ть приговоренного на месте не было ни
физической, ни юридической возможности. Расстрельная  команда должна была на
санях  специально приехать для этого дела с верховья  реки. Представьте себе
состояние Н. А.: в  окружающей белой пустыне в любой момент могла  появиться
вдали  точка, которая  по  мере  приближения превратилась  бы в  запряженные
какой-то  живностью (оленями?) сани,  на которых сидят палачи. Бежать  было,
конечно, некуда.  В эти  невыносимые  недели  огромную  моральную  поддержку
Николаю  Александровичу  оказал  заключенный  с  ним  вместе Лев  Николаевич
Гумилев  -  сын нашего  выдающегося трагически  погибшего поэта,  ныне очень
крупный историк, специалист по кочевым степным народам.
     Через  несколько недель Верховный суд СССР  отменил решение  Верховного
суда РСФСР и оставил в силе решение Таймырского окружного суда.
     Почему же Солженицын ничего не рассказал об этой поразительной истории?
Я   думаю,   что  причиной  является  его  крайне  враждебное  отношение   к
интеллигенции, пользуясь  его термином - "образованщине". Как христианин, Н.
А. понятен  и приемлем для этого  писателя;  как ученый, до конца  преданный
своей идее, - глубоко враждебен. Странно - ведь у Солженицына какое-никакое,
а все-таки физико-математическое образование! Что ни  говори, а ненависть  -
ослепляет.


     ИСТОРИЯ ОДНОЙ НЕНАВИСТИ*

     _____________________
     * Фамилия одного из действующих лиц этого рассказа изменена. - Ред.

     В  хорошо  известный  всем  астрономам  конференц-зал  Астрономического
института  имени Штернберга  в начале мая 1971 г., быстро оглядываясь, вошел
Валерьян Иванович. Был  какой-то занудный ученый совет. Вряд ли, однако, это
мероприятие  было причиной появления в  зале такого редкого гостя, каким был
профессор  Красовский,  ведавший  в  Институте  физики  атмосферы ее  самыми
верхними слоями.  Он явно кого-то искал. Через несколько секунд  выяснилось,
что искал он  меня. Он сел в пустое, соседнее с моим, кресло и темпераментно
прошептал в  мое ухо: "Наконец-то  я узнал, кто он такой!"  "Кто  это он?" -
спросил  я. "Как кто? Прохвостиков!" Валерьян Иванович, конечно, имел в виду
своего  заклятого  врага  профессора Ивана  Андреевича Хвостикова.  "Бога бы
побоялись, - сказал я, - ведь вы же все-таки сын священника. Сколько уже лет
прошло,  как  умер  Иван Андреевич,  а  вы  все  еще  его грызете!" Валерьян
Иванович  досадливо  отмахнулся:  "Вот  еще... А  я все-таки  узнал,  кто он
такой".
     Здесь я должен сделать  отступление в своем  рассказе. Судьба столкнула
меня  со  столь незаурядной личностью,  какой, несомненно  является Валерьян
Иванович, очень давно, еще в 1949 году. Симеизская обсерватория лета 1949 г.
была  аномально  богата  яркими  личностями.  Чего, например,  стоил Николай
Александрович Козырев, реликт довоенной Пулковской  обсерватории, фактически
уничтоженной  репрессиями   1937   г.   И,   конечно,   сердцами   и   умами
астрономической  молодежи  (а я  был тогда на  тридцать пять  лет моложе...)
владел  незабвенный  Григорий  Абрамович  Шайн.  Валерьян  Иванович  не  был
астрономом. Он тогда работал в некоем закрытом "почтовом ящике" и приехал на
обсерваторию  внедрять новые,  высокочувствительные приемники  инфракрасного
излучения  -  электронно-оптические преобразователи  (ЭОПы). Дело  это  было
окутано  строжайшей  секретностью  -  Валерьяна Ивановича  сопровождали  два
довольно  мрачных  типа,  которых мы,  молодежь, почему-то называли "жеребцы
Красовского".
     Работа  Валерьяна Ивановича оказалась  чрезвычайно успешной, особенно в
части   изучения  свечения  ночного  неба,  а  спектре  которого  в  ближней
инфракрасной области им были открыты ярчайшие полосы излучения.
     На этой  почве между мною и В. И. произошел весьма острый  конфликт. Не
будучи  искушен (во всяком случае, тогда) в теоретической  спектроскопии, он
отождествил  открытые  им  полосы  с  запрещенными  электронными  переходами
молекулы  кислорода О2,  между тем как я буквально "сходу"  отождествил  эти
полосы   с  вращателыю-колебательными  переходами  молекулы  гидроксила  ОН.
Ситуация  создалась  острейшая,  тем более, что все  это случилось во  время
Всесоюзной конференции по спектроскопии в Симеизе.
     Дело  доходило  до  попытки  применить  против  меня  такой  сильный  и
испытанный "полемический" прием, как обвинение в разглашении государственной
тайны. Все это я узнал много позже, а тогда я и не подозревал, на краю какой
бездны я прыгаю подобно птичке божьей. А все "разглашение" сводилось к тому,
что я  показал  аспиранту,  как работает  ЭОП. В  попытке  уничтожить меня с
помощью  недозволенного (в нормальном обществе и в  нормальное время) приема
ведущая  роль принадлежала  тогдашнему зам. директора, а нынешнему директору
Крымской обсерватории А. Б. Северному, кстати, за год до этого пригласившему
меня  на  эту  обсерваторию  работать.  От неминуемой гибели  (дело-то  ведь
происходило  в 1949 г.) меня спас, как  я узнал много  лет спустя,  Григорий
Абрамович Шайн.
     Прошло  несколько лет.  Отождествление  инфракрасного свечения  ночного
неба  с вращательно-колебательными линиями  гидроксила стало общепризнанным.
Валерьян  Иванович, к этому времени вырвавшийся  из своего "ящика" и ставший
сотрудником Института  физики атмосферы, полностью  признал  "гидроксильную"
теорию  и  немало  способствовал  ее  торжеству,  получив  с  помощью  ЭОПов
превосходные  инфракрасные   спектры   ночного   неба,  на   которых   видна
вращательная структура полос ОН. От старого  конфликта ничего не осталось, и
между  нами установились ничем не омраченные до сих пор дружеские отношения.
Валерьян  Иванович пригласил меня  работать на  полставки в Институт  физики
атмосферы, где он только что стал заведовать отделом верхней атмосферы.
     Последнему обстоятельству предшествовали весьма  драматические события.
Заведующим отделом до Красовского  был  довольно хорошо тогда известный Иван
Андреевич Хвостиков, который, кстати, и  пригласил к себе работать Валерьяна
Ивановича. Очень скоро, однако, отношения между ними осложнились.
     Трудно представить  себе  две более несходные человеческие судьбы и два
полярно различных характера, чем  у  Валерьяна Ивановича и Ивана Андреевича.
Последнего  с  полным   основанием  можно   было  считать  баловнем  судьбы.
Исключительно  представительная,  благородная  осанка,  красивая  внешность,
приятная,  "джентльменская", манера разговаривать. Жизнь расстилалась  перед
ним  ковровой дорожкой.  Говорили,  что  он в  каком-то  родстве  с  Сергеем
Ивановичем Вавиловым. Последнее обстоятельство, конечно, весьма благоприятно
отражалось на  карьере  Ивана Андреевича. Конечно, член  партии, конечно, на
хорошем  счету  у начальства.  Да  и сам "с младых  ногтей" был начальником.
Короче говоря, образцовый герой  для соцреалистического  романа о  передовом
ученом.
     Совсем иначе  складывалась  жизнь Валерьяна  Ивановича. Прежде всего, и
это покалечило ему всю первую половину жизни - он был сыном  провинциального
священника
     Где-то в  середине двадцатых годов  отца  Красовского репрессировали, и
большая  дружная  семья  была  развеяна  ветром.  Валерка  Красовский   стал
человеком,  скрывающим  свое социальное  положение.  О  поступлении в ВУЗ не
могло быть  и речи.  Прежде всего необходимо было как можно дальше удрать от
родных льговских мест, и юноша едет в не совсем еще советизированную Среднюю
Азию,  -  без  профессии,  без   денег  -  короче  говоря,   без  средств  к
существованию. Голодный, бродит он по обильному и экзотическому Чарджуйскому
базару и  натыкается на спившегося  фельдшера,  пользующего  прямо на базаре
туземное население. Наиболее  распространенная болезнь - бытовой сифилис,  и
шарлатан-фельдшер в своем  "медпункте"  -  грязной палатке - прямо на базаре
лечит  несчастных  азиатов ...  электрофорезом. Для  этой  цели  ему  служит
самодельный элемент Грене. Успех  у лекаря  большой: по  азиатским понятиям,
чем  больнее  средство,  тем  оно  действеннее.  Смышленый  русский  паренек
устроился   у  этого   фельдшера  ассистентом,   чем  немало   способствовал
процветанию медицинского бизнеса предприимчивого  лекаря. Дело даже дошло до
того, что последний командировал Валерку в Москву за  какими-то нужными  для
дела белыми мышами. Любопытная деталь: мальчишка получал этих мышей в старом
здании  мединститута, что  около зоопарка, где  через тридцать  лет он будет
заведовать  отделом академического института. Я  полагаю,  что для  будущего
историка советской  электроники  начало  научной карьеры  В. И.  Красовского
представляет  несомненный интерес. После Средней Азии был Ленинград,  где В.
И.  работал  лаборантом  на Физтехе. Снизу,  "из подполья",  скрывавший свое
социальное  происхождение  сын священника мог  только наблюдать своих  более
счастливых  ровесников,  через  десятилетия ставших корифеями  отечественной
физики.   Он  так  и  не  получил   высшего  образования.  Потом  работал  в
промышленности, в  "почтовых ящиках".  В войну незаурядные экспериментальные
способности В. И. нашли себе должное применение, но это уже другой сюжет*.
     _____________________
     * В частности, упорно держался  слух,  чти  именно  Валерьяну Ивановичу
принадлежала идея ослепить немецкие позиции сотнями прожекторных лучей перед
решающим штурмом  Берлина в апреле 1945г. Дело в  том, что  немцы уже  тогда
широко  применяли.  ЭОПы, что открывало опасную для  нас возможность ночного
видения с помощью инфракрасных  лучей. Сильнейшее внезапное облучение нашими
прожекторами вывело из строя фотокатоды всех немецких ЭОПов.

     Итак, под крышей Института физики атмосферы в  одном отделе встретились
два  полярно противоположных  характера. Коллизия между ними  представлялась
если не неизбежной, то весьма вероятной. И она произошла! В это время (около
1950  г.)  Иван  Андреевич  с  большой  рекламой  стал  заниматься  довольно
эффектной  тематикой  -  зондированием  с  помощью  прожекторов  серебристых
облаков.  Как известно, последние изредка  наблюдаются на  рекордно  большой
(для облаков)  высоте  80  км.  Используемая для  зондирования  прожекторная
установка находилась на загородной станции Института около Звенигорода.
     На  всю  эту  тему был наведен  густой туман секретности.   Старый
армейский  волк  Валерьян  Иванович, отлично представлявший себе возможности
работавших  на  Звенигородской  станции  списанных  военных  прожекторов  (с
которыми  он  во  время  войны немало поработал  - см.  примечание  на  этой
странице), сразу же понял, что ни о каком зондировании столь "высокой" цели,
как серебристые облака, не может быть и речи. Тут был какой-то явный мухлеж!
Проявив  незаурядную  хитрость,  помноженную  на  настойчивость  и   крайнюю
неприязнь к предполагаемому респектабельному мошеннику, Красовский тщательно
изучил  подлинные  материалы наблюдений и "строго  математически"  изобличил
Хвостикова  в сознательной фальсификации и  жульничестве. Особенно  эффектно
было доказательство  мошенничества на  основе  анализа  фотографий (основной
материал!), на которых  были  изображены  размытые  пятна,  якобы отраженные
серебристыми  облаками   прожекторные   блики.   Красовский   доказал,   что
фотографировалась с помощью расфокусированной оптики с большими экспозициями
... Полярная звезда!  Доказательством этому были неполные круги,  окружающие
размытые пятна -  треки околополярных  звезд,  которые и  были отождествлены
Валерьяном Ивановичем с помощью атласа Михайлова!
     Хвостиков был изгнан из института   и исчез из  моего поля зрения

     В  нашей  литературе,  а  также  кино  и  телевидении  довольно   часто
муссируются проблемы, касающиеся науки и ученых. Как правило, эти худосочные
и   лживые   произведения   дают   совершенно   искаженную  и   далекую   от
действительности  картину взаимоотношений между работниками науки. На  самом
деле, благодаря специфическим условиям советской жизни, коллизии и конфликты
между  учеными  чрезвычайно   драматичны.   Здесь   в   причудливый   клубок
переплетается  и  как  чисто  академические, так  и  совсем не академические
линии.  Тому наглядный  пример  рассказанная  выше история.  Но  вернемся  в
конференц-зал   Астрономического   института.  "Знаете   ли  вы,   кто  отец
Хвостикова?"  -  спросил меня сын  священника и  (правда, с  большим трудом)
выдержал многозначительную паузу. "Кто же?" - нехотя, из вежливости, спросил
я. "Великий  князь  Николай  Константинович Романов, двоюродный дядя Николая
Второго!"  Я выразил  тупое  удивление. "А знаете ли вы, - решил добить меня
Валерьян  Иванович, - что сын Хвостикова работает у  вас  в отделе?"  "Нет у
меня Хвостикова", -  вяло возразил я.  "А его фамилия  вовсе не Хвостиков, а
Петренко!" -  торжествуя выдохнул В. И. Вот тут я, к полному удовольствию В.
И.,  даже растерялся.  Я  очень хорошо  и  давно  знал нашего инженера  Мишу
Петренко. Бог ты мой, если  В. И.  прав,  то...  "Подождите  меня  здесь", -
сказал  я В. И. и пошел в 1-й отдел к незабвенной Вере  Васильевне. " Я хочу
ознакомиться с личным делом Петренко", - сказал я удивленной  заведующей 1-м
отделом,  до  этого ничего  подобного от  меня не слыхавшей. Как  заведующий
отделом  я имею  право знакомиться с личным делом своего  сотрудника. Быстро
устанавливаю, что отец Михаила  Ивановича Петренко Хвостиков Иван Андреевич,
родился  в Ташкенте  в  1906  г.  Пока  все  сходится.  Когда  я  вернулся в
конференц-зал  к  торжествующему В.  И.,  меня  пронзила простая  мысль:  "В
отсутствие  прямых  наследников,  убитых  в  подвале   Ипатьевского  дома  в
Екатеринбурге, Мишка вполне может претендовать на корону Российской империи!
Во всяком  случае, прав у него не меньше, чем у какой-то липовой Анастасии!"
Через  две недели после  разговора с В. И.  я  побывал  на  выездной  сессии
Академии  наук в Ташкенте.  Там я нашел старых ташкентцев, которые полностью
подтвердили изыскания В. И. При этом выявились забавные подробности. Великий
князь Николай*  был  болен...  клептоманией  (не  отсюда  ли странный  стиль
научной работы его сына?). По этой причине пребывание его  в столице империи
стало просто невозможным (украл ожерелье у своей матушки  и мог, в принципе,
на  дипломатическом приеме стащить какую-нибудь  ценную безделушку у супруги
иностранного дипломата). Поэтому его и отправили  в  Ташкент - по  существу,
это была почетная ссылка. Между  прочим, Николай Константинович  Романов был
неплохой  человек, много сделавший для благоустройства Ташкента и  смягчения
царивших  там  со времен "господ-ташкентцев" диких нравов. Старожилы  всегда
вспоминали его с благодарностью. Имел, впрочем, еще одну, кроме клептомании,
слабость: обожал хорошеньких  женщин.  Кстати, Мишина бабушка была одной  из
первых  красавиц Ташкента.  И  опять-таки,  удивительным образом  эта  черта
характера великого князя проявилась и в его  сыне: Иван Андреевич был весьма
женолюбив  Против генов не попрешь!
     __________________
     * Кстати, родной  брат этого великого  князя в течение  многих лет  был
президентом  Российской Академии  наук  (непосредственно перед  Карпинским),
подвизался  ни  поэтическом  поприще  ПОД  псевдонимом  "К.  Р." (Константин
Романов). Ему принадлежит слова некогда популярных душещипательных романсов,
например, "Умер, бедняжка, в больнице военной, долго, родимый, страдал".

     Через год после описываемых событий в плохоньком  кафе "Березка", что в
Черемушках,  состоялся  традиционный  банкет  нашего  отдела,  вернее,  двух
отделов  - ГАИШ и ИКИ. Я пригласил танцевать  немолодую даму  - вдову  Ивана
Андреевича и мачеху Миши  Петренко, работавшую конструктором в моем  отделе.
Танцуя, я  ошарашил ее абсолютно неожиданным вопросом: " А как Вы полагаете,
у кого больше прав  на корону Российской империи - у ваших детей или у  Миши
Петренко?". "Конечно, у моих детей!" - быстро ответила она.


ПРИНЦИП ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ

     Каждый  раз,  когда я  из дома еду в  издательство  "Наука",  точнее, в
астрономическую  редакцию этого издательства, к  милейшему Илье  Евгеньевичу
Рахлину, и водитель  троллейбуса э 33 объявляет (не  всегда, правда): "Улица
академика  Петровского"  -  остановка,  на  которой  я  должен  выходить,  -
неизменно мне делается грустно. Я очень многим обязан человеку, чьим  именем
назван бывший  Выставочный переулок. Иван Георгиевич  Петровский восстановил
меня  на  работе в  Московском  университете,  когда  я в 1952  г.  вместе с
несколькими моими несчастными коллегами -  "инвалидами пятого  пункта" - был
выгнан из  Астрономического института им. Штернберга. Двумя  годами позже он
своей  властью прямо  из ректорского  фонда  дал  мне  неслыханно  роскошную
трехкомнатную  квартиру  в  14-этажном   доме  МГУ,   что  на  Ломоносовском
проспекте. До этого  я с семьей 19 лет ютился в одной  комнате останкинского
барака. Он зачислил моего сына на  физический факультет МГУ, что было совсем
не  просто.  А  сколько  раз  он спасал  меня  от  произвола    Дмитрия
Яковлевича  Мартынова,  директора Астрономического  института!  Мне  удалось
создать  весьма  жизнеспособный   отдел  и  укомплектовать  его  талантливой
молодежью исключительно  благодаря самоотверженной помощи  Ивана Георгиевича
.  Моим  бездомным молодым сотрудникам он предоставлял  жилье. И потом,
когда началась "космическая эра",  сколько рая он  помогал нам! У  него было
абсолютное чутье  (как  у  музыкантов бывает абсолютный  слух) на  настоящую
науку, даже если она находилась в эмбриональном состоянии.
     22 года Иван Георгиевич руководил самым крупным университетом страны. У
него ничего не было более близкого, чем университет, бывший ему родным домом
и  семьей. Ради университета он  забросил даже любимую математику.  Вместе с
тем Иван Георгиевич - человек высочайшей порядочности и чести никогда не был
полным   хозяином  в  своем   доме.  Могущественные   "удельные  князья"  на
факультетах  гнули свою линию, и  очень  часто Иван Георгиевич ничего тут не
мог  поделать.  Я  уж не  говорю о  тотальной  "генеральной линии", изменить
направление  которой  было  просто  невозможно.  Он  всегда любил повторять:
"Поймите - моя власть далеко не безгранична!" На ветер обещаний бесчисленным
"ходокам" он никогда не давал. Но если говорил: "Попробую что-нибудь для вас
сделать",  - можно было не  сомневаться, что все,  что в человеческих силах,
будет сделано.
     Дико и странно, но некоторые из моих друзей и знакомых, людей в высокой
степени   интеллигентных,  по  меньшей  мере,   скептически   относились   к
благородной  деятельности  Ивана Георгиевича.  Никогда  не забуду, например,
разговор  с  умным  и  радикально  мыслящим человеком,  талантливым  физиком
Габриэлем Семеновичем  Гореликом  В ответ на мои восторженные дифирамбы
в  адрес  Ивана  Георгиевича,  он  резко  заметил:  "Ваш  Петровский  -  это
прекраснодушный  администратор публичного  дома, который искренне верит, что
вверенное его  попечению  учреждение -  не  бардак,  а невинный аттракцион с
переодеваниями".  Я  решительно   протестовал  против  этого  кощунственного
сравнения, но убедить Габриэля Семеновича не мог.  Такова уж максималистская
натура отечественных радикалов!
     Судьба ректора  Московского  университета  академика  Ивана Георгиевича
Петровского была глубоко трагична. Это ведь  древний сюжет - хороший человек
на трудном месте в тяжелые времена! Надо понять, как ему было тяжело. Я  был
свидетелем  многих   десятков  добрых  дел,   сделанных  этим  замечательным
человеком. Отсюда, будучи  достаточно хорошо  знакомым со  статистикой,  я с
полной  ответственностью  могу   утверждать,  что   количество  добрых  дел,
сделанных  им за все время пребывания на  посту ректора, должно быть порядка
10^4. Много ли найдется у нас  людей с таким жизненным итогом? Некий поэт по
фамилии  Куняев  написал такие  "туманны