е  стоит  глубокая ночь, и взглянул на  Джима.  Джим
следил за ярко освещенными  окнами,  словно  ждал: вот  сейчас они  погаснут
навек, ночь затопит их.
     "Я  выбросил свои контрамарки еще по  дороге,  - думал Вилли, - а Джим,
гляди-ка, так и  держит  свои"  Вилли задрожал. "Ну чего он теперь-то хочет?
Что еще задумал и что  вообще можно думать  после того,  как мертвец  ожил в
раскаленном добела электрическом кресле? Он что, и после этого все еще любит
карнавалы?"
     Вилли  всмотрелся в  глаза  Джима. Да,  вот  они,  отсветы  огней этого
дьявольского  балагана, так и остались в зрачках Джима. Но ведь это все-таки
Джим! Вот же он стоит в ярком свете Справедливости из-за угла.
     - Слушай, Джим, - сказал Вилли. - Начальник полиции, он нас выслушает.
     - Ага, - тут же  отозвался Джим -  Он как раз проснулся  бабочек ловить
Черт  побери, Вилли! Даже  я не  поверю тому,  что  случилось  за  последние
двадцать четыре часа!
     - Значит,  надо еще кого-нибудь найти Ведь мы знаем  теперь, чего стоит
этот проклятый карнавал!
     - 0!кей. И  чего же он  стоит, по-твоему? Что в нем  такого уж плохого?
Ну, подумаешь, напугал старуху в Лабиринте! Да она сама испугалась, скажут в
полиции. Дом ограбил? 0!кей.  А где грабитель? Стариком вдруг  обернулся? Да
что  ты?  Кто  ж  поверит,  что  эта  дряхлая  развалина  только  что   была
двенадцатилетним мальчишкой?  И что остается? Ах да, этот бродяга со  своими
громоотводами  исчез.  А  сумку  оставил.  Ну,  может,  где-нибудь  в городе
шляется...
     - Этот Карлик в балагане...
     - Да видел я его, видел.  Похож  на торговца, точно. А как ты докажешь,
что еще недавно  он был не  такой? Кугер был мальчишкой,  этот был  большим,
видишь, что получается? Нет  у  нас доказательств. Правильно... Видели мы...
Ну и что?
     Наше  слово против слова Дарка. Ему ведь поверят Опять же, полиция  так
славно  время  провела.  Черт  возьми!  Экая кутерьма! Как  бы нам  все-таки
извиниться перед мистером Кугером?
     - Извиниться?!  -  так  и взвился Вилли. - Перед этим крокодилом? Перед
этим  людоедом? Ты  что, еще не  зарекся иметь дело с этими  бормоглотами  и
грымзами?
     - Бормоглотами, говоришь? Грымзами? - Джим задумчиво поглядел на друга.
     Так они привыкли называть между собой всякую нежить из ночных кошмаров.
Когда к Вилли приходили бормоглоты,  они  стонали, невнятно бормотали и лица
на них не было. А в кошмарах Джима грымзы росли как  на дрожжах  и  питались
крысами, которые  в свою очередь пожирали пауков, таких здоровенных, что они
сами охотились на кошек.
     - Именно так и говорю, -  огрызнулся  Вилли -  Чего ты ждешь?  Чтобы на
тебя шкаф в десять тонн свалился?
     Посмотри, что  с  двоими  уже сделали:  с мистером Электрико  и с  этим
свихнутым Карликом. Проклятая карусель черт знает что с людьми творит! Мы-то
знаем, мы видели.  Может, они нарочно так скрючили  торговца, а может, опять
не заладилось Ну, принял он маленько, проехался на карусели, хлоп! и готово!
Свихнулся и даже нас не узнал. Мало тебе? Неужто тебя Господь оставил, Джим?
Слушай, а может, и мистер Крозетти...
     -  Да  он  просто  передохнуть  решил  -   Может,  да,   а  может,  нет
Парикмахерская -  раз, объявление - два:  "Закрыто по болезни". По какой это
болезни, а, Джим? Леденцов объелся на представлении?
     Морскую болезнь на карусели подхватил?
     - Ай да заткнись ты, Вилли!
     - Нет, сэр, не заткнусь,  не дождешься. Оно, конечно, сильная штука эта
карусель. Думаешь, я навсегда хочу тринадцатилетним остаться? Вот уж  дудки!
Но, Джим, ты ведь не по правде захотел двадцатилетним стать?
     - А о чем мы с тобой все лето говорили?
     -  Верно.  Говорили.   И  ради  этого  ты  сунешь  голову  в  проклятую
костоломку?  Ну, вытянут тебя,  да только после этого ты и думать  забудешь,
зачем оно тебе понадобилось!
     - Нет уж, не забуду, - упрямо выдохнул в ночь Джим.
     - А я тебе говорю - забудешь! Просто уйдешь и бросишь меня здесь, Джим.
     - С чего это мне тебя бросать? - запротестовал Джим. Не собираюсь я. Мы
вместе будем...
     - Вместе?  Только  ты  на два  фута выше,  да? Будешь  смотреть на меня
сверху и хвастать своими руками-ногами. И о чем это мы говорить будем, скажи
на  милость,  если у  меня в  карманах полно веревок для  змеев,  камушков и
лягушачьих лап, а у тебя там будет чисто и пусто?  Об этом, что ли, мы будем
говорить, что ты бегаешь быстрее и запросто можешь меня бросить...
     - Да не буду я тебя бросать, Вилли, никогда не буду!
     -  Мигом бросишь.  Ладно. Давай. Оставь меня. У меня же есть перочинный
ножик, со мной все в порядке.  Буду под деревом сидеть,  в ножички играть. А
ты совсем свихнешься на этом черном жеребце,  что носится кругами, да, слава
Богу, теперь-то уж не понесется больше...
     - Это ты виноват! - выкрикнул Джим и замолчал.
     Вилли сжал кулаки.
     -  Ты,  значит, хочешь сказать,  что надо  было  дать этому  маленькому
прохиндею спокойно превратиться в большого прохиндея и открутить нам головы?
А может,  надо бы и тебя  пустить туда покататься  и помахать  мне ручкой на
прощанье?
     А я бы, значит, помахал тебе, да, Джим?
     -  Уймись ты, - пробормотал  Джим. -  Поздно  теперь говорить,  сломана
карусель...
     - А как  починят ее, так сразу  прокатят назад старину Кугера, чтобы он
помоложе стал да вспомнил, как нас звать.
     И  вот тогда  они придут за нами,  эти бормоглоты,  нет, только за мной
придут, ты ведь перед ними извиняться  задумал, ты  же скажешь  им, как меня
зовут и где я живу...
     - Я не сделаю этого, Вилли, - произнес Джим сдавленным голосом.
     - Джим! Джим! Вспомни. В прошлом месяце проповедник говорил: всему свое
время,  сначала одно,  потом  -  другое,  одно за другим, Джим, а  не два за
двумя, помнишь?
     - Всему свое время, - тихо повторил Джим.
     И тут до них донеслись голоса. В полицейском участке  говорила женщина,
а мужчины что-то отвечали ей.
     Вилли быстро кивнул Джиму, они пробрались через кусты и,  подкравшись к
окну, заглянули в комнату.
     За столом сидела мисс Фолей, напротив - отец Вилли.
     - ...в голове не укладывается, - говорила  мисс Фолей, подумать только:
Джим и Вилли - грабители! Надо же, в дом пробраться, взять, удрать!
     - Вы точно их видели? - тихо спросил м-р Хэллуэй.
     - Я закричала, и они посмотрели вверх, а там - фонарь...
     "Она молчит про племянника,  - подумал Вилли, - и дальше молчать будет.
Видишь, Джим! - хотелось крикнуть ему. Это -  ловушка!  Племянник специально
поджидал  нас, чтобы в такую  заварушку втянуть! А там уж неважно будет, что
мы кому про карнавалы с каруселями рассказываем. Хоть полиция, хоть родители
- никто не поверит!"
     - Я не хочу никого обвинять, - продолжала меж тем мисс Фолей, - но если
они не виноваты, то где же они?
     - Здесь! - раздался голос.
     - Вилли! - отчаянно прошептал Джим, но было уже поздно.
     Вилли подпрыгнул, подтянулся и перескочил через подоконник.
     - Здесь, - просто сказал он.
     Глава 27
     Они неторопливо шли домой по залитым луной тротуарам.
     Посредине - м-р Хэллуэй, по бокам  - ребята. Уже перед домом отец Вилли
вздохнул.
     - По-моему,  не  стоит  тебе, Джим, нарываться на неприятности с  твоей
матушкой  посреди  ночи.  Давай, ты  ей  утром расскажешь,  а? Ты,  надеюсь,
сможешь попасть домой по-тихому?
     - Запросто! - фыркнул Джим. - Глядите, что у нас есть...
     - У нас?
     Джим  небрежно  кивнул  и  отодвинул  со   стены  густые  плети  дикого
винограда.  Под  ними открылись железные скобы,  ведущие прямо к подоконнику
Джима. М-р Хэллуэй тихо засмеялся, но внутри содрогнулся от внезапной острой
печали.
     - И давно это здесь? Впрочем, ладно, не говори. У меня  в детстве такие
же  были,  -  добавил  он и взглянул  на  затерянное в зелени окно Джима.  -
Здорово, конечно, выйти  попозже... - Он остановил себя. - Но вы  не слишком
поздно возвращаетесь?
     - Да нет. На этой неделе - первый раз после полуночи.
     М-р Хэллуэй поразмышлял немножко.
     - Полагаю, от разрешения никакого удовольствия бы не было, так? Еще бы!
Тайком  смыться на озеро, на кладбище,  на железную дорогу  или в персиковый
сад...
     - Черт! Мистер Хэллуэй, и вы, что ли, тоже, сэр?..
     - Еще бы! Но только - чур, женщинам ни слова. Ладно.
     Дуй наверх, и чтоб до следующего месяца про эту лестницу забыть!
     - Есть, сэр!
     Джим  по-обезьяньи  взлетел  наверх,  мелькнул  в  окне,  закрыл  его и
задернул занавеску.
     Отец Вилли  глядел  на ступени, спускавшиеся  из  звездного  поднебесья
прямо в свободный мир пустынных тротуаров, темнеющих зарослей, кладбищенских
оград и стен, через которые можно перемахнуть с шестом.
     - Знаешь, Вилли, что мне  горше всего? - задумчиво обратился он к сыну.
- Что я больше не в состоянии бегать, как ты.
     - Да,  сэр, - ответил Вилли - Давай-ка разберемся,  - предложил  отец -
Завтра  сходим,  еще  раз  извинимся  перед  мисс  Фолей, и  заодно осмотрим
лужайку. Вдруг мы что-нибудь не заметили, пока  лазили там с фонарями. Потом
зайдем  к окружному  шерифу.  Ваше счастье,  что  вы вовремя появились. Мисс
Фолей не предъявила обвинение.
     - Да, сэр.
     Они подошли к стене своего дома Отец запустил руку в заросли плюща.
     - У нас тоже? - Он уже нащупал ступеньку.
     - У нас тоже.
     М-р Хэллуэй  вынул  кисет и набил  трубку  Они  стояли  у стены;  рядом
незаметные ступени  вели к теплым постелям в безопасных комнатах. Отец курил
трубку - Я знаю На самом деле вы не виноваты. Ничего вы не крали.
     - Нет.
     - Тогда почему признались там, в полиции?
     - Да потому, что мисс Фолей почему-то хочет обвинить нас.
     А  раз она так  говорит, ну, значит, так и есть. Ты  же  видел, как она
удивилась,  когда  мы через окно ввалились? Она ведь и думать не думала, что
мы сознаемся. Ну а мы сознались.
     Знаешь, у  нас и  кроме  Закона  врагов  хватает.  Я подумал:  если  мы
сознаемся, может, они отстанут от нас? Так и вышло.
     Правда, мисс Фолей тоже в  выигрыше - мы  ведь преступники  теперь, кто
нам поверит?
     - Я поверю.
     - Правда? -  Вилли внимательно изучил тени на отцовском  лице. -  Папа,
прошлой ночью, в три утра...
     - В три утра...
     Вилли заметил,  как  вздрогнул отец, словно от ночного ветра, словно он
знал  уже  все  и только двинуться не мог, а просто протянул  руку и  тронул
Вилли за плечо. И Вилли  уже знал, что не станет говорить  больше Не сегодня
Может быть, завтра,  да, завтра,  или...  послезавтра,  когда-нибудь  потом,
когда будет день  и шатры на лугу  исчезнут,  и  уродцы оставят  их в покое,
думая, что достаточно припугнули двоих пронырливых мальчишек, и теперь-то уж
они придержат язык за зубами. Может, пронесет, может...
     -  Ну, Вилли,  -  с  усилием выговорил отец. Трубка погасла, но  он  не
заметил. - Продолжай.
     "Нет уж, - подумал Вилли, - пусть лучше нас с Джимом съедят,  но больше
чтоб никого. Стоит узнать - и ты в опасности".
     Вслух же он сказал:
     -  Пап,  я  тебе через пару деньков все  расскажу.  Ну,  точно! Маминой
честью клянусь!
     - Маминой  чести  для меня вполне достаточно, - после  долгого молчания
согласился отец.
     Глава 28
     Ах, как хороша была  ночь! От  пыльных пожухлых  листьев  исходил такой
запах, будто к городу вплотную подступили пески аравийской пустыни. "Как это
так, -  думал Вилли, после  всего  я  еще могу  размышлять  о  тысячелетиях,
скользнувших над  землей, и мне грустно,  потому что, кроме меня, ну  и еще,
быть  может, отца, никто не замечает  этих прошедших веков  Но мы  почему-то
даже с отцом не говорим об этом".
     Это был редкостный  час  в их отношениях. У обоих мысли  то кидались по
сторонам, как игривый терьер, то дремали, словно ленивый кот. Надо было идти
спать,  а  они  все  медлили  и  выбирали окольные пути к подушкам и  ночным
мыслям. Уже  настала  пора  сказать о многом,  но не обо  всем. Время первых
открытий. Первых, а до последних было еще так далеко.
     Хотелось  знать  все  и ничего  не  знать.  Самое  время  для  мужского
разговора, да только в сладости его могла затаиться горечь.
     Они поднялись по лестнице, но сразу разойтись не смогли.
     Этот миг обещал и другие, наверное,  даже  не такие уж отдаленные ночи,
когда  мужчина  и  мальчик, готовящийся  стать мужчиной,  могли  не  то  что
говорить, но даже петь. В конце концов Вилли осторожно спросил:
     - Папа.. а я хороший человек?
     - Думаю, да. Точно знаю - да, - был ответ.
     - Это... поможет, когда придется действительно туго?
     - Обязательно.
     - И  спасет, когда придется спасаться? Ну, если  вокруг,  например, все
плохие и на много миль - ни одного хорошего?
     Тогда как?
     - И тогда пригодится.
     - Хотя ведь пользы от этого не очень-то много, верно?
     - Знаешь, это ведь не для тела, это все-таки больше для души.
     - Слушай, пап, тебе не приходилось иногда пугаться так, что даже...
     - Душа уходит в пятки? - Отец кивает, а на лице беспокойство. - Папа, -
голос Вилли едва слышен, - а ты хороший человек?
     - Я стараюсь. Для тебя и для мамы. Но, видишь ли, каждый из  нас сам по
себе  вряд ли герой. Я ведь с собой всю жизнь живу, знаю уж все, что стоит о
себе знать.
     - Ну и как? В общем?
     - Ты  про результат? Все приходит, и все  уходит. А  я по большей части
сижу тихо, но надежно, так что, в общем, я в порядке.
     - Тогда почему же ты не счастлив, папа?
     Отец покряхтел.
     - Знаешь, на лестнице в полвторого ночи не очень-то пофилософствуешь...
     - Да. Я просто хотел узнать.
     Повисла долгая пауза. Отец вздохнул, взял его за руку, вывел на крыльцо
и снова разжег трубку. Потом сказал неторопливо:
     - Ладно. Мама твоя спит. Будем считать, она не догадывается  о том, что
мы с  тобой беседуем здесь. Можем продолжать. Только сначала скажи,  с каких
это пор ты стал полагать, что быть хорошим - и значит быть счастливым?
     - Со всегда.
     -  Ну,  значит,  пора  тебе  узнать   и  другое.   Бывает,   что  самый
наисчастливейший в городе человек, с улыбкой от  уха до уха, жуткий грешник.
Разные  бывают  улыбки.  Учись отличать  темные  разновидности  от  светлых.
Бывает, крикун, хохотун, половину времени - на людях, а в остальную половину
веселится так, что волосы дыбом. Люди ведь любят грех, Вилли, точно,  любят,
тянутся к  нему, в каких  бы  обличьях,  размерах,  цветах и  запахах он  ни
являлся.  По нонешним временам  человеку  не за  столом, а  за корытом  надо
сидеть.
     Иной раз слышишь, как кто-нибудь расхваливает окружающих, и думаешь: да
не  из свинарника  ли  он родом?  А с  другой стороны, вон  тот  несчастный,
бледный, обремененный заботами человек, что проходит стороной,  -  он и есть
как раз тот самый твой Хороший Человек. Быть хорошим - занятие страшноватое.
Хоть и  на это  дело  охотники  находятся, но  не каждому по  плечу, бывает,
ломаются по пути. Я знавал таких.
     Труднее  быть  фермером,  чем  его  свиньей.  Думаю,  что именно  из-за
стремления  быть  хорошей  и трескается стена однажды ночью.  Глядишь, вроде
человек хороший, и марку высоко держит, а упадет на него  еще волосок - он и
сник. Не может  самого себя в покое оставить, не может себя с крючка  снять,
если хоть на вздох отошел от благородства.
     Вот кабы  просто быть  хорошим,  просто поступать  хорошо,  вместо того
чтобы  думать об этом все время.  А это  нелегко, верно? Представь: середина
ночи, а в холодильнике лежит кусок лимонного пирога, чужой кусок! И тебе так
хочется его съесть, аж пот прошибает! Да кому я рассказываю!  Или вот еще: в
жаркий весенний полдень сидишь за  партой,  а там,  вдали,  скачет по камням
прохладная чистая речка. Ребята ведь чистую воду за много миль слышат. И вот
так всю жизнь ты перед выбором, каждую  секунду  стучат часы, только о нем и
твердят, каждую  минуту,  каждый  час ты должен  выбирать  хорошим  быть или
плохим.  Что  лучше: сбегать  поплавать  или париться  за партой, залезть  в
холодильник или лежать  голодным. Допустим, ты остался за  партой или там  в
постели.
     Вот здесь я тебе секрет выдам.  Раз  выбрав, не думай больше ни о реке,
ни  о пироге, не думай, а  то свихнешься.  Начнешь складывать  все  реки,  в
которых  не  искупался,  все  не  съеденные пироги, и к моим  годам  у  тебя
наберется куча упущенных возможностей. Тогда успокаиваешь себя тем, что, чем
дальше  живешь, тем больше  времени теряешь или  тратишь впустую.  Трусость,
скажешь? Нет, не только. Может, именно  она и спасает тебя от  непосильного,
подожди - и сыграешь наверняка.
     Посмотри на  меня, Вилли. Я женился на твоей  матери в  тридцать девять
лет, в тридцать девять! До этого я был слишком занят, отвоевывая  на будущее
возможность упасть дважды, а не трижды и не четырежды; Я считал, что не могу
жениться, пока не  вылижу себя начисто  и  навсегда.  Я не сразу  понял, что
бесполезно ждать,  пока  станешь совершенным,  надо  скрестись  и царапаться
самому, падать  и подниматься  вместе со всеми. И  вот однажды  под  вечер я
отвлекся  от великого поединка  с  собой,  потому  что  твоя  мать  зашла  в
библиотеку. Она зашла взять книгу, а вместо нее получила меня. Тогда-то я  и
понял: если взять наполовину хорошего мужчину и наполовину хорошую женщину и
сложить  их  лучшими половинками,  получится один  хороший  человек, целиком
хороший. Это ты, Вилли. Уже  довольно скоро  я заметил, с грустью, надо тебе
сказать,  что хоть ты и носишься по лужайке, а я сижу над книгами, но ты уже
мудрее и лучше, чем мне когда-нибудь удастся стать...
     У отца погасла трубка. Он замолчал,  пока возился с ней, наконец разжег
заново.
     - Я так не думаю, сэр, - неуверенно произнес Вилли.
     -  Напрасно.  Я был  бы совсем уж  дураком, если  бы  не  догадывался о
собственной дурости. А я не дурак еще и потому, что знаю - ты мудр.
     -  Вот интересно,  - протянул  Вилли после долгой паузы, сегодня ты мне
сказал  куда  больше,  чем  я тебе. Я  еще  немножко подумаю  и,  может,  за
завтраком тоже расскажу тебе побольше, о'кей?
     - Я постараюсь приготовиться.
     - Я ведь потому не  говорю... - голос Вилли дрогнул. - Я хочу, чтобы ты
был счастлив, папа. - Он проклинал себя за слезы, навернувшиеся на глаза.
     - Со мной все будет в порядке, сынок.
     - Знаешь, я все сделаю, лишь бы ты был счастлив!
     - Вильям, - голос  отца был вполне серьезен, - просто скажи  мне, что я
буду жить всегда. Этого, пожалуй, хватит.
     "Отцовский голос,  -  подумал  Вилли. -  Почему  я  никогда не замечал,
какого он цвета? А он такой же седой, как волосы".
     - Пап, ну чего ты так печально?
     -  Я?  А  я  вообще  печальный  человек; Я  читаю  книгу  и  становлюсь
печальным,  смотрю  фильм  -  сплошная  печаль,   ну  а   пьесы,  те  просто
переворачивают у меня все внутри.
     - А есть хоть что-нибудь, от чего ты не грустишь?
     - Есть одна штука. Смерть.
     - Вот так да! - удивился Вилли. - Уж что-что...
     - Нет, - остановил его  мужчина с седым голосом. Конечно, Смерть делает
печальным  все остальное,  но сама она  только  пугает. Если бы не Смерть, в
жизни не было бы никакого интереса.
     "Ага, - подумал Вилли, - и  тут  появляется Карнавал. В одной руке, как
погремушка, Смерть, в другой, как леденец, Жизнь. Одной рукой пугает, другой
- заманивает. Это представление. И обе руки полны!" Он вскочил с перил.
     - Слушай, пап! Ты будешь  жить всегда!  Точно!  Ну, подумаешь, болел ты
года три назад, так ведь прошло все.
     Правильно,  тебе  -  пятьдесят четыре,  так  ведь это еще не так много!
Только...
     - Что, Вилли?
     Вилли колебался. Он даже губу прикусил, но потом все-таки выпалил:
     - Только не подходи близко к Карнавалу!
     -  Чудно,  - покрутил  головой отец.  -  Как раз  это и  я  тебе  хотел
посоветовать.
     - Да я и за миллион долларов не вернулся бы туда!
     "Н