о, или предать что-то забвению. Прилетали с большими ожиданиями,
с  маленькими  ожиданиями, совсем без ожиданий. Но во множестве  городов  на
четырехцветных плакатах повелительно указывал начальственный палец: ДЛЯ ТЕБЯ
ЕСТЬ РАБОТА НА НЕБЕ - ПОБЫВАЙ НА МАРСЕ!  И люди  собирались в путь;  правда,
сперва их было немного, какие-нибудь десятки - большинству  еще до того, как
ракета  выстреливала  в   космос,  становилось  худо.   Болезнь   называлась
Одиночество.  Потому  что стоило  только представить себе,  как  твой родной
город уменьшается там, внизу - сначала он с кулак размером, затем - с лимон,
с булавочную головку, наконец, вовсе пропал в пламенной реактивной струе - и
у  тебя такое  чувство,  словно  ты никогда  не рождался на свет,  и  города
никакого нет, и ты нигде, лишь космос кругом, ничего знакомого, только чужие
люди. А когда твой штат - Иллинойс или Айова, Миссури или Монтана - тонул  в
пелене  облаков, да  что там,  все  Соединенные Штаты сжимались  в  мглистый
островок, вся  планета Земля  превращалась в грязновато-серый мячик, летящий
куда-то прочь, - тогда  уж  ты оказывался совсем один,  одинокий скиталец  в
просторах космоса, и невозможно представить себе, что тебя ждет.
     Ничего   удивительного,   что   первых  было   совсем   немного.  Число
переселенцев   росло   пропорционально  количеству   землян,   которые   уже
перебрались  на  Марс:  одному страшно,  а на  людях  -  не  так. Но первым,
Одиноким, приходилось полагаться только на себя...

     Декабрь 2001

        ЗЕЛЕНОЕ УТРО

     Когда солнце зашло, он присел возле тропы и  приготовил  нехитрый ужин;
потом,  отправляя  в  рот  кусок  за  куском  и  задумчиво  жуя, слушал, как
потрескивает огонь.  Миновал еще  день, похожий на  тридцать других: с  утра
пораньше  вырыть  много  аккуратных  ямок,  потом  посадить  в  них  семена,
натаскать   воды  из   прозрачных   каналов.   Сейчас,  скованный  свинцовой
усталостью, он лежал, глядя на небо, в котором один оттенок темноты сменялся
другим.
     Его  звали  Бенджамен  Дрисколл, ему  был тридцать  один  год. Он хотел
одного  - чтобы весь  Марс  зазеленел, покрылся высокими деревьями с  густой
листвой, рождающей воздух, больше воздуха; пусть растут во все времена года,
освежают  города в душное лето,  не  пускают зимние ветры. Дерево, чего-чего
только оно не может...  Оно  дарит краски  природе, простирает тень, усыпает
землю плодами. Или становится  царством детских игр - целый поднебесный мир,
где  можно  лазить,  играть, висеть  на  руках...  Великолепное  сооружение,
несущее  пищу  и радость, - вот что такое дерево. Но  прежде всего деревья -
это  источник  живительного  прохладного  воздуха  для  легких  и  ласкового
шелеста, который нежит твои слух и убаюкивает тебя ночью, когда  ты лежишь в
снежно-белой постели.
     Он лежал и слушал, как темная почва собирается с силами, ожидая солнца,
ожидая дождей,  которых  все  нет  и нет... Приложив  ухо к земле, он слышал
поступь  грядущих годов  и  видел  -  видел,  как посаженные  сегодня семена
прорываются зелеными побегами  и тянутся ввысь, к небу, раскидывая ветку  за
веткой, и весь Марс превращается в солнечный лес, светлый сад.
     Рано  утром,  едва  маленькое  бледное  солнце всплывет  над  складками
холмов,  он  встанет, живо проглотит завтрак  с  дымком, затопчет головешки,
нагрузит на себя  рюкзак - и снова выбирать места, копать, сажать семена или
саженцы, осторожно уминать  землю, поливать  и  шагать дальше, насвистывая и
поглядывая в ясное небо, а оно к полудню все ярче и жарче...
     - Тебе нужен  воздух, - сказал он своему костру. Костер - живой румяный
товарищ,  который шутливо  кусает тебе пальцы,  а в прохладные ночи, теплый,
дремлет рядом, щуря сонные розовые  глаза... - Нам всем нужен воздух. Здесь,
на Марсе, воздух разреженный. Чуть  что, и устал.  Все равно, что в Андах, в
Южной Америке. Вдохнул и не чувствуешь. Никак не надышишься.
     Он тронул грудную  клетку. Как она расширилась за  тридцать  дней!  Да,
здесь им нужно развивать легкие, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Или сажать
побольше деревьев.
     - Понял, зачем я  здесь? - сказал он. Огонь  стрельнул.  -  В школе нам
рассказывали  про Джонни Яблочное Семечко.  Как  он шел  по  Америке и сажал
яблони. А  мое дело  поважнее. Я сажаю дубы, вязы, и клены, и всякие  другие
деревья - осины, каштаны  и кедры. Я  делаю не просто  плоды для желудка,  а
воздух для легких. Только  подумать: когда все эти деревья наконец вырастут,
сколько от них будет кислорода!
     Вспомнился день прилета на Марс. Подобно тысяче других, он всматривался
тогда в тихое марсианское утро и думал: "Как-то  я здесь освоюсь?  Что  буду
делать? Найдется ли работа по мне?"
     И потерял сознание.
     Кто-то сунул ему под нос пузырек с нашатырным спиртом,  он закашлялся и
пришел в себя.
     - Ничего, оправитесь, - сказал врач.
     - А что со мной было?
     -  Здесь очень разреженная  атмосфера. Некоторые  ее не переносят. Вам,
вероятно, придется возвратиться на Землю.
     - Нет!  - Он сел,  но в тот же миг  в глазах у  него  потемнело, и Марс
сделал  под  ним  не  меньше двух оборотов. Ноздри  расширились, он принудил
легкие жадно пить ничто. - Я свыкнусь. Я останусь здесь!
     Его оставили в покое:  он лежал, дыша,  словно рыба на песке,  и думал:
"Воздух,  воздух, воздух.  Они хотят меня отправить отсюда из-за воздуха". И
он повернул голову, чтобы поглядеть на холмы и равнины Марса. Присмотрелся и
первое, что увидел: куда ни глянь, сколько ни смотри - ни  одного дерева, ни
единого. Этот край  словно сам себя покарал, черный  перегной стлался во все
стороны, а  на нем - ничего, ни одной  травинки.  "Воздух, - думал он, шумно
вдыхая бесцветное  нечто. -  Воздух,  воздух..." И  на верхушках  холмов, на
тенистых склонах, даже возле ручья - тоже ни деревца, ни травинки.
     Ну конечно!  Ответ родился не  в сознании, а в горле, в  легких. И  эта
мысль, словно глоток чистого кислорода, сразу взбодрила. Деревья и трава. Он
поглядел на свои руки и повернул их ладонями  вверх. Он будет сажать траву и
деревья. Вот его работа: бороться против того самого, что может ему помешать
остаться  здесь. Он объявит Марсу войну  - особую, агробиологическую  войну.
Древняя  марсианская  почва...  Ее   собственные  растения  прожили  столько
миллионов тысячелетий, что  вконец одряхлели  и выродились. А  если посадить
новые  виды?  Земные  деревья -  ветвистые  мимозы, плакучие ивы,  магнолии,
величественные эвкалипты. Что тогда? Можно только гадать, какие  минеральные
богатства   таятся  в  здешней  почве  -  нетронутые,  потому   что  древние
папоротники, цветы, кусты, деревья погибли от изнеможения.
     - Я должен встать! - крикнул он. - Мне надо видеть Координатора!
     Полдня он  и Координатор проговорили о том, что растет в зеленом уборе.
Пройдут  месяцы, если  не годы,  прежде чем можно будет  начать  планомерные
посадки. Пока что продовольствие доставляют с Земли замороженным, в летающих
сосульках; лишь несколько любителей вырастили сады гидропонным способом.
     - Так что пока, - сказал Координатор,  - действуйте сами. Добудем семян
сколько  можно,  кое-какое снаряжение. Сейчас  в ракетах мало места.  Боюсь,
поскольку первые поселения  связаны с рудниками, ваш проект зеленых  посадок
не будет пользоваться успехом...
     - Но вы мне разрешите?
     Ему  разрешили.  Выдали  мотоцикл,  он  наполнил  багажник  семенами  и
саженцами,  выезжал  в  пустынные  долины, оставлял  машину  и  шел  пешком,
работая.
     Это началось тридцать дней назад, и с той поры он ни разу не оглянулся.
Оглянуться  - значит пасть духом: стояла необычайно сухая погода, и  вряд ли
хоть одно семечко проросло. Может быть, битва проиграна? Четыре недели труда
-  впустую?  И он  смотрел только  вперед,  шел вперед по широкой  солнечной
долине, все дальше от Первого Города, и ждал - ждал, когда же пойдет дождь.
     ...Он  натянул  одеяло  на плечи;  над  сухими холмами пухли тучи. Марс
непостоянен,  как  время.   Пропеченные  солнцем  холмы  прихватывал  ночной
заморозок, а он думал о богатой черной почве - такой черной и блестящей, что
она  чуть  ли  не шевелилась  в горсти, о жирной почве, из которой  могли бы
расти  могучие,  исполинские  стебли  фасоли,  и  спелые стручки  роняли  бы
огромные, невообразимые зерна, сотрясающие землю.
     Сонный костер  подернулся  пеплом.  Воздух  дрогнул:  вдали прокатилась
телега.  Гром. Неожиданный  запах  влаги.  "Сегодня  ночью, -  подумал он  и
вытянул руку проверить, идет ли дождь. - Сегодня ночью".
     Что-то тронуло его бровь, и он проснулся.
     По носу на губу скатилась влага. Вторая капля ударила  в глаз и  на миг
его затуманила. Третья разбилась о щеку.
     Дождь.
     Прохладный, ласковый, легкий, он моросил с  высокого  неба  - волшебный
эликсир, пахнущий чарами, звездами,  воздухом;  он нес с собой  черную,  как
перец, пыль, оставляя на языке то же ощущение, что выдержанный старый херес.
     Дождь.
     Он  сел. Одеяло съехало, и  по  голубой  рубашке забегали темные пятна;
капли становились крупнее  и крупнее. Костер  выглядел  так, будто по  нему,
топча огонь,  плясал  невидимый  зверь; и вот  остался  только сердитый дым.
Пошел  дождь.   Огромный   черный   небосвод  вдруг  раскололся   на   шесть
аспидно-голубых  осколков  и  обрушился вниз. Он увидел  десятки  миллиардов
дождевых кристаллов, они замерли в  своем падении  ровно на столько времени,
сколько нужно было, чтобы их запечатлел электрический фотограф. И снова мрак
и вода, вода...
     Он  промок  до костей, но сидел и смеялся, подняв лицо, и капли стучали
по  векам.  Он  хлопнул в  ладоши,  вскочил на ноги и прошелся вокруг своего
маленького лагеря; был час ночи.
     Дождь лил  непрерывно  два  часа,  потом  прекратился.  Высыпали  чисто
вымытые звезды, яркие, как никогда.
     Бенджамен   Дрисколл  достал   из  пластиковой   сумки   сухую  одежду,
переоделся, лег и, счастливый, уснул.

     Солнце  медленно взошло между  холмами. Лучи вырвались из-за  преграды,
тихо скользнули по земле и разбудили Дрисколла.
     Он чуть  помешкал, прежде чем встать. Целый  месяц, долгий жаркий месяц
он работал,  работал и ждал... Но сегодня, поднявшись, он впервые повернулся
в ту сторону, откуда пришел.
     Утро было зеленое.
     Насколько хватало глаз, к небу поднимались деревья. Не одно, не два, не
десяток,  а  все те тысячи,  что он посадил, семенами или  саженцами.  И  не
мелочь какая- нибудь, нет,  не поросль, не хрупкие деревца, а мощные стволы,
могучие  деревья высотой с дом, зеленые-зеленые, огромные,  округлые, пышные
деревья  с  отливающей  серебром листвой, шелестящие на ветру,  длинные ряды
деревьев на склонах холмов, лимонные деревья и липы, секвойи  и мимозы, дубы
и вязы, осины, вишни, клены,  ясени, яблони, апельсиновые деревья, эвкалипты
- подстегнутые  буйным дождем, вскормленные чужой  волшебной почвой. На  его
глазах продолжали тянуться вверх новые ветви, лопались новые почки.
     - Невероятно! - воскликнул Бенджамен Дрисколл.
     Но долина и утро были зеленые.
     А воздух!
     Отовсюду,  словно  живой  поток, словно  горная  река,  струился свежий
воздух, кислород,  источаемый зелеными деревьями. Присмотрись и увидишь, как
он  переливается в  небе хрустальными волнами.  Кислород -  свежий,  чистый,
зеленый, прохладный кислород  превратил долину в дельту реки. Еще мгновение,
и  в  городе  распахнутся  двери,  люди  выбегут  навстречу  чуду, будут его
глотать, вдыхать полной грудью, щеки порозовеют, носы озябнут, легкие заново
оживут, сердце забьется чаще, и усталые тела полетят в танце.
     Бенджамен  Дрисколл  глубоко-глубоко вдохнул  влажный зеленый воздух  и
потерял сознание.
     Прежде  чем  он очнулся, навстречу  желтому  солнцу  поднялось еще пять
тысяч деревьев.

     Февраль 2002

        САРАНЧА

     Ракеты  жгли сухие луга, обращали камень в лаву, дерево - в уголь, воду
- в пар, сплавляли песок и кварц в зеленое  стекло; оно лежало везде, словно
разбитые  зеркала, отражающие в  себе  ракетное нашествие.  Ракеты,  ракеты,
ракеты,  как барабанная дробь в ночи. Ракеты роями саранчи садились в клубах
розового  дыма. Из  ракет высыпали люди с молотками: перековать на привычный
лад  чужой  мир,  стесать  все  необычное,  рот  ощетинен  гвоздями,  словно
стальнозубая пасть  хищника,  сплевывает  гвозди  в  мелькающие  руки, и  те
сколачивают каркасные дома, кроют крыши дранкой - чтобы спрятаться от чужих,
пугающих звезд,  вешают  зеленые  шторы  -  чтобы  укрыться  от  ночи. Затем
плотники спешили дальше, и являлись женщины с  цветочными горшками, пестрыми
ситцами, кастрюлями и поднимали кухонный шум, чтобы заглушить тишину  Марса,
притаившуюся у дверей, у занавешенных окон.
     За шесть месяцев  на  голой  планете  был  заложен  десяток городков  с
великим  числом трескучих неоновых трубок и  желтых  электрических лампочек.
Девяносто с лишним тысяч человек прибыло на Марс,  а на Земле уже укладывали
чемоданы другие...

     Август 2002

        НОЧНАЯ ВСТРЕЧА

     Прежде  чем ехать дальше в  голубые горы, Томас Гомес остановился возле
уединенной бензоколонки.
     - Не одиноко тебе здесь, папаша? - спросил Томас.
     Старик протер тряпкой ветровое стекло небольшого грузовика.
     - Ничего.
     - А как тебе Марс нравится, старина?
     - Здорово. Всегда что-нибудь новое. Когда я в прошлом  году попал сюда,
то первым делом сказал себе: вперед не заглядывай, ничего не требуй,  ничему
не удивляйся. Землю нам  надо забыть, все, что было,  забыть. Теперь следует
приглядеться, освоиться и понять, что здесь  все  не так, все по-другому. Да
тут одна только погода - это же настоящий цирк. Это марсианская погода. Днем
жарища адская,  ночью адский  холод.  А  необычные цветы, необычный дождь  -
неожиданности на каждом  шагу! Я сюда приехал на покой, задумал дожить жизнь
в  таком месте, где все иначе. Это очень важно старому человеку - переменить
обстановку. Молодежи с ним говорить недосуг, другие старики ему осточертели.
Вот я и  смекнул,  что  самое  подходящее для меня -  найти  такое необычное
местечко, что только не ленись смотреть, кругом развлечения. Вот, подрядился
на  эту  бензоколонку. Станет чересчур хлопотно, снимусь отсюда и переберусь
на какое-нибудь  старое шоссе, не такое оживленное; мне бы только заработать
на пропитание, да чтобы еще оставалось время примечать, до чего же здесь все
не так.
     -  Неплохо  ты  сообразил,  папаша, -  сказал  Томас; его смуглые  руки
лежали,  отдыхая,  на баранке. У  него было отличное настроение. Десять дней
кряду он  работал в одном  из новых поселений, теперь получил два выходных и
ехал на праздник.
     - Уж я  больше ничему  не удивляюсь, -  продолжал старик.  -  Гляжу,  и
только. Можно сказать, набираюсь впечатлений. Если тебе Марс, каков он есть,
не   по   вкусу,   отправляйся   лучше   обратно   на   Землю.   Здесь   все
шиворот-навыворот:  почва, воздух, каналы,  туземцы (правда, я еще ни одного
не  видел, но, говорят, они тут где-то бродят), часы. Мои часы - и те чудят.
Здесь  даже  время   шиворот-навыворот.   Иной  раз  мне   сдается,  что   я
один-одинешенек, на всей  этой  проклятой планете больше ни  души.  Пусто. А
иногда  покажется,  что я  - восьмилетний  мальчишка, сам  махонький,  а все
кругом  здоровенное!  Видит бог,  тут  самое  подходящее место  для  старого
человека. Тут  не  задремлешь, я  просто  счастливый стал. Знаешь, что такое
Марс? Он смахивает на вещицу,  которую мне подарили на  рождество  семьдесят
лет  назад - не знаю, держал  ли  ты в руках такую штуку: их  калейдоскопами
называют,  внутри осколки  хрусталя,  лоскутки, бусинки, всякая  мишура... А
поглядишь сквозь нее на  солнце - дух захватывает! Сколько узоров!  Так вот,
это  и есть Марс.  Наслаждайся им и не требуй от него, чтобы он был  другим.
Господи,  да  знаешь  ли  ты, что вот это самое  шоссе  проложено марсианами
шестнадцать веков назад, а в полном порядке! Гони доллар и пятьдесят центов,
спасибо и спокойной ночи.
     Томас покатил по древнему шоссе, тихонько посмеиваясь.
     Это был долгий путь через горы,  сквозь тьму, и он держал руль,  иногда
опуская руку в корзинку с едой и доставая  оттуда леденец. Прошло уже больше
часа непрерывной езды,  и ни  одной встречной  машины,  ни  одного  огонька,
только  лента дороги, гул  и рокот мотора, и Марс кругом, тихий, безмолвный.
Марс - всегда  тихий,  в  эту  ночь  был тише,  чем  когда-либо. Мимо Томаса
скользили пустыни, и высохшие моря, и вершины среди звезд.
     Нынче  ночью в воздухе пахло  Временем. Он улыбнулся, мысленно оценивая
свою  выдумку.  Неплохая  мысль.  А в самом деле: чем  пахнет  Время? Пылью,
часами,  человеком. А если задуматься, какое оно  - Время то есть - на слух?
Оно вроде воды,  струящейся в  темной пещере,  вроде зовущих голосов,  вроде
шороха земли, что сыплется  на крышку пустого ящика, вроде дождя. Пойдем еще
дальше,  спросим, как  выглядит Время?  Оно точно снег,  бесшумно летящий  в
черный колодец, или старинный немой фильм, в котором сто миллиардов лиц, как
новогодние  шары,  падают вниз,  падают в ничто. Вот  чем пахнет Время и вот
какое  оно на  вид и  на слух. А  нынче ночью - Томас высунул руку в боковое
окошко, - нынче так и кажется, что его можно даже пощупать.
     Он  вел  грузовик  в  горах  Времени.  Что-то  кольнуло  шею,  и  Томас
выпрямился, внимательно глядя вперед.
     Он въехал  в маленький  мертвый  марсианский городок,  выключил мотор и
окунулся в окружающее его безмолвие. Затаив дыхание, он смотрел из кабины на
залитые  луной  белые  здания, в  которых  уже  много  веков никто  не  жил.
Великолепные,   безупречные   здания,   пусть  разрушенные,  но  все   равно
великолепные.
     Включив мотор, Томас проехал  еще  милю-другую потом снова остановился,
вылез,  захватив свою корзинку, и прошел на бугор, откуда можно было окинуть
взглядом занесенный пылью город. Открыл термос и налил себе чашку кофе. Мимо
пролетела ночная птица. На душе у него было удивительно хорошо, спокойно.
     Минут пять спустя Томас услышал какой-то звук. Вверху, там, где древнее
шоссе терялось за  поворотом,  он приметил  какое-то движение, тусклый свет,
затем  донесся слабый рокот. Томас  повернулся, держа  чашку  в руке. С  гор
спускалось нечто необычайное.
     Это была  машина, похожая на  желто-зеленое насекомое, на богомола, она
плавно    рассекала   холодный   воздух,   мерцая   бесчисленными   зелеными
бриллиантами,  сверкая фасеточными  рубиновыми  глазами.  Шесть  ног  машины
ступали по древнему шоссе с легкостью моросящего дождя, а со спины машины на
Томаса глазами цвета расплавленного золота глядел марсианин  глядел  будто в
колодец.
     Томас поднял руку  и мысленно  уже крикнул: "Привет!", но  губы  его не
шевельнулись. Потому  что это  был  марсианин. Но Томас  плавал  на Земле  в
голубых реках, вдоль которых  шли незнакомые люди, вместе с чужими людьми ел
в чужих домах,  и всегда его лучшим оружием была улыбка. Он не носил с собой
пистолета. И сейчас Томас не чувствовал в  нем нужды хотя где-то под сердцем
притаился страх.
     У марсианина тоже ничего не было в  руках. Секунду они смотрели друг на
друга сквозь прохладный воздух.
     Первым решился Томас
     - Привет! - сказал он
     - Привет! - сказал марсианин на своем языке.
     Они не поняли друг друга.
     - Вы сказали "здравствуйте"? - спросили оба одновременно.
     - Что вы сказали? - продолжали они, каждый на своем языке.
     Оба нахмурились.
     - Вы кто? - спросил Томас по-английски.
     - Что вы здесь делаете? - произнесли губы чужака по-марсиански.
     - Куда вы едете? - спросили оба с озадаченным видом.
     - Меня зовут Томас Гомес.
     - Меня зовут Мью Ка.
     Ни  один из них не понял  другого, но каждый постучал  пальцем по своей
груди, и смысл стал обоим ясен.
     Вдруг марс