук - местность в Северной Каролине, где в 1903 г.
братья Райт совершили первый полет на аэроплане./
   Констант осторожно дотронулся до письменного стола. Тот
нервно затрепетал.
   - Ну что ж, просто мебель нуждается в кое-каких доделках,-
сказал Констант.
   - Золотые слова,- сказал Фэрн.
   И тут Констант попытался оправдаться - впервые в жизни.
   - Может же человек хоть иногда ошибиться,- сказал он.
   - Хоть иногда?- повторил Фэрн, поднимая брови.- Три месяца
кряду вы только и делали, что ошибались, и вы добились, я бы
сказал, невозможного. Вам удалось уничтожить плоды более чем
сорокалетнего вдохновенного предвидения и много больше того.
   Рэнсом К. Фэрн взял висевший в воздухе карандаш и сломал его
пополам.
   - "Магнум Опус" больше не существует. Мы с вами - последние
люди в этом здании. Все остальные получили расчет и разошлись по
домам.
   Он поклонился и пошел к двери.
   - Все звонки с коммутатора будут поступать непосредственно
сюда. Когда будете уходить, мистер Констант, сэр, не забудьте
выключить свет и запереть за собой дверь.

   Думается, именно теперь будет уместно рассказать историю
концерна "Магнум Опус".
   Идея создания "Магнум Опуса" пришла в голову янки-
коммивояжеру, торговавшему кухонной посудой с медным дном. Янки
этот был Ноэль Констант, уроженец Нью-Бедфорда, штат
Массачусетс. Это был отец Малаки.
   Отцом Ноэля, в свою очередь, был Сильванус Констант, наладчик
ткацких станков на Нью-Бедфордской фабрике Наттауинского филиала
Большой государственной компании по выпуску шерстяных тканей. Он
был анархистом, но ни с кем, кроме собственной жены, никогда не
ссорился.
   Семейство происходило по побочной линии от Бенжамена
Константа, который был трибуном при Наполеоне с 1799 по 1801 год
и любовником Анны Луизы Жермены Неккер, баронессы де Сталь-
Гольштинской, жены тогдашнего шведского посланника во Франции.
   Как бы то ни было, как-то ночью в Лос-Анджелесе Ноэль
Констант решил заняться биржевыми спекуляциями. Ему было
тридцать девять, он был одиноким, физически и духовно
непривлекательным неудачником.
   Мысль заняться биржевыми спекуляциями пришла ему в голову,
когда он сидел один-одинешенек на узкой кровати в номере 223
отеля "Уилбурхэмптон".
   Мощнейшая корпорация, когда-либо принадлежавшая одному
человеку, родилась в самой убогой обстановке. В номере 223 отеля
"Уилбурхэмптон" площадью одиннадцать на восемь футов не было ни
телефона, ни письменного стола.
   А были там кровать, комод с тремя ящиками, старые газеты,
закрывавшие дно ящиков, и Гедеоновская бесплатная Библия в
нижнем ящике. На газетной странице, постланной в среднем ящике,
оказались сведения о биржевых операциях четырнадцатилетней
давности.
   Есть такая загадка. Человека заперли в комнате, где есть
только ореховый комод и электропровода. Вопрос: как ему не
умереть от голода и жажды?
   Ответ: пусть ест орехи и запивает водой.
   Это все очень похоже на историю зарождения "Магнум Опуса".
Материалы, из которых Ноэль Ко