о счастья не хватало только лучшего друга, и
Звездный Странник вдруг заметил, что весь дрожит. Он дрожал,
вдруг ощутив всем сердцем, что его задушевный друг, Стоуни
Стивенсон, затаился где-то неподалеку и ждет только сигнала,
чтобы выйти.
   Звездный Странник улыбнулся, представляя себе, какой выход
устроит Стоуни. Стоуни, смеющийся, немного навеселе, сбежит по
пандусу вниз.
   - Дядек, чертяка ты этакий,- прогремит голос Стоуни,
усиленный громкоговорителями,- да я же все злачные места на этой
чертовой Земле облазил,- все обшарил, провалиться мне на этом
месте, а ты-ты, оказывается, проторчал все это чертово время на
Меркурии, сукин ты сын!
   Когда Би и Хроно подошли к тому месту, где стояли Румфорд и
Звездный Странник, Румфорд от них отошел. Если бы он просто
отодвинулся в сторону на длину протянутой руки, все заметили бы
его отстраненность. Но благодаря системе золоченых подмостков он
сразу же оказался очень далеко от тех троих, и не просто вдали,
а в пространстве, искривленном, искаженном причудливыми и
неистощимыми в своей символике преградами.
   Да, это был поистине великий театр, что бы ни говорил
язвительный доктор Морис Розенау (ор. cit.)*.

   /* Выше упомянутое сочинение (лат.)./

   "Толпа, благоговейно глазеющая на Уинстона Найлса Румфорда,
танцующего среди своих золоченых трапеций и мостиков, состоит из
тех же идиотов, которые в игрушечных магазинах благоговейно
глазеют на игрушечную железную дорогу, где крохотные поезда
бегут - чух-чух-чух - ныряют в картонные туннели, пробегают по
спичечным эстакадам через городки из папье-маше и снова ныряют в
картонные туннели. Интересно, вынырнет ли игрушечный поезд - или
Уинстон Найлс Румфорд-чух-чух-чух!- с другого конца? О, mirable
dictu!** Вон он, глядите!"

   /** Как ни удивительно (лат.)./

   С помоста перед особняком Румфорд перебрался на ступенчатый
мостик, переброшенный аркой над живой изгородью-боскетом. Мостик
кончался трехметровым балкончиком, примыкавшим к стволу медного
бука. Медный бук имел четыре фута в диаметре. К стволу крепились
на болтах вызолоченные ступеньки.
   Румфорд привязал Казака к нижней ступеньке, полез вверх, как
Джек из детской сказки по бобовому побегу, и скрылся из глаз.
   Он заговорил откуда-то из глубины кроны.
   Но его голос доносился не с дерева, а из архангельских труб,
торчавших на стенах.
   Толпа оторвалась от созерцания густой кроны, все вперили
глаза в ближайшие громкоговорители.
   Только Би, Хроно и Звездный Странник все еще смотрели вверх,
туда, где находился сам Румфорд. И вовсе не потому, что они были
разумнее других, а просто от смущения. Глядя вверх, члены этой
маленькой семьи могли не глядеть друг на друга.
   Ни у кого из троих не было особых причин радоваться встрече.
   Бн не понравился тощий, заросший бородой, ошалевший от
счастья простак в исподнем белье лимонно-желтого цвета. Она
мечтала о высоком, насмешливом, дерзком бунтаре.
   Хроно с первого взгляда возненавидел этого бородача, которыми
грозил нарушить его тонкие, особенные отношения с матерью. Хроно
поцеловал свой талисман и загадал желание, чтобы его отец, если
он и вправду его отец, провалился бы сквозь землю.
   А сам Звездный Странник, несмотря на героические усилия, не
мог себя заставить от чистого сердца пожелать, чтобы мать и сын
- темнокожие, озлобленные - стали его семьей.
   Совершенно случайно Звездный Странник взглянул прямо в глаза
Би, точнее, в здоровый глаз Би. Надо было что-то сказать.
   - Как поживаете?- сказал Звездный Странник.
   - Как _вы_ поживаете?- ответила Би.
   И оба снова стали смотреть вверх, в гущу листвы.
   - О мои счастливые, обремененные братья,- зазвучал голос
Румфорда,- возблагодарим Господа Бога - Господа Бога, которому
наши хвалы так же нужны и приятны, как великой Миссисипи -
дождевая капелька,- за то, что мы не такие, как Малаки Констант.
   У Звездного Странника слегка заныл затылок. Он опустил глаза.
Его взгляд задержался на длинном вызолоченном висячем мостике
неподалеку. Он проследил, куда мостик ведет. Мостик кончался у
подножия самой длинной на Земле свободно стоящей приставной
лестницы. Лестница, конечно, тоже была вызолочена.
   Звездный Странник переводил взгляд все выше, словно
карабкаясь к тесному входному люку космического корабля,
установленного на верху колонны. Он подумал, что вряд ли
найдется человек, у которого хватит духу или самообладания,
чтобы влезть по этой жуткой лестнице к такой крохотной дверце.
   Звездный Странник снова окинул взглядом толпу. Может, Стоуни
Стивенсон все же прячется где-то в толпе. Может, он просто ждет,
пока торжество кончится, и тогда он сам подойдет к своему
единственному, задушевному другу с Марса.


                            Глава одиннадцатая.
                  МЫ НЕНАВИДИМ МАЛАКИ КОНСТАНТА ЗА ТО...



                     "Назовите мне хоть что-нибудь хорошее, что
                     вы сделали в жизни".

                                       - Уинстон Найлс Румфорд

   Вот что говорилось в проповеди дальше:
   - Мы _презираем_ Малаки Константа за то,- сказал Уинстон
Найлс Румфорд,- что все фантастические богатства, плод своего
фантастического везения, он тратил только на то, чтобы
непрестанно доказывать всему миру, что человек - просто свинья.
Он окружил себя прихлебателями и льстецами. Он окружил себя
падшими женщинами. Он с головой окунулся в разврат, пьянство,
наркоманию. Он погряз во всех порочных наслаждениях, какие
только можно себе представить.
   - Пока ему так сказочно везло, Малаки Констант стоил больше,
чем штаты Юта и Северная Дакота, вместе взятые. И все же я
утверждаю, что в те времена нравственных принципов у него было
меньше, чем у самой мелкой, самой вороватой полевой мышки в
любом из этих штатов.
   - Мы _возмущены_ Малаки Константом,- вещал Румфорд с вершины
дерева,- потому что он ничем не заслужил свои миллиарды, а еще
потому, что он не тратил их ни на творчество, ни на помощь
другим - только на себя. Он был так же человеколюбив, как Мария-
Антуанетта, а творческого духа в нем было столько же, сколько в
инструкторе-косметологе при похоронном бюро.
   - Мы _ненавидим_ Малаки Константа,- говорил Румфорд с вершины
дерева,- за то, что он принимал фантастические плоды своего
сказочного везенья, как нечто само собой разумеющееся, как будто
удача - это перст Божий. Для нас, паствы Церкви Господа
Всебезразличного, самое жестокое, самое опасное, самое
кощунственное, до чего может докатиться человек,- это уверен-
ность, что счастье или несчастье - перст Божий!
   - Счастье или несчастье,- провозгласил Румфорд с вершины
дерева,- вовсе не перст Божий!
   - Счастье,- сказал Румфорд с вершины дерева,- это ветер,
крутящий горсточку праха,- эоны спустя после того, как Бог
прошествовал мимо.
   - Звездный Странник!- воззвал Румфорд сверху, из кроны дерева.
   Звездный Странник отвлекся и слушал плохо. Ему не удавалось
долго сосредоточивать свое внимание на чем-то - то ли он слишком
долго жил в пещерах, то ли слишком долго жил на дышариках, а
может, слишком долго служил в Марсианской Армии.
   Он любовался облаками. Они были такие красивые, а небо, в
котором плыли облака, радовало взгляд изголодавшегося по всем
цветам радуги Звездного Странника чудесной голубизной.
   - Звездный Странник!- снова окликнул его Румфорд.
   - Эй, вы, в желтом,- угрюмо сказала Би. Она толкнула его
локтем в бок.- Проснитесь.
   - Простите? - сказал Звездный Странник.
   Звездный Странник встал по стойке "смирно".
   - Да, сэр?- крикнул он, глядя в зеленую листву над головой.
Он откликнулся разумно, бодро, с приятностью. Прямо перед ним
закачался опустившийся откуда-то микрофон.
   - Звездный Странник!- повторил Румфорд, уже успевший
рассердиться,- ведь плавный ход представления был нарушен.
   - Здесь, сэр!- крикнул Звездный Странник. Громкоговорители
оглушительно усилили его голос.
   - Кто вы такой?- спросил Румфорд.- Как ваше настоящее имя?
   - Я своего настоящего имени не знаю,- сказал Звездный
Странник.- Меня все звали Дядек.
   - А что с вами было до того, как вы вернулись на Землю,
Дядек?- спросил Румфорд.
   Звездный Странник просиял. Ему подали реплику, и он знал
простой ответ, услышав который па Мысе Код все начали смеяться,
танцевать, распевать песни.
   - Я - жертва цепи несчастных случайностей, как и все мы,-
сказал он.
   На этот раз никто не смеялся, не танцевал и не пел, но
присутствующим явно пришлись по душе слова Звездного Странника.
Головы высоко поднялись, глаза широко раскрылись, ноздри
раздувались. Но никуо не кричал, потому что всем хотелось
услышать все, что скажут Румфорд и Звездный Странник, до
последнего словца.
   - Жертва цепи несчастных случайностей, вот как?- сказал
Румфорд сверху, из кроны дерева.- А какую из этих случайностей
вы назвали бы самой значительной?
   Звездный Странник наклонил голову набок.
   - Надо подумать,- сказал он.
   - Я вас избавлю от труда,- сказал Румфорд.- Самое главное
несчастье, которое с вами стряслось,- то, что вы родились на
свет. А не хотите ли, чтобы я вам сказал, как вас назвали, когда
вы родились на свет?
   Звездный Странник замялся на мгновение, испугавшись, что
испортит так прекрасно начавшуюся карьеру героя торжеств и
празднеств каким-нибудь неверным словом.
   - Пожалуйста, скажите,- отозвался он.
   - Вас назвали Малаки Констант,- объявил Румфорд с вершины
дерева.

   Если толпа вообще может быть до какой-то степени хорошей,
толпу, собравшуюся в Ньюпорте ради Уинстона Найлса Румфорда,
можно назвать хорошей толпой. Они не превращались в
неуправляемое многоголовое чудище. Каждый сохранял свою
личность, свою совесть, и Румфорд никогда не призывал их
действовать заодно - и уж, конечно, не ждал от них ни дружных
аплодисментов, ни издевательских криков и свиста.
   Когда до всех постепенно дошло, что Звездный Странник - тот
самый презренный, возмутительный, ненавистный Малаки Констант,
люди в толпе восприняли это каждый по-своему, спокойно, с
затаенной грустью - и почти все ему сочувствовали. Ведь это на
их совести, на совести в общем порядочных людей, лежало то, что
они повсюду символически вешали Константа - вешали его
изображения и дома, и на работе. И хотя куколок - Малаки они
вздергивали не без удовольствия, почти никто не считал, что
Констант из плоти и крови заслуживает казни через повешение.
Куколок вешали так же беззлобно, как обрезали лишние ветки с
новогодней елки или прятали пасхальные яйца.
   Румфорд со своей древесной кафедры ни одним словом не пытался
отнять у него их сочувствие.
   - С вами произошло несчастье совсем особого рода, мистер
Констант,- сочувственно, даже с симпатией сказал Румфорд.- Вы
послужили живым символом заблудшего грешника для громадной
религиозной секты.
   - Как символ вы для нас не так уж интересны, мистер
Констант,- продолжал он,- но все же вы тронули наши сердца, хотя
бы отчасти. Мы сердечно сочувствуем вам - ведь все ваши вопиющие
прегрешения - лишь извечные заблуждения, свойственные человеку.
   - Через несколько минут, мистер Констант,- говорил Румфорд со
своей вершины,- вы пройдете по мостикам и пандусам к той длинной
золотой лестнице, а потом подниметесь по этой лестнице, войдете
в космический корабль и полетите на Титан, теплый и плодородный
спутник Сатурна. Там вы будете жить в покое и безопасности, но
все же как изгнанник с вашей родной Земли.
   - И вы сделаете все это по доброй воле, мистер Констант,
чтобы Церковь Господа Всебезразличного вечно помнила и
переживала драму благородного самопожертвования.
   - Нам принесет духовную радость одна мысль о том,- говорил
Румфорд ее своей вершины,- что вы унесли с собой и ошибочное
понимание счастья и несчастья, и самую память как о богатстве и
власти, употребленных всуе, так и о всех ваших постыдных и греш-
ных развлечениях.
   Человек, который был Малаки Константом, был Дядьком, был
Звездным Странником, человек, который снова стал Малаки
Константом,- этот человек почти ничего не почувствовал, когда
его назвали Малаки Константом. Вполне возможно, что он успел бы
испытать какие-то чувства, достойные упоминания, если бы Румфорд
построил свой сценарий иначе. Но Румфорд сообщил ему о тяжких
испытаниях, которые его ждут, почти сразу же после того, как
объявил его настоящее имя. Предстоящие Малаки Константу ужасные
испытания требовали напряженного, пристального внимания.
   Эти страсти должны были начаться не годы, не месяцы и не дни
спустя, а спустя считанные минуты. Так что Малаки Констант, как
любой приговоренный к наказанию преступник, отрешился от всего
другого, принялся прилежно изучать то орудие кары, которое
послужит реквизитом в сцене под занавес с его участием.
   Как ни странно, больше всего он беспокоился о том, как бы не
споткнуться; если он начнет думать о каждом шаге вместо того,
чтобы просто идти, то ноги откажутся ему повиноваться, как
деревяшки, и он непременно споткнется.
   - Да нет, не споткнетесь вы, мистер Констант,- сказал с
верхушки дерева Румфорд, прочитавший мысли Константа.- Вам же
больше некуда идти, некуда деваться. Так что вам остается только
переставлять ноги одну за другой - больше ничего, и вы оставите
по себе вечную память - станете самым незабвенным, великолепным,
значительным представителем человечества новой эры.
   Констант обернулся, взглянул на свою темнокожую подругу и
смуглого сына. Они смотрели прямо ему в глаза. Констант прочел в
их глазах, что Румфорд сказал чистую правду и все пути для него
закрыты - кроме дороги к космическому кораблю. Беатриса и юный
Хроно с циничным пренебрежением относились ко всяческим
церемониям - но к мужеству в тяжких испытаниях они относились
всерьез.
   Они ждали и требовали, чтобы Малаки Констант вел себя
достойно.
   Констант потер подушечкой большого пальца указательный
аккуратным круговым движением. И это бесцельное действие он
наблюдал не меньше десяти секунд.
   Потом он опустил руки по швам, поднял голову и твердым шагом
пошел к космическому кораблю.
   Когда он поставил левую ногу на пандус, в голове у него
раздался звук, которого он не слышал три земных года. Звук
передавался через антенну, вживленную в его мозг. Это Румфорд со
своей древесной вершины посылал сигналы на антенну в черепе
Константа при помощи небольшой коробочки, которую носил в
кармане.
   Он облегчил долгое, одинокое восхождение Константа, заполнив
голову Константа дробью строевого барабана.
   А строевой барабан знай заливался трелью:

               Дрянь-дребедень-дребедень-дребедень,
               Дрянь-дребедень-дребедень.
               Дрянь-дребедень,
               Дрянь-дребедень,
               Дрянь-дребедень-дребедень!

   Как только рука Константа обхватила золотую ступеньку самой
высокой в мире приставной лестницы, дробь барабана оборвалась.
Констант поднял глаза, и верхний конец лестницы, в перспективе,
показался ему узеньким, как острие иголки. Констант на минуту
прижался лбом к ступеньке, за которую держался рукой.
   - Не хотите ли что-нибудь сказать, мистер Констант, прежде
чем подниметесь по лестнице?- спросил Румфорд, невидимый в кроне
дерева.
   Перед лицом Константа на конце шеста снова закачался
микрофон. Констант облизнул губы.
   - Собираетесь что-нибудь сказать, мистер Констант?- сказал
Румфорд.
   - Если будете говорить,- сказал Константу ассистент
звукооператора при микрофоне,- говорите совершенно естественным
тоном, а губы держите примерно в шести дюймах от микрофона.
   - Вы будете говорить с нами, мистер Констант?- спросил
Румфорд.
   - Может - может, об этом не стоит и говорить,- негромко
сказал Констант,- но все же мне хочется сказать, что я ничего не
понял, совсем ничего - с той минуты, как оказался на Земле.
   - То есть вы не чувствуете себя полноправным участником
событий?- сказал Румфорд в кроне дерева.- Это вы хотите сказать?
   - Это неважно,- сказал Констант.- Я ведь все равно полезу по
этой лестнице.
   - Нет уж, позвольте,- сказал Румфорд, скрытый листвой,- если
вы считаете, что мы с вами поступаем несправедливо,- тогда
пожалуйста, расскажите о чем-нибудь - очень хорошем, что вы
сделали хоть раз в жизни, и предоставьте нам решить, не отменить
ли наказание, к которому мы вас присудили, ради этого единствен-
ного доброго дела.
   - Доброе дело?-сказал Констант.
   - Да-да,- великодушно подтвердил Румфорд.- Назовите мне хоть
что-нибудь хорошее, что вы сделали в жизни,- если можете
припомнить.
   Констант думал изо всех сил. Главным образом ему вспоминались
бесконечные скитания по лабиринтам пещер. Там ему, хотя и не
часто, представлялись возможности быть добрым к Бозу или
гармониумам. Но, честно говоря, он этими возможностями творить
добро как-то не воспользовался.
   Тогда он стал думать о Марсе, о том, что он писал в письмах к
самому себе. Не может быть, чтобы среди всех этих записей не
было ничего, свидетельствующего о его собственной доброте.
   Как вдруг он вспомнил Стоуни Стивенсона - своего друга. У
него был друг, и это, конечно, очень хорошо.
   - У меня был друг,- сказал Констант в микрофон.
   - А как его звали?- спросил Румфорд.
   - Стоуни Стивенсон,- ответил Констант.
   - Один-единственный друг?- спросил Румфорд со своей вершины.
   - Единственный,- сказал Констант. Его бедная душа радостно
встрепенулась, когда он понял, что единственный друг - все, что
человеку нужно, чтобы чувствовать себя щедро одаренным дружбой.
   - Значит, все хорошее, что вы отыскали в своей прошлой жизни,
всецело зависит от того, хорошим или плохим другом вы были этому
Стоуни Стивенсону?
   - Да,- сказал Констант.
   - А помните казнь на Марсе, мистер Констант,- сказал Румфорд
со своей вершины,- где вы сыграли роль палача? Вы задушили
человека, прикованного к столбу, на глазах у солдат трех полков
Марсианской Армии.
   Именно это воспоминание Констант все время старался вытравить
из памяти. И это ему почти удалось - настолько, что он искренне
задумался, роясь в памяти. Он не был уверен, что казнь
состоялась на самом деле.
   - Я - кажется, что-то припоминаю,- сказал Констант.
   - Так вот - человек, которого вы задушили, и был ваш лучший,
самый дорогой друг, Стоуни Стивенсон,- сказал Уинстон Найлс
Румфорд.
   Малаки Констант лез наверх по золоченой лестнице и плакал. Он
приостановился на полпути, и тогда голос Румфорда снова загремел
в громкоговорителях.
   - Ну как, чувствуете теперь живой интерес к происходящему,
мистер Констант? - окликнул его Румфорд.
   Да, мистер Констант чувствовал живой интерес. Он постиг всю
глубину собственного ничтожества и с горьким одобрением отнесся
бы к любому, кто считал, что он заслужил самое суровое
наказание, и поделом.
   А когда он добрался до самого верха, Румфорд сказал, чтобы он
не закрывал входной люк - за ним идут его жена и сын.
   Констант присел на пороге своего космического корабля, у
последней ступеньки лестницы, и слышал, как Румфорд читает
проповедь о смуглой подруге Константа, об одноглазой женщине с
золотыми зубами по имени Би. Констант не прислушивался к словам.
Перед его взглядом разворачивалась неизмеримо более
значительная, куда более утешительная проповедь - вид с высоты
на город, залив и далекие острова на горизонте.
   А смысл этой проповеди, этого взгляда с высоты был вот какой:
даже тот, у кого нет ни единого друга во всей Вселенной, может
увидеть свою родную планету непостижимо, до боли в сердце,
прекрасной.
   - Настала пора рассказать вам,- сказал Уинстон Найлс Румфорд
со своей верхушки дерева, очень далеко внизу, под лестницей,-
про Би - ту женщину, которая продает Малаки за стеной, про эту
темнокожую женщину, которая вместе с сыном смотрит на нас так
враждебно.
   - Много лет назад, по дороге на Марс, Малаки Констант
злоупотребил ее беспомощностью, и она родила ему сына. А до того
она была моей женой, владелицей этого поместья. Ее звали
Беатриса Румфорд.
   По толпе пронесся стон. Можно ли удивляться то