й   комиссии  голосуют  тайно.  Решение   отборочной  комиссии  (по
существу, являющееся решением партийной группы) имеет очень большое значение
для  исхода   выборов.   По   моим  многолетним   наблюдениям,  свыше  50  %
рекомендуемых этой комиссией избирается. Это,  конечно,  не  в малой степени
сужает свободу маневра во время голосования, но все же кое-какие возможности
остаются.
     Следующий  круг предвыборной карусели - знаменитый "президентский чай".
По  традиции  члены  отделения   приглашаются   Президентом  для   оглашения
результатов    работы   отборочной    комиссии,   после    чего   начинается
предварительный  обмен  мнениями по поводу кандидатур.  Тем временем обслуга
разносит довольно жиденький чай  с  лимоном и вазончики с печеньем. Сперва в
присутствии  всех  членов  отделения  обсуждаются кандидатуры в  член-корры,
после   чего  член-корры  постыдно,   наподобие  школьников   из  педсовета,
изгоняются из зала.  А ведь это пожилые  деятели - многие  из них директора!
Оставшиеся академики обсуждают кандидатов в  действительные  члены: ведь при
выборе последних голосуют только академики. Уже на стадии президентского чая
разыгрываются  первые  авангардные  стычки между враждующими  группировками.
Бывают  ситуации,  когда  решающие  выборные  маневры  делаются  как  раз на
президентском чае. В качестве примера  приведу случай  на выборах  1946  г.,
когда в члены-корреспонденты баллотировался директор Пулковской обсерватории
Неуймин.  Его надо было выбрать  - предстояло восстановление разрушенной  до
основания  Пулковской обсерватории, да  и по  традиции  директор  Пулковской
обсерватории  должен  иметь академическую  позицию.  Неуймин  был  "крепким"
астрономом старой школы, известным своими исследованиями комет и астероидов.
Выступавшие  на чае у Президента  Вавилова не знали, конечно, работ Неуймина
это были  физики.  И  каждый  из  них,  желая  поддержать кандидата,  что-то
долдонил  о  кометах. И постепенно эти  кометы  стали  вязнуть на  зубах. Из
астрономов  на  чае присутствовал один  Амбарцумян,  который  всю  дискуссию
молчал.  Наконец,  Сергей   Иванович  не  выдержал  и  обратился  к  Виктору
Амазасповичу:  "Что  же  вы  молчите - ведь Неуймин  достойный кандидат,  он
открыл кометы..." И тут Амбарцумян, впервые нарушив молчание, очень серьезно
сказал: "Да, но  моя  теща  тоже  открыла  3  кометы!"  Послышались  смешки.
Получалось,  что  человека будут выбирать за дело,  которое  может выполнить
теща...  И через  пару дней  на выборах Неуймина завалили!  А ведь прав  был
Амбарцумян!  Он только  не добавил,  что его теща - Пелагея Федоровна  Шайн,
известнейшая женщина-астроном!
     Во время выборов 1976 г. я боролся за кандидатуру моего талантливейшего
ученика Коли Кардашева.  Его экспертная комиссия  не рекомендовала совсем, и
вообще  практически его  никто  не знал. В этой ситуации моя  задача на  чае
сводилась к  привлечению  внимания к  его кандидатуре, что я  и сделал путем
реплики скандального характера. Цель была достигнута - кандидатура Кардашова
запала  в память! На том же  чае  покойный М. А. Леонтович вдребезги завалил
некоего деятеля военно-промышленного комплекса.
     Но  вот наступает  финал (и главная часть) драмы выборов. И  вот тут мы
сталкиваемся  с  основными движущими силами,  управляющими  течением  этого,
казалось бы, стихийного процесса. На самом деле основное содержание  выборов
на уровне отделения - это столкновения и сделки между разного рода входящими
в  его состав мафиями.  Но  прежде всего, необходимо  пояснить само слово  -
мафия.   Известный   американский   рентгеновский   астроном    итальянского
происхождения Риккардо Джиаккони  как-то заметил: "У вас, у русских, имеется
совершенно   ошибочное  представление  о  мафии.   Вы  наивно  представляете
какого-нибудь мафиози  как злодейского  вида  малого  в маске,  с кинжалом в
зубах и с "машинганом". Это дикая  чушь!  Лучше  всего  перевести на русский
язык слово "мафия" словом "блат". Услуга за услугу! Ты мне я тебе! И все это
окрашено в оптимистические тона добрых семейных отношений!" Говоря  о мафии,
я  как  раз  имею   в   виду  приведенный  только   что  комментарий   тонко
разбирающегося  в  этом  вопросе  Джиаккони.  В  нашем  отделении  физики  и
астрономии  имеются  две основные мафии. Сейчас, пожалуй, самая мощная - эта
мафия Черноголовки  (вспомним средневековые дома  "гильдии  Черноголовых"  в
Риге и Таллине), включающая институты им. Ландау и Твердого тела, где сейчас
директором  Осипян.  По  существу,  в   эту  мафию  входит  также   Институт
физпроблем, что на  Воробьевке.  Чисто  работают  ребята,  что  и  говорить!
Дисциплинка  - что  надо. Почти всех  своих деятелей вывели  в  академики  -
осталось всего-ничего - Халатников, например,  но  уверен, что на  следующих
выборах  он пройдет  . Стиль работы  этой  мафии - высокопарные, ужасно
прогрессивные  и   "левые"  словесные  обороты.  Очень  цепкая  компания,  а
главное,- дружная.  Несколько сдала  свои  позиции мафия  Института  атомной
энергии   им.   Курчатова,   где   долгие   годы   блистал    наш   покойный
академик-секретарь  Лев Андреевич Арцимович.  Какие  дела проворачивал!  Еще
переть и переть до  реального открытия термоядерного синтеза, а уже мы имеем
трех молодых академиков, из них один,  кажется, вполне  толковый. В наши дни
сила этой мафии состоит в причастности  к ней самого  Президента и в наличии
мощного филиала в соседнем ядерном отделении.
     Между   этими  основными  мафиями  функционируют   небольшие   группки,
например, кучка астрономов-классиков, окружающая Амбарцумяна. И, как обычно,
имеется довольно обширное болото с неустойчивыми очертаниями 6ерегов. Первая
заповедь кандидата: чтобы из  "шансонеток" попасть в "проходимцы", надо либо
быть  членом  одной  из  мафий,  либо  надлежащим поведением  заручиться  их
поддержкой. В частности, я  всегда горел на том, что никогда  не принадлежал
ни к одной мафии и  не вылизывал разным мафиози всякие их непотребные места.
В члены-корреспонденты я был избран в 1966 году случайно. В нарушение Устава
в  тот год ввели довольно жесткий возрастной ценз (уже на  следующих выборах
отмененный).  Кроме  того, ко  мне  почему-то  был  очень  благосклонен  Лев
Андреевич.
     Забавно   слушать  процедуру  обсуждения   кандидатов,   предшествующую
голосованию.  По  иезуитской традиции  не  принято  ругать обсуждаемых - это
почему-то считается дурным тоном.  Есть,  однако, богатейший арсенал средств
унижения нежелательного кандидата и возвеличивания  своего протеже.  Не все,
однако, владеют этой изощренной техникой, и  довольно часто мне  приходилось
наблюдать смешные "ляпы", О научных заслугах кандидата говорят очень кратко,
часто, пользуясь невежеством основной массы выборщиков, несут демагогический
вздор. Членство кандидата в иностранных научных обществах и  академиях  чаще
всего работает против него. "Ишь какой прыткий! Он член, и мы  нет; у нас ты
еще подождешь!" Много зависит от обстановки в отделении. Например, отделение
математики  хорошо  известно  своими антисемитскими  традициями. Именно  там
неоднократно проваливали  члена  ведущих  академий  мира, нашего крупнейшего
математика - Израиля Моисеевича Гельфанда. На  последних выборах  он даже не
баллотировался  -  вот  молодец!* Тот  факт,  что я  являюсь членом  тех  же
академий,  также  работал против  меня.  Лучшего  нашего астронома  Соломона
Борисовича  Пикельнера  5 раз  проваливали  и  так  и  не  выбрали  в  нашем
отделении. Думаю, что в гуманитарных отделениях положение еще сложнее.
     __________________
     * Избран академиком в декабре 1984 г.-Ред.

     Разительный   пример   -   Игорь   Михайлович   Дьяконов,    крупнейший
лингвист-семитолог,  выдающийся историк  древнего  Востока, ветеран  и герой
войны. Его три раза проваливали на выборах - так и не выбрали. Зато директор
Института востоковедения Гафуров, бывший первый секретарь ЦК КП Таджикистана
 был академиком
     Таких примеров можно  привести  много. Значит  ли  это, однако,  что  в
Академию не выбирают  настоящих ученых? Ни  в коем случае! В этом как  раз и
состоит парадокс. Если мы составим список  действительно крупных  российских
ученых, живших и  творивших в течение последних  двух  веков, мы увидим, что
подавляющее   их  большинство  было  избрано  в   Академию  наук.  Возникает
естественный вопрос:  как  же так?  Ответ  состоит  в том, что Академия наук
время  от времени  обязана выбирать настоящих ученых  -  иначе этот институт
перестанет  быть  престижным.  Быть  членом учреждения,  основанного  Петром
Великим, где жили и работали Ломоносов, Павлов, Чебышев, Крылов, Ландау, где
сейчас работают Капица и Сахаров - весьма лестно!
     Настоящих  ученых очень мало. Их особенно  мало - было и есть - в нашей
стране, которую уже очень давно захлестнул чиновничье-бюрократический поток.
Потому можно (и даже нужно) позволять время от времени выбирать в ее  состав
этих безобидных  чудаков. Сравнительно  большие  шансы быть избранными имеют
молодые, талантливые, тихие ученые. Здесь важно еще  и то, что  по свойствам
своего характера и  по молодости лет  они еще не  нажили  настоящих  врагов.
Каждый  из  них оправдывает  безбедное  существование в  стенах  Академии по
крайней мере десятка  личностей, которых мы называем балластом. Иначе  увы -
нельзя! При  всех недостатках и несуразностях, о которых  я  попытался  дать
только самое бледное представление, Академия наук - хорошее  учреждение, где
все-таки кое-что можно сделать. За это ей спасибо!



КВАНТОВАЯ ТЕОРИЯ ИЗЛУЧЕНИЯ

     Неужели  прошло уже 40 лет? Почти полвека! Память сохранила  мельчайшие
подробности тех незабываемых месяцев поздней осени страшного и судьбоносного
1941   года.   Закрываю  глаза  -   и   вижу  наш  университетский   эшелон,
сформированный из двух десятков товарных вагонов во граде  Муроме. Последнее
выражение  применил  в  веселой  эпиграмме  на  мою  персону милый, обросший
юношеской  рыжеватой  бородкой Яша Абезгауз  (кажется, он  еще  жив). Но вот
Муром и  великое двухнедельное "сидение муромское" остались далеко позади, и
наш  эшелон,   подолгу  простаивая  на  разъездах,  все-таки  движется  -  в
юго-восточном   направлении.  Конечная  цель  эвакуировавшегося  из   Москвы
университета - Ашхабад. Но до цели еще очень далеко, а пока что  в теплушках
эшелона  налаживался - по критериям мирного времени фантасмагорический, а по
тому, военному, нормальный - уклад жизни.
     Обитатели нашей теплушки  (пассажирами  их  не  назовешь!)  были  очень
молоды: я,  оканчивавший тогда аспирантуру  Астрономического института имени
Штернберга  (ГАИШа),  пожалуй,  был  здесь  одним  из  самых  "старых".  Мой
авторитет держался,  однако, отнюдь не на  этом  обстоятельстве. Работая  до
поступления  в   Дальневосточный  университет  десятником  на  строительстве
Байкало-Амурской магистрали (БАМ ведь начинал строиться уже тогда), я впитал
в себя тот  своеобразный  вариант русского  языка, на котором и в наше время
"развитого"  социализма  изъясняется  заметная  часть  населения.  Позже,  в
университете и дома, я часто страдал от этой въевшейся скверной привычки. Но
в  эшелоне такая  манера  выражать  свои  несложные  мысли  была  совершенно
естественной и органичной * . Мальчишки - студенты второго и третьего курсов
физического факультета МГУ, уже хлебнувшие за  минувшее страшное лето немало
лиха, рывшие  окопы под  Вязьмой  и оторванные  войной  от пап и нам, вполне
могли оценить мое красноречие
     _______________________
     *  Здесь важно подчеркнуть  именно органичность сквернословия  у людей,
впитавших это с младых ногтей.  Никогда не забуду, как где-то около 1960 г.,
на заре космической  эры, проводивший важное  совещание в  своем кабинете на
Миусах Келдыш неожиданно скверно выругался.  Это он сделал явно сознательно,
подлаживаясь  под  стиль  грубиянов-конструкторов  и разработчиков. В  устах
интеллигентнейшего,  никогда   не  повышавшего  голоса  Главного   Теоретика
матершина  прозвучала  неестественно,  дико.  Я  потом  проверял  на  многих
участниках  совещания -  всем  было неловко,  люди не смотрели  друг другу в
глаза.  А вот  у бывшего зэка Сергея Павловича Королева матерщина, право же,
ласкала слух...

     Мальчишки нашего эшелона! Какой же это был золотой народ! У нас не было
никогда никаких  ссор и  конфликтов. Царили  шутки, смех, подначки. Конечно,
шутки, как правило, были грубые, а подначки порой далеко не  добродушные. Но
общая атмосфера  была  исключительно здоровая и, я  не  боюсь  это  сказать,
оптимистическая. А  ведь  большинству оставалось  жить  считанные месяцы! Не
забудем, что  это  были мальчики  1921 - 1922  годов рождения. Из  прошедших
фронт  людей  этого  возраста вернулись  живыми  только 3  процента!  Такого
никогда  не  было!  Забегая  вперед,  скажу,  что  большинство  ребят  через
несколько  месяцев  попали  в  среднеазиатские  военные  училища,  а  оттуда
младшими  лейтенантами  - на фронт, где  это  поколение ждала  97-процентная
смерть.
     Но  пока эшелон  шел  на  Восток, в  Ашхабад, и  окрестные  заснеженные
казахстанские  степи оглашались нашими звонкими песнями.  Пели по вечерам, у
пылающей буржуйки, жадно пожиравшей  штакетник и прочую "деловую древесину",
которую братва  "с  корнем" выдирала на станциях и разъездах. Запевалой  был
рослый красавец Лева Марков,  обладатель  превосходного густейшего баритона.
Песни были народные,  революционные, модные предвоенные: "...идет состав  за
составом, за годом катится год, на сорок втором разъезде степном" и т.д. Был
и новейший фольклор. Слышу, как сейчас, бодрый Левин запев (на  мотив "В бой
за Родину, в бой за Сталина!.."):

     "Жарким летним солнцем согреты инструменты,
     Где-то лает главный инженер,
     И поодиночке товарищи-студенты,
     Волоча лопаты, тащатся в карьер..."

     И дружный, в двадцать молодых глоток, припев:

     "Стой под скатами,
     Рой лопатами,
     Нам работа дружная сродни,
     Землю роючи,
     Дерном (вариант - матом) кроючи,
     Трудовую честь не урони..."

     И потом дальше:

     "Пусть в желудках вакуум и в мозолях руки,
     Пусть нас мочит проливным дождем -
     Наши зубы точены о гранит науки,
     А после гранита - глина нипочем!..."

     Буржуйка  была центром как физической, так и  духовной жизни  теплушки.
Здесь  рассказывались немыслимые истории,  травились анекдоты,  устраивались
розыгрыши.  Это был ноябрь  1941-го. Шла великая битва за Москву, судьба  ее
висела  на волоске. Мы  же  об этом не  имели понятия -  ни радио, ни газет.
Изредка  предавались ностальгии по  столице, увидим  ли ее  когда-нибудь? И,
отвлекая себя от  горьких  размышлений, мы,  песчинки,  подхваченные вихрем,
предавались иногда довольно диким забавам.
     На нарах, справа  от меня,  было место  здоровенного  веселого  малого,
облаченного в полуистлевшие лохмотья и заросшего до самых глаз огненно-рыжей
молодой  щетиной. Это был Женя  Кужелев -  весельчак и балагур.  Он как-то у
буржуйки прочел  нам лекцию  о  вшах  (сильно  нас  одолевавших), подчеркнув
наличие в  природе трех разновидностей этих  паразитов, и  декларировал свое
намерение -  на  основе передового учения  Мичурина-Лысенко  вывести  гибрид
головной и платяной вши. Каждый вечер он посвящал нас в детали этого смелого
эксперимента,  оснащая  свой  отчет  фантастическими  подробностями.  Братва
покатывалась со смеху. Жив ли ты сейчас, Женька Кужелев?
     Еще  у нас в теплушке  был  американец - самый настоящий, без  дураков,
американец, родившийся в  Техасе,  в  Хьюстоне  - будущем центре космической
техники. Это был довольно щуплый паренек по имени Леон Белл. Он услаждал наш
слух,  организовав  фантастический  музыкальный   ансамбль  "Джаз-Белл".  Но
значительно более сильные эмоции вызывали его рассказы на  тему, что едят  в
Техасе.  Он  сообщал  совершенно  немыслимые  детали  заокеанских лукулловых
пиршеств. Боже, как мы были  голодны! Слушая Леона, мы просто сходили с ума:
его  американский  акцент только усиливал  впечатление,  придавая  рассказам
полную  достоверность.  Иногда  к Леону  присоединялся обычно молчаливый Боб
Белицкий, также имевший немалый американский опыт. Я рад был встретить Боба,
лучшего   в   стране  синхронного  переводчика   с  английского,  во   время
незабываемой Бюраканской конференции по внеземным  цивилизациям осенью  1971
года. Нам было о чем вспомнить.
     А  вот слева от меня на нарах лежал двадцатилетний  паренек  совершенно
другого склада, почти не принимавший участия  в наших бурных забавах. Он был
довольно высокого роста и худ, с глубоко запавшими глазами, изрядно обросший
и  опустившийся (если говорить  об  одежде). Его  почти не было  слышно.  Он
старательно выполнял черновую работу,  которой так много в  эшелонной жизни.
По всему было  видно,  что мальчика  вихрь  войны  вырвал из  интеллигентной
семьи, не успев опалить его. Впрочем, таких в нашем эшелоне  было немало. Но
вот  однажды  этот  мальчишка  обратился  ко  мне  с просьбой,  показавшейся
совершенно дикой: "Нет ли у Вас чего-нибудь почитать по физике" - спросил он
почтительно "старшего товарища", то есть меня. Надо сказать, что большинство
ребят обращались ко мне на  "ты", и от обращения соседа я поморщился. Первое
желание - на БАМовском  языке послать куда подальше этого папенькиного сынка
с его нелепой  просьбой. "Нашел время, дурачок", - подумал я, но в последний
момент меня осенила  недобрая мысль. Я вспомнил,  что  на  самом  дне  моего
тощего рюкзака, взятого  при  довольно  поспешной  эвакуации  из  Москвы  26
октября, лежала монография Гайтлера "Квантовая теория излучения".
     Мне до сих пор непонятно, почему я взял эту книгу  с собой, отправляясь
в путешествие, финиш которого предвидеть было невозможно. По- видимому, этот
странный поступок  был  связан  с моей,  как  мне тогда казалось, не  совсем
подходящей деятельностью после окончания физического факультета  МГУ. Еще со
времен  БАМа, до  университета,  я решил  стать физиком-теоретиком, а судьба
бросила меня в  астрономию. Я мечтал (о, глупец) удрать оттуда в физику, для
чего почитывал  соответствующую литературу. Хорошо помню, что  только-только
вышедшую в русском переводе монографию Гайтлера я купил в апреле 1940 года в
книжном  киоске на  Моховой, у  входа в старое здание  МГУ. Книга соблазнила
меня возможностью сразу же погрузиться в глубины высокой теории  и тем самым
быть "на уровне". Увы, я  очень быстро обломал себе зубы: дальше предисловия
и  начала  первого параграфа, трактуюшего о процессах  первого порядка, я не
сдвинулся.  Помню, как  я был угнетен этим обстоятельством  - значит, конец,
значит,  не быть  мне физиком-теоретиком! Где мне тогда было  знать, что эта
книга просто очень трудная и к тому же "по-немецки"  тяжело написана.  И все
же  - почему я запихнул ее в свой рюкзак? "Веселую шутку я  отчебучил, выдав
мальчишке Гайтлера", - думал я. И  почти сразу  же об этом забыл. Ибо каждый
день  изобиловал событиями.  Над  нашим  вагоном  победно  высилась  елочка,
которую мы предусмотрительно  срубили  еще в Муроме -  лесов в  Средней Азии
ведь не предвиделось... Как часто она  нас  выручала,  особенно  на  забитых
эшелонами узловых станциях, когда с баком каши или ведром кипятка, ныряя под
вагонами, через многие пути мы пробирались к родной теплушке.
     Прибитая к крыше  нашего  вагона, елочка  была превосходным ориентиром.
Недаром в конце концов ее у нас стащили. Мы долго эту потерю переживали. Вот
это  было событие! И  я совсем забыл  про странного юношу,  которого изредка
бессознательно  фиксировал  боковым зрением -  при  слабом,  дрожащем  свете
коптилки, на фоне диких песен и веселых баек паренек  тихо лежал на нарах  и
что-то читал. И только подъезжая  к  Ашхабаду, я понял,  что  он читал моего
Гайтлера!  "Спасибо",  - сказал  он, возвращая