. Сегодня я не отойду  от
телефона весь день и, вероятно, всю ночь.
   Эльза сделала недовольный жест. Штирнер  положил  трубку  телефона  и
подошел к Эльзе.
   - Что делать, милая, потерпи. Сегодня я даю генеральное  сражение.  Я
должен его выиграть, а завтра  ты  будешь  некоронованной  королевой,  в
твоих руках будут богатства...
   - Людвиг! - с упреком сказала Эльза.
   - Ну хорошо, не буду говорить об этом. Как Эмма? Ты была у нее?
   - Врач сказал, что у нее почки не в порядке - кто бы мог подумать?  -
и ей опасно иметь ребенка...
   - Так, так, - рассеянно слушал Штирнер.
   - Но она говорит, что умрет, но не откажется от ребенка.
   - Так, великолепно.
   Опять затрещал звонок. Штирнер вздрогнул и, наскоро поцеловав Эльзу в
лоб, сказал ей:
   - Будь умница, не скучай. Когда все это кончится, мы с  тобой  поедем
на Ривьеру. Алло! Я слушаю. Эльза вздохнула и вышла.
   - В двенадцать часов? То есть через час? Тем  лучше!  Как  только  вы
узнаете о решении правительства, непременно сообщите...  Бросив  трубку,
Штирнер в волнении зашагал по кабинету.
   - Вместо двух правительство решит этот вопрос в  двенадцать.  Значит,
действует! Теперь я верю в успех, как никогда. А если здесь  победа,  то
победа во всем! И Штирнер всесилен!
   Он закинул голову назад,  полузакрыл  глаза  и  застыл  на  минуту  с
улыбкой на лице.
   - Однако не время  упиваться  властью.  Надо  собрать  все  силы  для
последнего удара.
   Штирнер пошел в свою комнату и заперся на ключ. Через  час  он  вышел
усталый, побледневший, поправил нависшую на лоб прядь волос, опустился в
кресло и полузакрыл глаза. Звонок. Штирнер вскочил, как  на  пружине,  и
сорвал телефонную трубку.
   - Алло! Да, да, я... Это вы, Зауер?
   Но звонил не Зауер, а один из агентов Штирнера, Шпильман.
   -  Ошеломляющая  неожиданность!  Только  что   кончилось   заседание.
Правительство  отклонило  утверждение  устава   акционерного   общества.
Шумахер, бывший на заседании,  крикнул  в  лицо  министру:  "Предатель".
Мюнстерберга хватил удар,  и  он  в  бессознательном  состоянии  отвезен
домой. - Штирнер не дослушал. Дрожащей  от  волнения  рукой  он  опустил
телефонную трубку и так громко крикнул на весь кабинет:  "Победа!",  что
проснулся лежавший у его кресла Фальк и,  вскочив,  с  недоумением  по-,
смотрел на своего хозяина.
   - Победа, Фальк! - Бросив в угол кабинета платок, Штирнер приказал:
   - Пиль!
   Собака в  несколько  прыжков  добежала  до  платка,  схватила  его  и
принесла хозяину.
   - Вот так все они теперь! Ха-ха-ха!.. - Нервно  смеялся  Штирнер.  Он
поднял собаку за передние лапы и поцеловал ее в лоб. - Но их я  не  буду
целовать, Фальк, потому что они глупее тебя и они меня ненавидят. О, тем
приятнее заставить их носить поноску!
   Опять звонок.
   - Зауер? Да, я уже знаю. Мне сказал Шпильман. Как реагирует биржа?
   Взрыв бомбы произвел бы меньшее  впечатление.  Биржа  превратилась  в
сумасшедшей дом.
   - Акции Мюнстерберга?
   - Головокружительно падают. Вы гений, Штирнер!
   - Теперь не до комплиментов.  Когда  акции  крахнувших  банков  будут
котироваться по цене оберточной бумаги, можно  будет  скупить  их...  Мы
сумеем вернуть им ценность. Но это успеется. Дело сделано, и  вы  можете
уехать, Зауер!
   - Я не могу выйти. Люди превратились в  обезумевшее  стадо.  Сюда  не
могут даже пробраться санитары скорой помощи,  чтобы  унести  упавших  в
обморок и смятых толпой.
   - Ну что ж, если вы лишены свободы, сообщите мне, что у вас делается.
   И Зауер сообщил. Фондовые маклеры устроили десятиминутное  совещание,
на котором решили, что удержать бумаги  Мюнстерберга,  Шумахера  и  всех
связанных с ними банков нет никакой возможности. Крах совершился. Каждая
минута приносила разорение целых состояний. Бумаги ежеминутно переходили
из рук в руки. После  полуночи  нервное  напряжение  достигло  наивысшей
точки. Не только площадь  перед  Тжржей,  но  и  соседняя  площадь  были
запружены автомобилями крупных держателей  бумаг.  Они  сидели  в  своих
лимузинах  всю  ночь,  бледные  и  утомленные,  с  блуждающими  глазами.
Бюллетень за бюллетенем приносили вести о непрестанном понижении курсов.
Эти  курсы  передавались  по  телефону,  но  уже   в   момент   отправки
телефонограммы не соответствовали действительности. Толпы людей, как  во
время стихийного бедствия, разбили лагерь на соседнем бульваре и платили
за право сидеть на бульварной скамейке больше, чем стоит номер в  лучшей
гостинице.  Под  утро  два  маклера  и  один  банкир  впали   в   буйное
помешательство.
   - Смерть Штирнеру! - кричал маклер.
   С большим трудом удалось отвезти помешанных в больницу.
   Только  когда  забрезжил  рассвет,  волнение  улеглось,   как   пламя
догоревшего пожара. Вчерашние богачи выходили из биржи  постаревшими  на
десять  лет,  сгорбленными,  поседевшими,  с  дрожащими  ногами.   Толпа
поредела. Зауер, наконец, получил возможность выйти из здания  биржи  и,
шатаясь от усталости, вдохнул полной грудью свежий воздух.
   "Такая же паника царит сейчас во всей стране... - подумал он. - В эту
ночь разорились сотни тысяч людей - миллионы мелких вкладчиков  потеряли
свои сбережения. Этот сумасшедший кричал о Штирнере, винил во всем  его.
Но Штирнер не виноват. Побеждает сильнейший. Штирнер молодец. Гениальная
голова!"
   Зауер улыбнулся и тотчас устало зевнул.
   А Штирнер, получив от Зауера последнее сообщение по  телефону,  встал
из-за стола и сладко потянулся.  Его  волнение  улеглось.  Он  испытывал
чувство той приятной усталости, которое охватывает  человека,  когда  он
хорошо поработал и доволен результатам труда. Он победил. И  его  победа
больше,  чем   победа   над   банкирами   и   министрами.   Он   победил
сопротивляемость человека! Готлибы, Эмма,  Зауер,  Эльза...  Теперь  вот
они!..
   - Никто в мире больше не может сопротивляться  мне,  весь  мир  скоро
будет моей собственностью! - гордо сказал он.
   Ему не хотелось спать.
   Он прошел наверх и постучал в комнату Эльзы.
   Она была одета и не спала. Быстро открыла дверь  и,  сияя,  протянула
ему руки.
   - Наконец-то ты вспомнил обо мне, Людвиг!

Глава 3

БЕЛАЯ ВИЛЛА

   Банк Эльзы Глюк, он по-прежнему назывался по девичьей фамилии  Эльзы,
сделался неограниченным владыкой финансового мира.
   Впрочем,  сама  Эльза  никак  не  почувствовала   увеличения   своего
могущества. По-прежнему бродила она одиноко  в  своих  пустых  комнатах,
живя мыслью о коротких свиданиях со Штирнером. Но он все еще был слишком
занят, чтобы уделять ей больше времени. Эльза всегда чувствовала,  когда
он хочет ее видеть. Сладкий трепет пробегал по ее телу, и она  без  зова
спешила вниз, зная, что Штирнер свободен и не отошлет ее  от  себя.  Но,
бывало, тянулись дни,  протекала  неделя,  а  Штирнер  только  по  утрам
показывался к ней, рассеянно здоровался и исчезал. Иногда  он  отлучался
из города на несколько дней. И тогда на нее нападала какая-то апатия,  и
она даже не хотела  его  видеть.  А  если  встречала  его  тотчас  после
возвращения, то была холодна. Штирнер недовольно  морщился  и  спешил  в
свою запретную даже для нее комнату. После нескольких  минут  пребывания
Штирнера в его комнате она вдруг замечала,  как  горячее  чувство  любви
начинает наполнять ее. И когда Штирнер выходил  из  своей  комнаты,  она
встречала его взглядами, полными нежности.
   Штирнер еще хмурился, будто какая-то мысль тяготила его. Но искреннее
чувство Эльзы скоро захватывало и Штирнера. Он был внимателен и любезен,
и она жадно ловила эти редкие минуты...
   Их отъезд затягивался.
   Штирнер поставил себе  новую  задачу:  прибрать  к  своим  рукам  всю
промышленность страны, пользуясь тем, что большинство  предприятий  было
должниками банка Эльзы Глюк.
   Заводчики  и  фабриканты  боролись  упорно,  но  Штирнер  методически
захватывал в свои руки их фабрики и заводы.
   И только когда борьба была решена в пользу Штирнера, он позвал Зауера
и Эльзу и сказал:
   - Наконец я могу отдохнуть и совершить с  некоторым  опозданием  наше
свадебное  путешествие.  Вы,  Зауер,  справитесь  с  делом.  Борьба,   в
сущности,   кончена.   Остается   только   легализовать   наши    права:
опротестовать векселя "последних могикан", объявить торги на их  фабрики
и заводы и закрепить за собой предприятия, потому что кто же  купит  их,
кроме нас? Завтра утром мы вылетаем. Как здоровье жены?
   Зауер сокрушенно покачал головой.
   - Вы бы ее не узнали, Штирнер, она очень изменилась к худшему.
   - Ну еще бы, это в порядке вещей, - улыбаясь, ответил Штирнер.
   - Нет, я не о том, - несколько смутившись, ответил  Зауер,  -  у  нее
очень опухли ноги и лицо: почки. Она не послушалась врачей, а теперь уже
роды неизбежны. - И с искренней озабоченностью он сказал:
   - Я очень беспокоюсь за свою куколку...
   - Теперь уже приходится заботиться о двух куколках сразу. Не бойтесь,
Зауер.  К  вашим  услугам  будут   лучшие   профессора.   Не   забывайте
телеграфировать мне обо всем. Передайте мой привет вашей жене.
   В ночь перед отлетом Штирнер не спал. Он  чем-то  занимался  в  своем
кабинете. Эльза дремала у себя. Но и сквозь сон она чувствовала, что  по
ней как будто проходят какие-то нервные или электрические  токи,  и  все
усиливающаяся любовь к Людвигу  переполняла  ее.  Несколько  раз  она  в
полусне протягивала руки и нежно шептала:
   - Людвиг! Милый Людвиг!..
   А  с  первыми  лучами  солнца  она  уже  вылетела  вместе  с  ним  на
собственном самолете.
   Они летели в Ментону, на одну из принадлежавших  ей  вилл,  купленную
Карлом Готлибом незадолго до его смерти.
   После долгой жизни взаперти и полуодиночества этот полет  в  обществе
Людвига казался ей сказочно прекрасным.
   Ей  одновременно  хотелось   смотреть   на   Людвига   и   любоваться
развертывающейся внизу  панорамой.  Глядя  на  открывавшийся  перед  нею
необъятный простор, она весело напевала:

   Я вольная птица, хочу я летать!..

   - Глупая песенка, - обратилась она со смехом к Штирнеру,  -  "хочу  я
летать". Надо петь: "Я вольная птица,  с  тобой  я  лечу".  Смотри,  как
смешно:  отсюда  мы  видим  только  черепичные  крыши,  и  дома  кажутся
красивыми квадратиками на зеленом ковре. А это что за муравьи?  Да  ведь
это стадо! Какое крохотное! Что там за снежные горы сияют вдали?
   - Альпы.
   - Уже Альпы! Мы будем лететь выше орлов!.. Никогда она не чувствовала
себя  такой  счастливой.  Спуск  совершился  благополучно  на  небольшом
аэродроме около Ниццы. Через час они были в своей вилле.
   Вилла была расположена недалеко от Вецтимильи, у границы, разделяющей
здесь владения Франции и Италии.
   Прекрасная белая вилла, стоявшая почти у  берега  моря,  облицованная
мрамором, вся  утопала  в  зелени.  Апельсиновые  деревья  были  покрыты
крупными  плодами.  На  площадке  перед  виллой  росли  пальмы.  Красная
гвоздика ярким ковром покрывала эту площадку.
   Единственным неудобством виллы было то, что близко проходило  полотно
железной дороги. Поезда шли почти беспрерывно, громыхая над головой.  Но
Эльза даже не замечала этого неудобства: ночью она хорошо спала,  и  шум
не будил ее, а днем они совершали прогулки в  горы,  катались  на  своей
яхте или летали на, гидроплане вдоль берега, к Ницце  и  обратно.  Замок
игрушечного  княжества  Монако,  прилепленный  к  желтым   скалам,   как
ласточкино гнездо, сам казался игрушкой.  Белой  ниточкой  протянулся  у
берега прибой. На пляже видны были гуляющие величиною менее  булавки.  А
когда пилот, поворачивая  обратно,  направлял  серый  нос  гидроплана  в
открытое море, зрелище было  еще  более  изумительным.  Края  горизонта,
высоко поднятые благодаря оптическому обману, превращали  море  в  синюю
чашу, над которой была опрокинута голубая чаша  неба.  И  казалось,  что
гидроплан находился в центре шара. Внизу проплывали игрушки-парусники...
Эльзе хотелось смеяться от радости и счастья.
   Она возвращалась на виллу бодрая и жизнерадостная, как никогда. После
рационализированного, холодного, полупустого стеклянного  ящика  -  дома
Готлиба - вилла казалась необычайно уютной и "жилой".  Здесь  Готлиб  не
успел  еще  ввести  своих  чудачеств.  Вся  обстановка  была   несколько
старомодна, но красива и  удобна.  Не  новый,  но  хороший  рояль  очень
понравился Эльзе, и она играла на нем в теплые вечера. Дверь  на  балкон
была открыта,  над  водной  гладью  поднималась  луна,  бросая  на  море
серебряную полосу, а ожившие от ночной прохлады туберозы дышали  сладкой
истомой.
   И пьесы, которые она играла, были такими же красивыми,  полнозвучными
и спокойно-радостными, как эти южные ночи.
   Казалось, отдыхал и Штирнер. Даже очертания лица его стали  мягче,  и
ироническая улыбка не кривила губы. Только иногда, останавливая взор  на
Эльзе, Штирнер вдруг становился задумчив и печален.
   Две недели прошли незаметно.
   Но в  начале  второй  недели  Эльза  почувствовала  в  себе  какую-то
перемену. Она как будто стала пробуждаться от сна. Эльза уходила к  себе
и подолгу сидела одна. Непрошеные мысли снова начали беспокоить  ее.  И,
чему она сама удивлялась, Людвиг как будто становился  ей  менее  дорог.
Она глядела на его лицо, и оно становилось как будто все более длинным и
неприятным.
   Штирнер замечал  это  и  хмурился  все  больше.  Не  радовали  его  и
телеграммы Зауера.  Он  сообщал  о  ряде  неудач.  За  время  отсутствия
Штирнера возродилось несколько банков. Некоторые крупнейшие заводчики" и
шахтовладельцы сумели получить заграничный кредит  и  оплатили  векселя,
выйдя таким образом из-под финансовой кабалы Штирнера. Но  главное  -  с
отъездом Штирнера  против  него  поднялась  большая  газетная  кампания.
Объединение  в  руках  одного  банка  Эльзы  Глюк  всего  финансового  и
промышленного богатства страны признавалось опасным  для  государства  и
интересов населения. Правительственные  газеты  были  так  же  вооружены
против Штирнера, как и частные.
   Необычайный,  беспримерный  успех  Штирнера  давал  тему  для   самых
различных  предположений  и   толкований,   причем   большинство   газет
склонялось к тому, что чем бы ни был вызван этот успех,  он  выходит  из
обычных рамок, а потому необходимо бороться  с  этим  могуществом  также
необычными  мерами,  не  предусмотренными  в   законе.   Возможно,   что
правительство   издаст   специальное   законодательное    постановление,
направленное  против   Штирнера.   Министры,   не   утвердившие   устава
акционерного общества  Мюнстерберга  и  Шумахера,  принуждены  были  под
влиянием  общественного  мнения  подать  в  отставку,   хотя   негласное
следствие, которое  велось  против  них,  не  могло  установить  наличия
корыстных мотивов в их поведении, иначе говоря - подкупа  Их  Штирнером.
Мюнстерберг не перенес удара и умер, Шумахер делал попытку  покончить  с
собой, выжил и уехал в Америку.
   Таковы были новости последней недели. О Штирнере знал уже  весь  мир.
Имя его было у всех на устах. Здесь, в  Ментоне,  он  с  женой  держался
особняком. Каждый их выход возбуждал  такое  любопытство,  смешанное  со
страхом, что Штирнер сам избегал показываться в обществе.
   Пока Эльза была нежна с ним, он не чувствовал особого одиночества. Но
за последние дни она становилась все холоднее к нему, а он  делался  все
более мрачным.
   Потом  он  вдруг  принялся  за  работу,   заказал   железные   листы,
проволочную сетку, изоляторы, целый ворох электротехнических материалов,
приказал отнести все это в отдельную комнату  и  там  заперся  на  целый
день.
   На другое утро Эльза была вновь нежна и переполнена любовью  к  нему.
Но казалось, и это уже не радовало его.
   Чтобы рассеяться, он предложил ей прогуляться в горы, - они уже давно
не выходили из дому. На этот раз Эльза охотно согласилась.
   Они  зашли  далеко  и  остановились  отдохнуть  в  небольшом,  белом,
чистеньком домике. Гостеприимная, словоохотливая и  любопытная  старушка
принесла им молока и, осведомившись, откуда они, заговорила:
   - Вот вы откуда! Там, говорят, теперь  появился  какой-то  человек  -
Штирнер. Чего только у нас про него не говорят! Они с женой теперь самые
богатые люди во всем мире,  но  только  темное  это  богатство!  Сколько
народу погибло из-за него, сколько  разорилось,  сколько  крови  и  слез
пролилось...
   В дверь постучались, и тотчас, не  ожидая  ответа,  в  комнату  вошел
запыхавшийся слуга с виллы.
   - Простите, господин Штирнер, вы  приказали  все  срочные  телеграммы
доставлять немедленно... - и, утирая пот со лба, он подал телеграмму.  -
Вот, только что получена.
   Старушка от волнения выронила из рук полотенце, задрожала,  с  ужасом
уставившись на Штирнера. Штирнер раскрыл и прочел телеграмму.  Затем  он
вдруг поднялся и нахмурился.
   -  Вы  можете  идти,  Жан!  -  сказал  он  слуге  и,  бросив  золотой
ошеломленной старухе, подал руку Эльзе.
   - Идем! Нам надо  немедленно  собираться  в  дорогу.  Старушка  долго
смотрела вслед, потом осторожно взяла двумя щепочками золотой  и,  шепча
молитву, выбросила монету в выгребную яму.
   - Проклятые деньги!
   - Что случилось, Людвиг? - тревожно спросила Эльза. - Милый,  неужели
опять туда? Так скоро! - И она,  как  бы  прощаясь,  с  грустью  окинула
взглядом небо, берег и море.
   - Мое присутствие необходимо.  Зауер  телеграфирует,  что  мои  враги
воспользовались моим отсутствием и вновь начали борьбу.
   Лицо Людвига вдруг стало жестким.
   Высвободив свою руку из-под руки Эльзы так резко, что  она  в  испуге
отшатнулась, он со злостью крикнул, потрясая кулаком:
   - Куш на место, проклятые!
   Фальк, услышав знакомое слово,  покорно  улегся  на  дороге,  положив
морду на протянутые лапы.
   По приезде домой  Штирнер  нашел  положение  дел  серьезнее,  чем  он
ожидал. Десятки разорившихся банкиров объединились, создали новые банки,
успешно конкурировавшие с  банком  Эльзы  Глюк.  Им  удалось  не  только
отвлечь часть банковской клиентуры,  но  и  выкупить  несколько  крупных
фабрик и заводов, находившихся в финансовой кабале у Штирнера.  Вдобавок
правительством уже был подготовлен  закон  "О  банковских  учреждениях",
явно направленный против Штирнера. И  Штирнер,  забыв  об  Эльзе,  вновь
погрузился в борьбу, целыми днями не выходя из своей  комнаты.  На  этот
раз, однако, Штирнеру удалось скоро справиться со  своими  противниками.
Конкурировавшие банки были вновь прибраны к рукам, об  издании  законов,
ограничивающих свободу операций Штирнера, не было и речи.  Больше  того,
был издан ряд новых законов,  легализовавших  новые  порядки,  введенные
Штирнером в банковской практике.
   Для него вновь наступила полоса относительного спокойствия.  Он  чаще
виделся  с  Эльзой,  возобновил  свои  научные  занятия,  посещал   свой
"зверинец" и строил какие-то сложные приборы.
   Но, несмотря на все  это,  он  чувствовал  себя  утомленным.  Он  жил
слишком нервной жизнью, растрачивал много нервной энергии.  Приглашенный
врач нашел у него психастению. Это  болезненное  состояние  обостряло  у
него чувство одиночества, в особенности теперь,  когда  жизнь  протекала
относительно спокойно. Даже ласки  Эльзы  не  успокаивали,  а  иногда  и
раздражали его.
   - Не то, не то! Ты ли ласкаешь меня, или  я  сам  ласкаю  себя  твоей
рукой? - говорил он непонятные Эльзе фразы.
   Но ее музыка действовала на него еще благотворно. Вечерами  злой  дух
одиночества особенно мучил его, как Саула,  и  Штирнер  бежал  к  своему
Давиду - как называл он в такие минуты Эльзу, - и просил ее:
   - Играй, играй, Эльза! Я хочу музыки, она успокаивает меня...
   И Эльза садилась за рояль и играла  овеянные  тихой  тоской  ноктюрны
Шопена.
   Перед ними вставали картины их безоблачного счастья в  первые  недели
поездки на юг.
   Из зимнего сада доносился запах цветов,  окутывало  очарование  южной
ночи. Но теперь к этому очарованию  примешивалась  печаль  об  утерянном
счастье