го, так невежде невнятен язык Откровений. И если каффары - да! - воистину мерзки и отвратны, то совсем иное дело - хранимое ими Предвечное Знание..."
     - Молчишь! - нахмурив брови, повторил магистр. - Как понять твое молчание? Если это признак скорби и сожаления, то...
     - Нет, - спокойно ответил Карибу. - Мне грустно. Я скорблю, что мы не уничтожаем клеветников, но потворствуем им. Если мы не возьмемся за ум, нас когда-нибудь уничтожат, ибо Орден сгниет изнутри. При желании можно бросить в кипящее масло любого аптекаря или ювелира - у них тоже есть тигли, колбы, печи...
     - Но ты, брат Турдо, хвала Вечному, не аптекарь и не ювелир!
     - К счастью, нет. Я - паладин и член капитула Ордена. И, как член капитула, я думаю: нет пользы в доносах людей, чьи сердца замутнены жаждой раздора...
     - Неважно, что думают люди, - прервал бьюлку брат Айви. - Важно, что думают, видя наши дела, Четверо Светлых и что доносят они Вечному! Не так ли, Турдо?
     Бьюлку вздрогнул, и красные глаза его побагровели.
     Старик не назвал его братом, словно он, Турдо дан-Карибу, уже допрошен Судилищем и признан отступником. Значит, сейчас потребует покаяния. Письменного, разумеется. Получив же, отпустит грехи и благословит, но никогда уже не быть тшенгенскому паладину магистром. И никому из молодых, запятнанных дружбой с раскаявшимся грешником, не видать перстня и посоха как своих ушей. Во всяком случае, пока жив хоть один из старцев капитула. А они живучие...
     Можно, конечно, спорить и отрицать. Можно плакать и валяться в ногах, изображая жертву интриг. Можно все - лишь бы вернуться в Тшенге. Но отпустят ли без повинной грамоты? Или он пропадет бесследно - как брат Кууво, как брат Муэйра, как иные братья, на свою беду излишне уважаемые орденской молодежью? Многие видели их спешивающимися у Врат, но никто не видел, как они покидали замок...
     - Воистину так, - кивнул беловолосый. - Но даже Вечность не пребывает неизменной.
     - Что?!
     Старик напрягся, словно не веря своим ушам.
     Вот оно! Еретик не удержался, он сам выдал себя-с головой! Лишь каффарствующие позволяют себе сомнения в неизменности мироздания, ибо отсюда всего лишь полшага до вопроса: что было перед Вечностью и что станет после?
     - Ибо, когда Вечный задумал строить мир, у кого Он покупал кирпичи - и кто выметет мусор, когда мир рухнет? - с улыбкой, нараспев произнес бьюлку и нахально подмигнул. - Разве не так сказано в "Увэхоль Цааль"? Ах да, ты ведь не читал; хочешь, пришлю для ознакомления?
     Он уже стоял на ногах - готовый ко всему, жалея разве что о том, что оба меча, кинжал и булаву паладина пришлось оставить за дверью. Но не щелкнула тетива в углу, и метательный нож не вылетел из тени, и магистр не хлопнул в ладоши, призывая стражу. Напротив, губы его растянулись в улыбке; повернув голову, он пристально посмотрел на изваяние Третьего Светлого и сказал, спокойно и облегченно:
     - Не держу тебя. Иди. Скажи слугам: пусть принесут стакан воды, да похолоднее...
     Он позволил усталой спине опереться на спинку кресла.
     И тяжко вздохнул, оставшись в одиночестве.
     Жаль доблестного рыцаря, но Вечный, слава Ему, наградил свои творения свободой воли. Турдо сам выбрал себе судьбу...
     Потом он, кажется, задремал. На миг, на два - не больше. А очнувшись, увидел прямо перед собою брата Ашикму, держащего на серебряном подносе высокий запотевший стакан.
     Зачем вода, хотел спросить он, ведь я не просил воды, это просто...
     Но поглядев в глаза брату Ашикме - Третий Светлый, да он, оказывается, зеленоглазый! - понял все.
     Каждому приходит срок испить свой стакан...
     ...Какое-то время брат Ашикма стоял, опустив голову.
     Затем быстрым, привычным движением приподнял левое веко старика, коснулся виска, запястья - и опустился на колени. Взяв в обе ладони иссохшую жилистую кисть, бережно прикоснулся к ней губами. Всмотрелся в умиротворенное, чуточку удивленное и совсем еще живое лицо усопшего.
     - Спокойной дороги, брат Айви. Вечный устал ждать. Твое время миновало, а ты этого даже не заметил...
     Поднялся. Бесшумно прошел к двери. Распахнул ее, переступил порог; поглядел в глаза стоящему у стены бьюлку.
     Кивнул.
     - Спокойной ему дороги, - тихо сказал дан-Карибу. - Выше голову, брат Ашикма, твоего сына никто не посмеет звать ублюдком Его герб будет славен, а судьба высока.
     И закричал:
     - Лекаря! Скорее, лекаря!!!
     Крик паладина Тшенге был исполнен неподдельного горя.

Глава 4

ЗНАЕТ ТОЛЬКО НОЧЬ ГЛУБОКАЯ...

     Настой рутуты все-таки сделал свое дело - я сумел не заснуть, и к трактиру мы добрались без приключений. Сумерки еще только-только начинались, но окна "Тихого приюта", приземистой избы, стоящей почти у обочины дороги, были уже ярко освещены; обширное, с расчетом повозок на двадцать подворье с первого взгляда показалось пустым, и лишь потом я заметил пару потрепанных крытых фур, сиротливо приютившихся под просторным навесом.
     "Войди, здесь тихо!" - предлагала недавно обновленная надпись на потемневшей от времени и непогод доске над входом.
     Мы вошли.
     Нельзя сказать, чтобы в главной комнате и впрямь царила тишина, зато хозяин, плотный крепыш неопределенного возраста, встретил нас как родных. Он подкатился шариком, одернул заляпанный жирными пятнами передник, оскалил щербатый рот в, как ни странно, весьма гостеприимной улыбке и склонился в глубочайшем поклоне.
     - Господин лекарь! Какая высокая честь для "Тихого приюта"! Прошу, прошу... а насчет лошадки не извольте беспокоиться, все будет сделано!
     Затем мы узнали, что "Тихий приют" - заведение старое и почтенное, что основано оно еще дедом хозяина, которого, кстати, зовут Тайво, но можно называть и Тощим, как люди сызмальства прозвали, что он очень рад, нет, он просто счастлив лицезреть в своем скромном доме таких достойных гостей и что он, Тайво Тощий, готов поручиться, что все здесь придется по нраву и мне, и моей юной спутнице...
     - Любезнейший... - начал было я, но трактирщик, похоже, умел читать мысли.
     - Гостям угодно поесть? Прекрасно! Моя кухарка славится своим мастерством по всей округе, в хорошие времена ее приглашали готовить бжюбжю и карафилло в усадьбы к здешним сеньорам, и неудивительно, ведь она раньше жила в Новой Столице и служила главной стряпухой самого дан-Каданги...
     - А как насчет...
     - Ночлега? - вновь не дал договорить хозяин. - Об этом не нужно и спрашивать, господин лекарь, - комната, разумеется, есть, чудесная комната; ручаюсь головой, вы и юная дама будете спать как дома, не будь я Тайво Тощий... проходите же, проходите и присаживайтесь, нет, не сюда, прошу пожаловать на чистую половину...
     - Погоди же... - уже в небольшом, достаточно уютном кабинете я еще раз попробовал заткнуть фонтан, но опять безуспешно.
     - Нет, нет и нет! Никогда Тайво Тощий не позволит себе взять деньги у столь высокой персоны. Но если бы почтенный господин лекарь соизволил на досуге осмотреть мои ничтожные суставы...
     Понятно.
     Я благосклонно кивнул: там, мол, будет видно, и все же вручил хозяину сребреник, после чего у Тайво выросли крылья.
     Он порхал по залу, то и дело выбегал на кухню, возвращался, еще и еще раз протирал выскобленный добела стол, покрикивал, подгонял прислугу, крутился около стола, рассыпая прибаутки. При этом глаза у него были умные и печальные, глаза человека, чье налаженное дело затухает из-за гадких, неприятных событий, каковые человек этот предвидел давно, но предотвратить не в силах.
     Я поймал его за край передника, настойчиво пригласил присесть, собственноручно наполнил кружку элем и приказал выпить.
     Не нужно так усердствовать, милый Тайво, сказал я, слухи о тебе как о достойном человеке и без того разошлись весьма широко. Выпей эль, которым я угощаю тебя от чистого сердца, и устрой девочку спать. Да пусть ей дадут умыться.
     Он глотнул зеленоватой, пахнущей ягодами жидкости, властно взмахнул рукой, и молодая миловидная женщина в грязноватой крахмальной наколке поверх вороных волос, выслушав распоряжение, увела Оллу наверх, а мы остались вдвоем, если не считать висящего на стене портрета, нарисованного углем, неряшливо, но вполне правдоподобно; широкоскулая, угрюмо насупленная физиономия со шрамом поперек щеки казалась почти живой.
     - Неплохая парсуна, - сказал я. - Это твой брат, уважаемый Тайво?
     - Упаси меня Вечный от таких родственничков...
     Трактирщика передернуло. Нет, нет! Как я мог подумать? Это розыскной лист, намалеван по описанию очевидцев, а гнусная харя принадлежит главарю шайки, учинившей смертоубийство в трактире "Три гнуэма"; только представьте себе, сеньор лекарь, этот подлец нарядился монахом!.. да, монахом, и зарезал не кого-нибудь, а дворового человека его сиятельства графа Баэльского!.. теперь "Три гнуэма" разорены, а хозяина, почтенного Муклу, хватил удар, и никто не знает, встанет Мукла или нет!..
     Тайво захлебнулся от негодования.
     О! Гильдия трактирщиков этого так не оставила!., пять златников назначил совет старейшин за поимку негодяя!.. целых пять златников!.. за такие деньжищи, прости Вечный, можно купить и голову благородного эрра, а уж этого меченого мерзавца и подавно... но теперь, когда мир встал на голову, а дорожная стража разбежались кто куда, всем, понятное дело, не до пяти златников...
     Хозяин сокрушенно вздохнул, в два глотка допил эль и поспешил на кухню.
     Я же вышел в общую столовую, присел за стол и прислушался.
     Тайво недаром вертелся волчком.
     По рассказам хуторян, "Тихий приют" в этих местах считался заведением, приносящим завидный доход. Но сейчас, когда мятеж, словно запруда, перегородил торговые пути, остановив поток путников, даже мой жалкий сребреник явился для него истинной манной небесной. Пустовало не только подворье: в зале, рассчитанном десятка на четыре едоков, я насчитал шестерых, да и с тех, судя по невзрачной одежонке, навар намечался небольшой. Сидели они плотной кучкой и, потягивая эль, вели неспешную беседу; компания подобралась уже несколько часов тому, и постояльцы успели перезнакомиться и пришлись друг дружке по душе.
     На мое появление отреагировали вполне дружелюбно, нефритовая ящерка снова сыграла должную роль. Приличные случаю короткие приветствия, традиционные фразы, имена, штрафная, тост за пополнение компании, тост за знакомство, пригоршня осторожных, но неизбежных вопросов...
     - Вот, загорбок, трах его тарарах, ломит к дождю, господин лекарь, так как тут быть?., ага, вот как!., ну, спасибо, господин лекарь, великое спасибо, от всей души!..
     - А ежели вдруг колика, что тогда присоветуете?., о, благодарю, разумеется, позже!
     ...и я был признан своим и принят в беседу.
     Угощал компанию высокий худощавый купчик с синеватым лицом южанина; судя по всему, он только что вернулся с запада, где мятеж набрал полную силу, и, чувствуя себя центром внимания, распинался вовсю.
     - Цто и говорить, скверно нынце на жападе, - не привыкший к столь пристальному вниманию к своей особе, рассказчик был крайне польщен общим интересом и заметно волновался, отчего характерный южный говор казался пародией на самое себя; он округлял раскосые глаза и время от времени зловеще понижал голос. - Жамков челых и не осталось, а торговли нет, всех, кто с чепями, ижвели под корень, уз вы, господин лекарь, не обизайтесь...
     Я кивнул: ничего, мол, из песни слова не выкинешь.
     - Всех, да не всех, - ввернул кто-то въедливый, - Арбиха-то, сам говоришь, не тронули, обошли усадебку...
     Компания зашевелилась.
     - Так то ж Арбих, - рассудительно протянул пожилой хуторянин. - Кто ж его тронет? Таких больше нет...
     Народ согласно заворчал, даже поглощенная друг другом парочка женоподобных, цветасто одетых юнцов - то ли переростки-школяры, то ли бродячие проституты - дружно закивала; речь, безусловно, шла о личности широко известной и, судя по всему, весьма примечательной. Один я был не в курсе, и это следовало исправить немедленно.
     - Арбих? - вопросительно произнес я. - А кто это?
     Сделалось тихо. Шесть пар глаз уставились на меня.
     - Сеньор лекарь и впрямь иждалека прибыл, чистосердечно удивился купчик. - Арбих дан-Лал-ла, он... он...
     - Он - маанак мехес, - негромко, но внушительно подсказал старик.
     - Иначе не скажешь, - согласился хмурый дядька, похожий на отставного кнехта, и, ставя точку на пустом обсуждении очевидного, вновь развернулся к южанину: - Слышь, дорогой, а ты мне вот еще что скажи...
     Я не стал настаивать на продолжении темы - святой так святой, потом разберемся, - а приободрившийся купчик уже припоминал все новые подробности, сыпал именами, названиями замков, испепеленных полностью и частично, живописал - явно с чужих слов - расправы; он заметно дрожал, говоря об этом, ему, как и всякому порядочному человеку, было не по себе, но и остановиться он не мог, его тянуло вспоминать и рассказывать снова и снова, как и всякого, вырвавшегося из крупной передряги.
     - А товар? С товаром-то как же? - с придыханием спросил кто-то
     Южанин печально улыбнулся.
     - Поцти все бросил, самую малость только и смог уберець. Нет, братья, Вецный с ним, с товаром, зизнь дорозе, ладно, хоть ноги унес, так цто больше, братья, я никуда не ходок, покуда жаваруха не кон-цится, хоть так, хоть эдак.
     Слушатели супили брови, качали головами, переглядывались. Школяры-проституты украдкой посмеивались; ну, этим все трын-трава, что ни происходи, - была бы бутылка да где приткнуться на ночь, желательно, чтобы матрас помягче и бок потеплее. Пожилой хуторянин хмурился; ему было жаль не столько даже незадачливого купца, сколько потерянного товара, и он не считал нужным это скрывать. Отставник свирепо сопел, сжимая тяжелые кулаки.
     А я просто слушал, прикладываясь время от времени к нежному, слегка горчащему элю, слушал - и размышлял.
     Аи да "Айвенго", аи да сукин сын! Он не бросил свое скопище прямиком на столицу, как поступил бы на его месте какой-нибудь пассионарный андроид; он ведет бунтарей по провинциям, концентрическими, неуклонно сужающимися кругами.
     Это было бы глупо, находись Империя в расцвете. Но, к несчастью для Империи, ее расцвет миновал; сеньоры, еще не понюхавшие гари, вряд ли помчатся на помощь собратьям, напротив, пока жареный петух не клюнет их собственные драгоценные задницы, они станут с удвоенным усердием решать под шумок личные проблемы. А когда спохватятся, спасать будет уже некого, а драться - бессмысленно.
     Вот тебе и хлам. Вот тебе и сбой логических контуров.
     С некоторым удивлением я понял, что улыбаюсь.
     Приятно, черт побери! Если даже бракованные наши киберы способны мыслить столь стратегически, значит, Федерацию рано еще списывать со счетов, что бы там ни вопили в Ассамблее...
     И значит, мне, Ирруаху дан-Гоххо, тем более нужно спешить, ой как нужно спешить, нужно не жалеть бедного Буллу, чтобы догнать это воинство до того дня, когда оно добьет последних сеньоров и возьмет столицу. Потому что победа сделает вождя бунтарей не просто настоящим королем, но и бессмертным богом, сошедшим с небес на землю, и подобраться к нему у меня уже не будет никакой возможности, поскольку за три месяца мне уж точно ни в жрецы, ни в фавориты не выбиться.
     Я расспросил купчика о дорогах. Мои карты в этих местах уже не годились.
     Дорогой друг ведь понимает, что мне не хочется подвергать племянницу опасности? Нужно ли говорить о том, как я опасаюсь озверевшего мужичья? Нет, дорогому другу все ясно, он, правда, не советует сеньору лекарю путешествовать в столь неспокойное время, он лично, если сеньора лекаря интересует мнение очевидца, порекомендовал бы пересидеть весь этот ужас дома, но если сеньор лекарь настаивает, то он, разумеется, готов подробно и обстоятельно все объяснить...
     Мне оставалось лишь поблагодарить и откланяться.
     Что я и сделал.
     Еще часа полтора снизу в нашу с Оллой комнатку доносились голоса, потом все понемногу стихло, и только Тайво еще какое-то время возился во дворе, вполголоса распекая некую Зорру за непотребство и беспутство, каковые, понимаешь, никак не терпимы в столь почтенном заведении, каким, хвала Вечному, является "Тихий приют", и по поводу коих невесть что подумает сеньор лекарь, а ведь сеньор лекарь наверняка будет рассказывать своим почтенным друзьям о трактире Тощего Тайво, а ежели мерзавке Зорре на репутацию заведения плевать, то пускай она и пеняет только на себя и ни на кого больше, потому как на ее место охотницу найти раз плюнуть, а позорить себя и своих предков Тайво никому не позволит; монолог завершился и начался снова, девушка, до сих пор покорно молчавшая, заплакала навзрыд, и суровый хозяин, сменив гнев на милость, отпустил бедняжку переживать разнос, напомнив, однако, что такое поведение больше спускать не намерен и чтобы Зорра не обижалась, потому как предупреждена и надзор за нею впредь будет особый.
     Полоска света под нашим окном потускнела: в большой зале погасили свечи, оставив лишь два-три светильника для запоздалых путников.
     Нельзя не признать, Тайво и впрямь поставил дело неплохо, сеньор лекарь, во всяком случае, охотно порекомендовал бы "Тихий приют" друзьям и знакомым, имейся у него таковые на Брдокве: комната выглядела чистенько и уютно, простыни дышали хрусткой чистотой, в настенной плошке курился розоватый дымок, отгоняющий комаров и прочую гадость; от пучков травы, подвешенных к потолку, исходил пряный, слегка приторный, мягко усыпляющий аромат, в ногах постели свернулось пушистое одеяло, а в кровати напротив, разметавшись во сне, посапывала Олла.
     Я погасил светильник и моментально вырубился.
     Но, похоже, совсем не надолго.
     Потому что во дворе зафыркали кони, и донесся негромкий говор.
     Для придорожного трактира - звуки самые обычные. Но я не стал засыпать. Потому что снова, как на подходе к Козьим-Воздусям, почувствовал неладное. То ли голоса звучали уж слишком глухо, то ли кони фыркали и топотали слишком громко...
     Я встал, подошел к окну и осторожно выглянул.
     Кони топтались посреди двора, около распахнутых настежь ворот.
     Интересные, однако, путники. Добрались до постоя, а лошадей ни расседлывать, ни вываживать не спешат. Возможно, конечно, спешат, ночевать не собираются, а только харчами хотят запастись. Но и это вряд ли; незачем было им в гаком случае заезжать во двор всей кодлой. И самое главное, ворота - настежь. А ведь Тайво не мог не запереть их, впустив ночных гостей. Никак не мог. Согласно уставу гильдии, не имел права...
     Протянув руку, я нащупал панталоны. Что бы все это ни значило, любые неожиданности следует встречать при полном параде.
     Скрипнула лестница, кто-то сдавленно охнул, поперхнулся.
     Опять ни звука.
     В коридорчике - шаги, с пятки на носок, вперекат.
     Нехорошо...
     Я уже дошнуровывал рубаху.
     Ничего страшного. Судя по шагам и голосам, их там человек пять. Еще один, скорее всего - главный, дожидается во дворе. Но он пока что не в счет: окно высоко, да и ставни уже заперты.
     В дверь деликатно постучали.
     - Кто там? - спросил я. - Вы, дорогой Тайво? Но, милейший, я сплю, и племянница спит, неужели нельзя подождать до утра?
     - Премного извиняюсь, сеньор лекарь, имею до вас настоятельную надобность, - голос Тайво звучал напряженно, рядом с ним дышали, правда, очень тихо, но совсем не дышать эти ребята все-таки не могли.
     - Тайво, нельзя ли завтра? Я, кажется, уплатил вперед, и я вправе надеяться, что смогу отдохнуть.
     Тишина. Короткая возня. Вскрик. Низкий, достаточно спокойный голос:
     - Открывай, лекарь, разговор есть. Не бойся, не обидим.
     Затем на дверь налегли, и она чуть подалась, хотя засов и выдержал первый толчок.
     По натуре я достаточно уступчив и, уж конечно, не скуп. Но когда среди ночи неведомые люди мешают спать, да еще и ломятся в двери, трудно выдержать даже маанак мехесу. А я все-таки не святой. Не этот... как его?.. Арбих дан-Лалла.
     - Пшли вон, хуэ воню