ал  клубок  бед,  средоточие  их
несчастий. Они  пока  не  осмеливались подойти, наклониться,  потрогать этот
холодный лоб  и  только  взирали в  оцепенении,  как бледнеют  их гротескные
портреты, как  тает  экстракт  их  жадности,  злобы,  язвящей  вины,  слепых
убеждений,  как распадаются ловушки  картинок  по мере того, как  тает  этот
невеликий сугробик грязноватого  снега. Вот поблек Скелет, за ним  потекло и
испарилось изображение уродливого Карлика, вот  и Пьющий Лаву освободился от
осенней плоти,  а за ним меняется цвет Черного  Палача из  Лондонских Доков,
взлетел  и  растворился  Человек-Монгольфьер,   похудел  и  стал  невидимкой
Толстяк, вспорхнула и исчезла в воздухе целая группа, а смерть все протирала
и протирала дочиста грифельную доску тела.
     И  вот уже  перед  Чарльзом Хэллуэем  лежал  просто  маленький  мертвый
человек:  чистая, без единого пятнышка,  кожа, пустые глаза, устремленные на
звезды.
     - Ах-ххх! - хором вздохнули странные люди, столпившиеся в тени вокруг.
     А потом...  Может,  старый калиоп вякнул в  последний раз, может, гром,
ночующий  в  облаках, повернулся во сне на другой бок - все вокруг пришло  в
движение. Уродов охватила паника.
     Свобода бросила  их  в  разные  стороны, как  камни из пращи. Не  стало
своего  шатра, не стало грозного  Хозяина,  не стало самого  темного закона,
сбивавшего их в кучу. Они разбегались.
     Должно  быть, на бегу они цеплялись  за  веревки  и  выдергивали  колья
растяжек, и теперь само небо, колыхнувшись, начало беспорядочно свертывать и
комкать вздыхающие шатры. Веревки взвивались с шипением, гневно  хлестали по
траве. Как темный испанский веер, сложился шатер-зверинец. Вокруг качались и
падали шатры поменьше.
     Обнажился и  зашатался  бронтозаврий костяк  главного балагана  уродов.
Мгновение он  помедлил в нерешительности, плавно  взмахнул  кожистыми, как у
птеродактиля, крыльями, и  Ниагарой хлынул вниз.  Три  сотни  пеньковых змей
взвились в воздух.
     Черные шесты с треском подломились. Они стали выпадать, как гнилые зубы
из огромной челюсти; пыльные полотнища хлопотливо забились, пытаясь взлететь
и опадая,  умирая от  самой обычной силы тяжести, задыхаясь  под собственным
весом.
     Огромный вздох  исторг наружу жаркие испарения чужих земель, взметнул в
воздух тучи конфетти из тех времен, когда еще не было венецианских  каналов,
над лугом огромными питонами зазмеились густые струи леденцовых запахов.
     Балаган  падал, тоскуя  и жалуясь;  натиск  падения одолел  наконец три
центральные опоры,  и  они сломались, как  будто три пушки выпалили  одна за
другой.
     Шквал,  пронесшийся над лугом,  заставил вскипеть безумный  калиоп. Под
его пронзительное сипение всплеснули руками изображения уродов на вымпелах и
знаменах, потом древки качнулись и уронили полотнища на землю.
     Возле  карусели остался стоять  лишь Скелет.  Вот он сложился  пополам,
нагнулся и поднял фарфоровое тело, бывшее  некогда м-ром Дарком. Выпрямился,
постоял  и зашагал прочь, в  поля. Вилли смотрел, как тощий человек со своим
грузом  поднялся  на  взгорок  и  скрылся  вослед  сгинувшему  карнавальному
племени.
     Вилли  нахмурился.  Кугер, Дарк, Скелет, Карлик - куда  же вы  все?  Не
убегайте, вернитесь! Мисс Фолей, где вы? М-р Крозетти, все  кончилось, можно
передохнуть. Здесь уже не страшно, вернитесь!
     Нет. Они  бегут, и видно,  будут  бежать вечно, пытаясь обогнать  самих
себя. И ветер ворошит траву, сдувая все следы.
     Вилли снова  повернулся к  Джиму,  снова  давил  ему  на грудь, давил и
отпускал, давил и отпускал, потом, дрожа, коснулся щеки Друга.
     - Джим?
     Но Джим оставался холоден, как вскопанная земля.
     Глава 54
     Только  отголосок  тепла  хранило  тело, только  легкий  оттенок  цвета
оживлял  кожу щек. Вилли  взял Джима за руку  пульса не было, приложил ухо к
груди - тихо, совсем тихо.
     - Он умер!
     Чарльз Хэллуэй подошел, опустился на колени и тоже потрогал неподвижную
грудь Джима.
     - Кажется, нет, - неуверенно произнес он. - Не совсем...
     - Совсем! - Слезь! хлынули из глаз Вилли.
     Отец не дал начаться истерике и как следует встряхнул сына.
     - Прекрати! - крикнул он. - Хочешь его спасти?
     - Поздно, папа. Ой, папа!
     - Заткнись и слушай!
     Долго  сдерживаемые рыдания прорвались наружу. Отец коротко размахнулся
и ударил сына по щеке, раз и еще раз.
     После третьего раза слезы удалось на время остановить.
     - Пойми,  Вилли,  -  отец  свирепо ткнул  в  него  пальцем,  всем  этим
проклятым даркам твои слезы - бальзам на душу.
     Господи Иисусе, чем  больше ты  ревешь,  тем  больше соли слизнут они с
твоего подбородка.  Ну, рыдай, а они будут  сосать твои охи и ахи,  как коты
валерьянку. Вставай!
     Встань, кому говорю! Прыгай! Скачи, вопи,  ори, пой, Вилли, а главное -
смейся! Ты должен хохотать, должен - и все!
     - Я не могу!
     -  Кому нужно  твое "не могу"?  Ты  должен. Больше у нас  нет ничего. Я
знаю, так уже  было в библиотеке. Ведьма удрала. Боже мой,  ты бы видел, как
она  улепетывала! Я убил  ее улыбкой, понимаешь,  Вилли,  одной-единственной
улыбкой.
     Людям осени не выстоять против нее. В  улыбке -  солнце, оно ненавистно
им. Не воспринимай их всерьез, Вилли!
     - Но...
     -  Никаких "но",  черт возьми! Ты  видел зеркала. Вспомни, они показали
меня дряхлой  развалиной, показали, как я обращаюсь в труху.  Это же простой
шантаж. То же самое они сделали с мисс Фолей, и у них получилось. Она ушла с
ними в Никуда, ушла с этими дураками, восхотевшими всего! Всего!
     Бедные  проклятые дураки! Это же надо придумать - порезаться об  Ничто.
Ну, чисто дурной пес, бросивший кость ради отражения кости в пруду.
     Вилли,  ты  же видел:  бам!  бам! Ни одного  зеркала не  осталось.  Они
рассыпались, как льдины на солнце. У меня ничего не было: ни ножа, ни ружья,
даже рогатки не нашлось, только язык, только зубы, только легкие, и я разнес
эти  паршивые зеркала  одним  презрением! Бросил на землю  десять  миллионов
испуганных дураков, дал  возможность настоящему  человеку  встать  на  ноги.
Теперь поднимайся ты, Вилли!
     - Но Джим... - начал Вилли.
     - Он и здесь и там. С Джимом всегда так, ты же знаешь.
     Он  не мог пропустить ни одного искушения и  вот теперь  зашел  слишком
далеко, может, совсем ушел. Но ты же помнишь, он боролся,  он же руку тянул,
хотел  спрыгнуть.  Ну так мы  закончим  за него.  Вперед! Вилли шевельнулся.
Дернул плечом.
     - Беги!
     Вилли шмыгнул носом. Отец шлепнул  его  по  щеке,  и  слезы разлетелись
мелкими звездочками.
     - Прыгай! Скачи! Ори!
     Отец подтолкнул  Вилли, сделал пируэт, лихорадочно пошарил в карманах и
достал что-то блестящее. Губная гармошка!
     Дунул.
     Вилли  остановился,  опустил  руки  и  уставился на  Джима.  И  тут  же
схлопотал от отца по уху.
     - Хватит пялиться! Двигай!
     Вилли сделал шажок. Отец выдул из гармошки смешной аккорд, дернул Вилли
за локоть, подбросил его руки.
     - Пой!
     - Что петь?
     - Боже мой, мальчик, пой хоть что-нибудь!
     Гармошка фальшиво изобразила "Вниз по реке".
     - Папа! - Вилли едва двигался и мотал головой от свинцовой усталости во
всем теле. - Папа! Глупо же!
     - Точно! Куда уж  глупей! Нам только этого и надо, дурачина-простофиля!
И  гармошка дурацкая.  И  мотивчик  тоже, я  тебе скажу. - Отец выкрикивал и
подскакивал, как танцующий журавль.
     Нет, этого пока мало. Но, кажется, он уже переломил настрой.
     -  Давай, Вилли!  Чем громче, тем смешнее.  Ишь  чего захотели  - слезы
лакать! Не вздумай дать им ухватиться за твой плач, они из него  себе улыбок
нашьют. Будь я проклят, если смерти удастся пощеголять в моей печали! Ну же,
Вилли, оставь их голодными. Отпусти на волю свои руки-ноги. Дуй!
     Он схватил Вилли за хохол на макушке и дернул.
     - Ничего... смешного...
     - Наоборот. Все смешно. Ты  только на себя погляди! А я? Чарльз Хэллуэй
корчил жуткие рожи, таращил глаза, тянул себя за уши, скакал, как влюбленный
шимпанзе, из вальса  срывался в чечетку, выл на  луну  и  тормошил, тормошил
Вилли.
     - А смешнее смерти вообще ничего нет, разрази ее гром!
     Видали мы ее в белых тапочках. А ну, давай "Вниз по реке".
     Как там? "Трам-пам, далеко!" Ну, Вилли, и голосок у тебя!
     Прямо отощавшее девчоночье сопрано. Жаворонок  накрылся медным тазом  и
чирикает. Давай скачи!
     Вилли хихикнул, прошелся  петушком,  присел пару  раз.  К щекам прилила
кровь.  В горле что-то  дергалось, как будто лимонов наелся. Он уже  ощущал,
как грудь распирает предчувствие смеха.
     Отец извлек из гармошки какое-то подобие мотива.
     - "Там, где все старики..." - затянул Вилли.
     - "Остаются навсегда..." - подхватил отец.
     Шарк, стук, прыг, скок.
     Ну и где  Джим?  Да не до него сейчас. Забыли. Отец пощекотал Вилли под
ребрами.
     - "Там девицы молодые..."
     - "Будут петь ду-да-да!" - грянул Вилли. - "Ду-да-да", поймал он мотив.
В горле щекотало. В груди надувался шар.
     - "А проселочек у речки..."
     - "Миль пяти в длину всего!"
     Мужчина с мальчиком изобразили менуэт.
     Это  случилось  на следующем  танцевальном коленце. Шар внутри  у Вилли
стремительно разрастался. Вот он уже выпирает из горла, вот раздвинул губы в
улыбке.
     - Ты чего это? - Отец лязгнул зубами.
     Вилли фыркнул.
     - Кажись, не в той тональности спел, - сконфуженно произнес отец.
     Шар в груди Вилли взорвался. Он захохотал.
     - Папа! -  он  подпрыгнул. Схватил отца за  руку  и забегал  по  кругу,
крякая и кудахча. Ладони били по коленям, пыль летела столбом.
     - "О Сюзанна!"
     - "Ты не плачь обо мне!"
     - "Я пришел из Алабамы..."
     - "И банджо мое..."
     - "При мне!" - хором выкрикнули они.
     Гармошка хрюкнула и выдала истошный фальшивый визг.
     Чарльз Хэллуэй, не обращая  на это внимания, требовал от  нее  какую-то
плясовую собственного изобретения, изгибался, подпрыгивал и никак не попадал
ладонью по своей пятке.
     Они кружились, сталкивались, бодались и дышали все запаленнее: ха! ха!
     - О Боже мой, ха! Вилли, сил нет! Ха-ха!
     Они хохотали как безумные, и вдруг посреди хохота кто-то чихнул. Отец и
сын повернулись. Вгляделись.
     Кто это там лежит в лунном свете? Джим, что ли?
     Найтшед? Это он чихает? И щеки порозовели?
     Да  ладно!  Отец  сгреб и  закружил  Вилли, попискивая  гармошкой.  Они
прошлись в дикой самбе раз, другой, перепрыгнули через Джима, попавшегося на
дороге.
     - "Ктой-то там на кухне с Диной?" - горланили они.
     - "Я-то знаю, что за гусь!"
     Джим  провел  языком по губам. Никто  этого даже  не  заметил. А если и
заметил, то  не подал  виду. Джим открыл глаза. Первое, что  он увидел, были
два идиота,  скакавшие в пыли.  Джим помотал головой: не  может быть. Он шел
через годы,  вернулся Бог весть откуда, а ему  даже "Эй!" никто  не  сказал.
Дергаются как припадочные. Обидные слезы защипали глаза, но  еще прежде слез
из горла проскользнул смешок, за  ним  - другой. Джим расхохотался.  Нет, ну
они точно ополоумели, этот Вилли со своим стариком. Скачут как гориллы, пыль
столбом, и морды у обоих при этом загадочные.
     Они  вились вокруг  Джима,  хлопали  себя по коленкам и с оттопыренными
ушами  трясли над ним головами. И они смеялись. Все время смеялись. Волны их
веселья  омывали Джима с головы до  ног, и казалось, смех не иссякнет,  даже
если рухнут небеса или разверзнется земля.
     Глядя на друга, Вилли скакал как сумасшедший  и  с восторгом думал: "Он
не помнит! Не помнит, что был мертвый, а  мы не скажем  ему, никогда-никогда
не скажем! Дуда-да! Ду-да-да!"
     Ни Вилли, ни отец не крикнули: "Привет, Джим! Давай с нами!",  нет, они
просто протянули руки, словно он случайно, ну, например, споткнувшись, выпал
из  их  круга, и дернули его обратно. И Джим взлетел. А  когда  опустился на
землю среди них, то уже плясал  с ними вместе. Теперь, крепко сжимая горячую
руку Джима, Вилли точно знал:  они дурачились не зря. Это их вопли, прыжки и
нелепые рожи  вливали в  Джима  живую кровь.  Они приняли  его, как повитуха
принимает новорожденного, встряхнули, похлопали по спинке, и Джим задышал.
     Отец  пригнулся, Вилли с  ходу перемахнул через него и тут же пригнулся
сам. Чехарда сразу  пошла замечательно, в хорошем темпе, и вот  уже  Вилли и
отец стоят пригнувшись друг за другом и ждут прыжка Джима. Джим прыгнул раз,
другой... но одолел только половину спины Чарльза Хэллуэя, и они всей кучей,
с  совиным  уханьем  и  ослиным  гоготом,  покатились   в  траву.  Все  трое
чувствовали  себя словно  в  Первый  День Творения,  когда  Радость  еще  не
покинула Сад Господень.
     Охая,  они  уселись  на   траве,   похлопывая  друг  друга  по  плечам,
разобрались  с  ногами  -  где чьи? -  и  обменялись счастливыми  взглядами,
немножко пьяные от пережитого  веселья. А  потом, насмотревшись  на  соседа,
наулыбавшись, посмотрели на луг.
     Поверх  слоновых  могил  рухнувших  шатров лежали перекрещенные  шесты.
Ветер шевелил складки, как лепестки огромной черной розы.
     Мир вокруг спал, и только они, троица уличных котов, довольно жмурились
на луну.
     - Что это было? - сиплым от  недавнего смеха  голосом выговорил наконец
Джим.
     - Э-э, чего только не было! - воскликнул Чарльз Хэллуэй.
     Все  трое  снова  рассмеялись, но вдруг  Вилли схватил Джима за руку  и
заплакал.
     - Эй, - тихонько сказал Джим и снова повторил нежно: Эй, ну...
     - Джим, ох,  Джим, - уже не сдерживался Вилли, -  Джим, мы с тобой  всю
жизнь друзьями будем...
     - Это уж точно, - тихо и серьезно подтвердил Джим.
     - Ладно, все в  порядке,  -  сказал  Чарльз  Хэллуэй.  Теперь  можно  и
поплакать. Из лесу выбрались, это главное.
     Дома еще насмеемся.
     Вилли отпустил Джима и теперь стоял, с гордостью глядя на отца.
     - Ой, папа, ты же такое сделал!..
     - Не я один. Мы вместе сделали.
     - Без тебя бы ничего не вышло. Значит, я просто не знал тебя,  но  зато
теперь-то уж точно знаю.
     - Ну да?
     - Ей-богу!
     Каждому из них казалось, что голову другого окружает влажное, мерцающее
сияние.
     - Годится! - согласился отец и протянул руку.
     Вилли  схватил  ее и потряс. Получилось смешно, и недавние слезы как-то
сами собой высохли. Теперь они смотрели на следы, уходящие по росе в холмы.
     - Папа, они вернутся? Как ты думаешь?
     - И да,  и нет. - Отец убрал в карман губную гармошку. Они не вернутся.
Будут другие, похожие.  Не обязательно Карнавал, одному  Богу известно,  под
какой  личиной они явятся в  следующий  раз.  Может, уже на восходе,  может,
ближе к полудню или в крайнем случае на закате, но они придут.
     - Нет! - невольно воскликнул Вилли.
     - Да, сынок. Теперь уж всю жизнь придется быть начеку.
     Все только начинается.
     Они неторопливо обогнули карусель.
     -  А как  же мы  их узнаем? - допытывался  Вилли.  - На  кого они будут
похожи?
     - Может быть, они уже здесь, - тихо ответил отец.
     Оба  друга быстро огляделись. Но поблизости была только карусель да они
сами.  Тогда Вилли поднес руки к лицу и  внимательно  осмотрел  их,  перевел
взгляд на Джима и снова на отца.
     Чарльз Хэллуэй кивнул.  Только один раз. Потом взялся за медный  шест и
легко вскочил на  карусель. Вилли  встал  рядом с  ним.  И  Джим  тоже. Джим
потрепал гриву черного жеребца, Вилли  погладил  коня по шее.  Огромный круг
плавно накренился на волнах ночи.
     "Только три кружочка вперед, - подумал Вилли. - Ну, поехали!"
     "Четыре круга вперед, приятель, - подумал Джим. Поживее!"
     "Всего десять кругов назад, - подумал Чарльз Хэллуэй. Господи!"
     Каждый из них по глазам понял мысли другого.
     "Неужели так легко?" - подумал Вилли.
     "Всего-то разочек", - подумал Джим.
     "Только  начни, -  думал Чарльз Хэллуэй,  - и уже не  остановишься. Еще
круг, и еще  один. А после начнешь  друзьям предлагать прокатиться, и другим
тоже..."
     Все трое одновременно вздрогнули от одной и той же мысли:
     "...и  вот  ты уже  катаешь Хозяина  карусели...  и  уродов,  владельца
маленького кусочка вечности в темном бродячем цирке..."
     "Да, - сказали они глазами, - может быть, они уже здесь".
     Чарльз Хэллуэй покопался  в инструментальном ящике и  вытянул небольшую
кувалду. Тщательно примерившись, он разбил основные  шестерни, потом, вместе
с ребятами, обошел карусель и поработал над распределительным щитом, пока он
не разлетелся вдребезги.
     - Может, и ни к чему, - задумчиво проговорил он. Уродов нет, а без них,
без  их  энергии  она и  работать не будет, но все-таки...  - И  он  еще раз
трахнул кувалдой в центр механизма, после чего отшвырнул ее прочь.
     - Должно быть, за полночь уже.
     Часы на здании мэрии, часы на баптистской церкви, часы  на католических
церквах дружно пробили полночь. Ветер принес облачко семян Времени.
     - Кто последний до семафора, тот - старая тетка!
     Мальчишки рванулись, как пули из пистолета.
     Лишь мгновение помедлил старик.  Смутная боль шевельнулась в груди. "Ну
и что будет,  если я побегу? думал  он.  - Умру? Эка важность! А вот то, что
перед  смертью,  -  это  важно  по-настоящему. Мы славно поработали сегодня,
такую работу даже смерть не испортит. Ребята вон  как дунули... почему  бы и
мне... не последовать?"
     Так он и сделал.
     Господи!  Как здорово вспарывать росное  одеяло  на  потемневшей траве.
Мальчишки неслись, как пони в упряжке.
     Может, когда-нибудь придет  такое время,  что  кто-то  добежит до  цели
первым, а кто-то - вторым, а то и вовсе не добежит.
     Когда-нибудь...  только  не  сейчас. Эта первая  минута  нового  дня не
годилась для такого. На бегу не было времени разглядывать лица - кто старше,
кто моложе. Это был  уже  другой,  новый  день  октября,  и в этом  году  он
оказался куда  лучше  прочих, хотя час  назад  и мысли  такой  ни у кого  не
возникло бы.  Луна  в  компании со  звездами  в  великом кружении уходила  к
неизбежному  рассвету. Потом она исчезнет, и от слез этой ночи  не останется
ни   следа.   Вилли   бежал,   смеялся   и  пел,   Джим  деловито   проводил
пресс-конференцию  сам с  собой,  и так они  мчались к городу  по стерне,  и
город, где им еще  сколько-то  лет жить напротив друг друга,  надвигался все
быстрее.
     А сзади трусил пожилой мужчина со своими то добродушными, то печальными
мыслями.
     Наверное, мальчишки невольно притормаживали, а может,  наоборот, Чарльз
Хэллуэй наддал. Ни  они, ни он  не могли  бы сказать, как оно было  на самом
деле. Но главное не в этом.
     Главное, мужчина был у семафора одновременно с ребятами.
     Вилли хлопнул ладонью по столбу, и Джим хлопнул ладонью по столбу, но в
тот же  самый момент и  по  тому  же  самому столбу  семафора  хлопнула рука
Чарльза Хэллуэя.
     Тройной победный клич зазвенел на ветру.
     Чуть позже, под бдительным присмотром луны, трое оставили позади луга и
вошли в город.

     Ray  Bradbury  "Something  Wicked  This  Way  Comes", 1962.
     Перевод  с английского Н. Григорьевой и В. Грушенецкого.