епло  предшественника, и  благодушно  пригласил:
"Угощайтесь, друзья."
     Собаки, не привыкшие, несмотря на постоянный голод, есть себе подобных,
боязливо попятились в тень,  лишь  самый маленький подскочил к поверженному,
казавшемуся  огромным телу  Кавказца, лизнул  для  приличия  кровь и,  виляя
хвостом, подошел к Последнему Волку.
     - Как нам называть вас, вожак, - спросил он.
     - Зовите меня просто - Волк, - ответил тот.

Часть четвертая

     По прошествии времени Шарик  понял, где он родился.  Его мать в поисках
места обегала все окрестные участки и остановилась на этой  бревенчатой бане
или   сторожке   или  просто  первом  доме   разросшегося   впоследствии   и
раскинувшегося  чуть  поодаль  поместья. Сруб  стоял  на  кирпичных  столбах
высотой в  рост собаки,  промежутки между  столбами были зашиты досками, так
что  внутри, за  исключением  фундамента печи  и  нескольких  толстых  труб,
наверно, это  все же была баня, было достаточно места.  В обшивке, на высоте
второй доски на двух  противоположных сторонах  дома были оставлены открытые
оконца  для проветривания, подходящие разве что для кошки,  но  нижние доски
подгнили и когда предыдущим  летом  переносили новый столб для электрических
проводов, то в одном месте нижнюю доску походя вывернули, открыв удобный лаз
в  подполье.  Внутри был песок и невесть откуда взявшееся пальто из  толстой
ткани, второе окошко мать завалила огромной  кучей песка,  благо  почва была
неутрамбованной и копать  было легко,  так что пещера получилась  что  надо,
сухой, теплой и темной.
     Первыми  звуками,  которые  услышал Шарик,  был  скулеж его  братьев  и
сестер,  но потом снаружи, из неведомого,  стали доноситься, чем дальше, тем
чаще,  разные голоса, высокие и  низкие,  визгливые  и хриплые,  ласковые  и
сердитые. Шарик не мог понять, кому принадлежат эти голоса, но  по тому, как
напряженно замирала мать,  чувствовал, что  ничего хорошего от этих  голосов
ждать  не  приходится.  Они очень боялись  этих неизвестных голосов и, когда
мать уходила в поисках еды, укладывались на пальто, прижавшись друг к другу,
и старались не двигаться и не шуметь до самого ее возвращения.
     Как-то  раз,  когда они  уже подросли и  могли  даже чуть подпрыгивать,
гоняясь друг за другом  по  огромному  пространству подполья, извне  донесся
приближающийся звук разговора.
     -  Да  здесь  она  обитает,  точно говорю,  -  убежденно говорил  один,
заискивающе, - ощенилась,  наверно.  Вот и полчаса назад,  не боле, кудай-то
скользнула.
     - Ты, думаю, понимаешь, что приблудные собаки мне здесь совершенно ни к
чему. У меня дети маленькие, еще  испугает  или,  не  дай Бог,  искусает,  -
отвечал второй, веско.
     - Это мы враз спроворим. Щас соседа кликну, оформим все лучшим манером.
     Вскорости  у  лаза  началось  шебуршенье, какие-то  странные  лапы  без
пальцев и когтей оторвали доски, расширяя проход,  и  в  образовавшейся дыре
показалось голова,  равномерно, за  исключением глазниц, узкого лба и  носа,
покрытая редкими короткими волосами.
     - Ну и вонища!  - радостно  воскликнула  голова, раздвинув рот в хищном
оскале желтых зубов. - Чую, тута они. Давай  мешок, - крикнул он кому-то  за
своей спиной.
     Все щенки  по привычке сгрудились на  старом  пальто,  дрожа и тоненько
поскуливая. Лишь Шарик забился в промежуток между  фундаментом печи  и одной
из труб и затаился.
     Вскоре огромное существо со странным, не как у собаки,  положением  лап
протиснулось к центру подполья и, наткнувшись на кучу щенков, стало радостно
запихивать их  по  одному в мешок рукой, одетой в  брезентовую голицу. Щенки
даже не пытались убежать и покорно ждали своей очереди.
     - Ты смотри, целых  семь, - сообщил мужичок кому-то на улице, - щас еще
пошарю.
     Но он  просто застыл на минуту,  вслушиваясь  в темноту подполья, затем
удовлетворенно хмыкнул: "Все, голубчики," - и стал пятиться к выходу.
     - Во какие, -  хвастал на улице  мужичок, - маленькие-маленькие, а зубы
уже прорезались, они у них  вострые, рукавицу бы не нацепил - враз покусали.
Хозяин, пару  дощечек бы, дыру заделать. Вот  и ладушки, -  приговаривал он,
прилаживая оторванные доски,  - сейчас еще  забор весь прошерстим на предмет
дырок и - все, никаких забот знать не будете. На бутылочку бы, хозяин.
     Два дня мать выла, бегая вокруг забора, потом видно смирилась и пропала
навсегда  из  жизни Шарика. А тот  коричневым  дрожащим от страха  и  голода
комочком лежал на старом пальто, все громче поскуливая.
     Новые  голоса,  объявившиеся  возле  его  пристанища,  были  высокими и
звонкими. Их было три.
     -  Точно говорю, здесь были.  Сторож  из правления под  баню лазил, мне
Рыжый рассказывал. Целый мешок выволок, они там просто клубком копошились. И
унес куда-то, - захлебываясь говорил один голос.
     - Куда? - Почему-то шепотом спросил другой.
     - Не знаю. Пропил, наверно. Мама как-то говорила, что он все пропивает.
     - А как щенков можно пить?
     - Подрастешь - поймешь, - недовольно ответил первый голос.
     - Послушайте, там кто-то плачет, - встрял третий, более мягкий.
     - Помолчите, - прикрикнул первый, - точно! Наверно, одного не нашли.
     - Давайте ему молочка принесем, - предложил третий голос.
     - Это ты хорошо придумала, только надо  тихо, чтобы мама не заметила, а
то расскажет папе и - тю-тю щенок.
     Неделю  они  носили Шарику  молоко  в  блюдце и кусочки колбасы,  потом
осмелели, выломали нижнюю  доску и Шарик впервые увидел своих освободителей.
Перед ним  в  радостном ожидании  стояли: Мальчик, лет двенадцати,  худой, с
короткой  светлой  прической  и светлыми  глазами;  Девочка, лет  десяти, но
ростом  почти  с  Мальчика,  с  убранными  в  пучок  волосами,  похожими  на
скрученную золотую  проволоку, и карими глазами  и  Карапуз, лет пяти-шести,
еще с детской  полноватостью рук и  ног, с торчащими во  все стороны желтыми
кудрями,  отсвечивающими на  солнце рыжеватым, и  с  широко открытыми  в мир
голубыми глазами. Все они были одеты в футболки, шорты и кроссовки, только у
Карапуза  на  ногах  были  еще  белые  носочки  с тонкими  красной  и  синей
полосками, но и помимо одежды что-то общее читалось в их облике.
     - Какой хорошенький, -  сказал Карапуз, восхищенно разглядывая щенка, -
давайте играть.
     - Давайте, но только после  страшной клятвы,  что никому  и никогда,  -
предложил Мальчик.
     Первым  проболтался  Карапуз.  Уже  на  следующий  вечер,  разомлев  от
горячего  чая  с  вареньем,  он  принялся рассказывать родителям, какой,  по
рассказам,  у соседей хороший щенок,  и  красивый,  и умный,  нос  пуговкой,
шкурка колечками, мягкая-мягкая, а как прыгает - описаться можно от уморы.
     На следующее утро родители накрыли детей за игрой со щенком.
     - Ясно, - сказал Папа, - несите на солнечную веранду.
     - Надеюсь, ты не собираешься заводить собаку в  доме, по крайней  мере,
такую? - спросила Мама, пока они с Папой шли к дому.
     - Конечно нет,  дорогая, - ответил Папа, -  но  сейчас лето, пусть дети
поиграют. Известно, что общение с животными детям  полезно, -  веско добавил
он.
     - Но надо сделать все анализы и прививки, - стала сдавать позиции Мама.
     - Это непременно.
     На  следующее утро  Папа лично  отправился  со  щенком  в ветлечебницу,
располагавшуюся в  соседнем  поселке в  старом покосившемся здании, с  одним
единственным ветеринаром на все случаи жизни.
     - Первичный визит? - привычно спросил Ветеринар и, увидев  утверждающий
кивок Папы, пододвинул к себе новый формуляр.
     - Так-с,  - сказал он, пощупав лапы и живот щенка, заглянув в  пасть  и
помотав  голову щенка  из стороны в  сторону,  крепко схватив его за нос,  -
запишем: щенок.... Как, кстати, кличка?
     Папа посмотрел  на  коричневый  мохнатый  клубок  у  своих ног  и, чуть
подумав,  ответил:  "Шарик, наверно.  Мать  его  о первой  букве  ничего  не
говорила", - попробовал пошутить он.
     - Значит  так,  - продолжал Ветеринар, -  пес Шарик, мужеского, то бишь
кобелиного полу. Порода - дворянская, - он еще раз осмотрел щенка и добавил,
- смесь  пуделя и спаниеля с вероятной примесью терьера, - и после еще одной
паузы, - ирландского. Сорок - сорок пять дней  от роду. Щенок здоров, бодр и
весел.  Хорошая  получится  собака, добрая  и ласковая,  с  другой  стороны,
выносливая и смелая. Равно  пригодная  для содержания в городской квартире и
на благоустроенной природе типа  дачи. Вы где  его  содержать собираетесь? -
неожиданно спросил он.
     Папа смутился.
     - На э-э-э благоустроенной природе, - ответил он, ужасаясь сам себе.
     - Очень хорошо! Побольше движения! Дети есть?
     - Да, трое, - ответил обескураженный натиском Папа.
     - Очень хорошо! Для детей, вы  меня понимаете.  Так-с, хвост купировать
не будем,  - продолжал Ветеринар, приподняв у Шарика хвост и покрутив его из
стороны в сторону, - все равно поздно, да и для дворянской породы  как бы ни
к чему. Лечить тоже  не будем,  не от чего. Прививки  сделаем.  Вы ведь  для
этого сюда приехали, - неожиданно спросил Ветеринар.
     - Да-с, - ответил Папа и от своего ответа совсем смешался.
     Следующие  десять недель были,  наверное,  самыми  счастливыми  в жизни
Шарика. Его допустили в большой, теплый дом, где он обследовал все уголки, а
спать  ложился в  детской,  отдавая предпочтение  Карапузу,  и  часто  Мама,
заходившая   перед  сном  к   детям  все  проверить  и  поправить  постоянно
сбивающиеся одеяла, заставала Шарика спящим в объятиях Карапуза. Кормили без
изысков, обрезками  с  кухни, но  какие это были  обрезки! Более того, Папа,
совершив маленькое насилие  над собой,  заехал  в аптеку и  купил  всяческие
витамины  и  препараты  по совету Ветеринара  и  теперь  заботой  Мамы  было
следить,  чтобы дети не  перекормили Шарика таблетками. Но лучше всего  были
игры! Дети не давали ему ни минуты  покоя, таская  по участку, кидая палки и
мячик,   предлагая   побегать   наперегонки.   Он   быстро  набирал  силу  и
последовательно  начал  обгонять всех, но только на коротких  дистанциях, на
длинных,  до  конца  поселка, не  хватало  выносливости  и Мальчик  прибегал
первым, картинно вскинув руки.
     Второй после  исчезновения братьев  и сестер несчастливый день в  жизни
Шарика начался привычно, но вскоре он заметил какую-то необычную суету: Мама
перебирала детские вещи, упаковывая часть из них в сумки, Папа закрыл ставни
на  доме,  бане и  других строениях,  собрал разбросанные  по всему  участку
садовые инструменты, снял гамак и качели, закрыл тентом небольшой бассейн, в
котором  Шарик  так  полюбил  купаться.  Дети  тоже заразились  родительской
деятельностью, бегали по участку с лопатами и граблями, мешаясь друг  другу,
Карапуз  выгребал  из  всех  углов  свои  книжки  с  раскрашенными  крупными
картинками и подсовывал  их  Маме,  Мальчик, ругаясь,  ("Нельзя позволять им
общаться с местными", - думала при этом Мама) искал какой-то диск с любимыми
записями,  Девочка  аккуратно  укладывала  в  сумку  тетрадки  со  школьными
заданиями  на лето. Шарик  тоже трудился, как мог, что-то находил, но больше
путался  под ногами. Вот уже все вещи загрузили  в большую машину Папы и она
заурчала, подрагивая.
     - Что, дети, кончилось лето?! Завтра в школу! - воскликнул Папа и пошел
запирать дом.
     - А мы Шарикину плошку забыли, - закричал Карапуз.
     - Мы не  забыли, мы специально оставили, - успокоил  его Папа,  - Шарик
будет здесь нас ждать, ему здесь хорошо. Вот мы ему тут, у крыльца, плошечку
поставим.
     - Не поедем без Шарика, - вразнобой закричали дети.
     - А что вас дома ждет! Новый игровой центр, который последнее время  по
телевизору  рекламировали! -  как  заправский  коммивояжер  закричал Папа, -
Такой,  что вы все вместе сможете  играть  одновременно и  не  будете больше
ругаться.
     - Класс! - закричала Девочка. -  Ой, папка, ты - прелесть! - и прыгнула
ему на шею.
     - С Карапузом вместе поиграешь! Он любую игру испортит, - веско заметил
Мальчик.
     - Это мы еще посмотрим! Маленькие, знаешь, они быстро учатся, я еще вам
задам! - чуть не в слезы бросился Карапуз.
     -  А вот и  проговорился, а вот  и проговорился, -  радостно  закричали
разом Мальчик  и Девочка,  -  сам  сказал,  что  маленький, сам  сказал, что
маленький!
     - Я же тебе говорил, - тихо сказал Папа Маме.
     - Ты - прелесть! - повторила Мама за дочкой и чмокнула Папу в щеку.
     На  второй  день  после  отъезда  хозяев  задождило и  Шарику  пришлось
перебраться на  родное место  -  в  подполье под  баней, на  старое  пальто.
Хорошо, что  соседи-пенсионеры  жили обычно в поместье  до  первого снега, и
Шарик  раз в день  наведывался  к ним. Его  встречал всегда один  и  тот  же
удивленный возглас: "И кто это к нам пришел! Какая хорошая собака!" - за чем
неизменно  следовало  что-нибудь вкусное  -  каша,  щедро сдобренная маслом,
обрезки  мяса или кость из супа.  Шарик  съедал все степенно, но  до крошки,
вежливо позволял почесать себя за ухом и - убегал на свой участок. Несколько
раз,  ненадолго -  последить за  порядком,  приезжал  Папа.  Тоже  неизменно
удивлялся: "Надо  же, не убежал,"  - и вскорости уезжал, выбросив напоследок
клуб удушливого дыма из-под машины.
     В  середине октября,  когда  листва  с деревьев, даже с дуба,  уже  вся
облетела, побитая дождем, пошел снег и соседи-пенсионеры засобирались домой.
Женщина долго стояла возле забора, призывно крича, но Шарик забился в угол и
не отвечал. Он прожил еще несколько дней в поместье, но в конце концов голод
погнал его на улицу, затем на дорогу и вот через полтора года он оказался на
городской свалке. По крайней мере, не один.
     Прошло еще полгода,  и  он  первым  приветствовал Последнего  Волка  на
свободе.

x x x

     Волк  стал  настоящим  вожаком Стаи.  Он не  просто жестко  поддерживал
дисциплину, требуя  от  любого  члена  Стаи  беспрекословного  повиновения и
максимально посильного  вклада  в добывание добычи,  он  обеспечивал  им эту
добычу,  используя  свои  генетические  познания  в  охоте,  что  совершенно
отсутствовало  у  его спутников.  Прошла лишь  пара  месяцев после воцарения
Волка, а его  сподвижники уже не рылись в отбросах на  свалках,  более того,
стали брезгливо обходить их стороной и высокомерно посматривать на обитающих
там  бездомных грязных  псов. Они быстро  отъелись и нарастили мясо  мышц  и
только  обязательные  многокилометровые пробежки под водительством Волка для
добывания добычи не  давали им разжиреть. Свалявшаяся тусклая шерсть  как-то
сама  собой расправилась, заблестела и  псы теперь выглядели даже лучше, чем
при прежней жизни у своих хозяев, из-за  обилия  движения,  не ограниченного
поводком  или  забором  прогулочной площадки, чистого  воздуха, наполненного
ароматами полей  и лесов,  а  не  сигаретным  дымом и выхлопами автомобилей,
пружинящей травы  под ногами вместо  асфальта, а, главное,  чувства  свободы
члена Стаи,  где следование жестким правилам внутренней жизни выглядело лишь
как осознанное принятие  совместно  выработанных норм  поведения  близких по
духу существ, а не принудительное подчинение навязанным чуждым  канонам, как
это было при жизни среди людей.
     Волк  и  сам заметно поздоровел: вырос  сантиметра  на  три, раздался в
плечах  и сильно накачал лапы,  чего он  не  мог  добиться в  тесном вольере
зоопарка.  Но самым важным было  приобретение  уверенности  в себе,  в своей
силе, которая исходила от него даже тогда,  когда он медленно, как бы нехотя
поворачивал  голову  в   сторону   грызущихся  членов  Стаи   или  невзначай
появившегося  чужака  и  одним своим  видом  заставлял их  поджать хвосты  и
убраться с глаз долой подобру-поздорову.
     Но  в  его действиях  в те  первые  месяцы свободы присутствовала  одна
странность, на которую члены Стаи не обращали  внимания, за что впоследствии
и поплатились. В первый же день своего главенства Волк увел Стаю  со свалки,
но не в  вольные поля, не в заповедные леса,  как можно было бы  ожидать,  а
совсем недалеко, метров на триста, в ближайший лесок, даже не лесок, а так -
перелесок. Оттуда  он  стал совершать  набеги  на окрестные  поля  в поисках
добычи,  но  каждую  ночь неизменно возвращался  обратно, как  будто  боялся
оборвать пуповину, связывающую с миром людей.
     С добычей вблизи огромного города было не густо и обычно Стая  загоняла
такого же  как они бедолагу, главное несчастье которого состояло в том,  что
он был  один  и  недостаточно быстр. Волк  быстро приохотил  членов  Стаи  к
собачьему мясу и они теперь, возбуждено урча, разрывали тела своих собратьев
после того, как  Волк, всегда лично наносивший последний удар после  погони,
отходил в сторону, напившись крови.
     Но  не всех собак постигала такая участь. Иной кобель  не убегал, сломя
голову, а становился  в  боевую стойку и, легко вращаясь мелкими прыжками на
месте, отбивался от обступившей его кругом Стаи. Другой размашисто уходил от
Стаи, но без  паники, с достоинством,  что сразу чувствовалось, и остановить
его удавалось  лишь  на  третьем-четвертом  часу  погони,  после  нескольких
попыток  Волка  бросить часть  Стаи наперерез. Таких собак Волк  не  убивал,
разве   что   иногда,  когда  ему  самому  хотелось  сразиться  с  достойным
противником. Он предлагал им вступить  в  Стаю и все соглашались, потому что
видели перед  собой  таких  же  собак, только  один -  Вожак  -  был немного
странным и внушал смутное беспокойство.
     Вскоре  Волк понял, что во  всех  собаках,  которых  он  отбирал  таким
жестким способом,  присутствует нечто, свойственное и ему самому,  то, что в
переводе на человеческий язык можно определить  словом порода,  и вскоре при
первом  взгляде на  нового противника  он уже выделял будущих  потенциальных
членов Стаи и расстраивался, когда они не выдерживали испытания.
     В этом крылось объяснение странному поведению Волка - он собирал  Стаю,
а породистые псы, по тем или иным причинам отбившиеся от хозяев, встречались
во множестве,  из которого  можно  было  выбирать, только вблизи города. Его
тянуло  к крупным  собакам, с  густой  шерстью  и длинным пушистым  хвостом,
чем-то похожим на него и способным выжить в лесу, куда  готовился уйти Волк.
Лучше  всего  подходили  овчарки, но они  не желали  подчиняться Волку и при
каждом удобном случае норовили сцепиться, так что Волку пришлось  расстаться
с  ними  обычным  для  него способом. Зато  прижились Дог,  Афганец,  Святой
Бернар, Черный  (Терьер),  Лайк,  Рот. Эти  приняли Закон  Стаи  и лидерство
Волка, хотя не уступали ему в росте и силе.
     Но Стая не разрасталась. После  приема нового члена Волк несколько дней
присматривался  к  нему,  давая  время  на осмысление Закона и  демонстрацию
лояльности, и при положительном исходе второй стадии испытания избавлялся от
слабейшего члена Стаи, одного из тех, кто встретил его в ту памятную ночь на
свалке.  Он  убивал  его открыто,  давая  возможность  защититься,  а  потом
оставлял еще подрагивающий труп на съедение Стае, и те, подавив первый ужас,
с благодарностью принимали пищу от Вожака.
     Лишь одного из  тех, самых  первых, не  тронул  Волк  - Шарика.  Что-то
привязало Волка к нему,  отнюдь не безоговорочная преданность, которую Шарик
при  случае  демонстрировал,  быть может, это было  воспоминание  о том, что
именно  Шарик первым приветствовал  его  на свободе и признал его Вожаком, а
может  быть,  Волка  привлекал  веселый,  несмотря  ни  на что,  нрав  этого
единственного оставшегося в Стае "дворянина", всегда  готового, как  шут при
королевском дворе,  выкинуть  какую-нибудь шутку, или неожиданная для  такой
мелкой  в  сравнении с другими  собаки смелость. И Волк  берег его, и  часто
подкидывал  ему  лакомые куски, строго  следя  за  тем, чтобы  никто не смел
отобрать их у него.
     Стая была  в  сборе.  Шесть мощных  псов  и Шарик. Но Волк медлил и