,  за  Томасом  пригляди,  ну  а  я  скоро  вернусь.
Нежданно, конечно, так получилось,  но  ничего...  Деньги  у  меня  в  столе
найдешь, в серебряной коробке... Вот, а если Томаса, кто искать станем -  ну
объявление там прочитаешь, иль еще что, ты обязательно позвони -  о  встрече
договорись - ну а телефон  оставь  -  обязательно  оставь.  Все  я  побежал,
некогда уже.
   И он, позабывши свои стихи  на  столе,  на  кухне  бросился  одеваться  в
коридор. Это бабушкин плач наполнял голову горящей болью -  этот  надрывный,
тоскливый плач, прервавшийся вдруг сухим кашлем...
   Джой тихонько завыл, а Томас, запрыгнувши на полку с обувью, не  мурлыкал
больше, но,  выпучив  глаза,  смотрел  на  торопливо  одевающегося  Диму  и,
казалось, хотел что-то сказать...

                                   *                 *                 *

   На следующий день Катя взяла с собрала с собою побольше еды,  а  также  -
положила несколько книг со сказками, что и было замечено ее матерью.
   - Куда это ты собралась?
   Катя врать не умела, да и любая ложь вызывала в ней  отвращение,  сказать
же правду она не могла, так как поклялась,  а  потому  неопределенно  пожала
плечами и постаралась поскорее уйти из дому.
   И, перед тем, как отправиться на чердак, заглянула она в сквер - нет,  ни
Димы, ни котенка там не было...
   Катя решила зайти ненадолго на чердак - отдать книги и еду ребятишкам,  а
потом идти в институт - как-никак были последние учебные дни.
   Вот и знакомый двор с тополями.
   У подъезда стояли внимательные старушки, а рядом с ними милиционер.
   Катя услышала обрывок из базарной, ветвистой речи, одной из старушек:
   - ...Да вот хоть раз в день то и видим... Да - таких ободранных.  Все  то
чаще малец выходит, - весь грязный, тощий  -  смотреть  страшно  -  больной,
наверное. А один раз, видели - с ним и девка выходила... Тоже грязная - ага,
как кукла на помойке... У них там целый тараканник! Ага,  небось  у  нас  на
чердаке то и вертятся...
   Катя, внешне оставаясь спокойной, пошла мимо разговаривающих  в  подъезд.
Но одна из старушек узнала девушку, позвала ее:
   -  Ну,  девица,  нашла  своего  котенка?...  -  и  не  дожидаясь  ответа,
затараторила милиционеру, что вот мол бегают еще всякие хулиганы за  кошками
(она имела ввиду Диму).
   Милиционер, однако, заподозрил что-то, тут же спросил Катю:
   - А вы здесь проживаете?
   - Нет.
   - А куда идете?
   Катя ничего не ответила, вбежала в подъезд  -  в  голове  -  спокойное  и
сильное, вспыхнуло решение: "Я обязательно должна  предупредить  их.  Должна
успеть, а иначе выйдет, что я не сдержала клятву".
   С улицы донесся окрик:
   - Стойте! Немедленно стоять! Я говорю!
   Хлопнула  дверь  -  раздался  говор   старушек,   похожий   на   карканье
встревоженных ворон.
   Катя, что было сил, бросилась по лестнице. А она хорошо бегала!  Недаром,
каждое утро, вместе с отцом  да  старшей  сестрою  устраивала  пробежку,  по
парковым аллеям!
   Вперед - через две, через три ступеньки! Позади пыхтел, громко  топал,  а
раз споткнулся и с руганью грохнулся милиционер.
   Разрыв меж ними был бы значительно больше, если  бы  не  Катина  сумка  с
книгами и едою... Вот последний пролет - вот люк - только бы он оказался  не
запертым.
   Катя толкнула - крышка откинулась в сторону. А девушка, голосом  громким,
но, по прежнему спокойным, возвестила:
   - Петя, Машенька! Скорее - уходите! Милиция здесь!
   Встрепенулись из своих укрытий голуби; перелетая  в  солнечных  колоннах,
выпорхнули в небо.
   Из-за бетонной колоны выглянули дети - эти добрые, невинные глаза  -  как
же, до боли, сжалось Катино сердце - так  ей  захотелось  остаться  здесь  с
ними, показать книги... Но времени не было - Катя перекинула им свою  сумку,
еще раз крикнула: "- Бегите!", а сама встала на люк.
   А там уже налетел преследователь - ударил - люк подпрыгнул  -  Катя  едва
удержалась на ногах.
   - Черт, забаррикадировали что ли?! Притон что ли?!... Подмогу вызвать...
   Тут еще один удар, и  теперь  Катя  не  удержалась  -  упала  на  солому.
Оглянулась - Машеньки не  видно,  а  Петя  замер  над  распахнутым  люком  в
соседней подъезд, в руках его - Катина сумка.
   - Беги за сестренкой! - успела она еще крикнуть, как ее схватили за руку,
да рывком поставили на ноги - в руке вспыхнула боль, однако, Катя сжала губы
- ни звука не издала.
   Милиционер, оглядывал опустевший чердак. Он вспотел от бега по  лестнице;
видно было, что зол и напряжен до предела - того и гляди взорвется.
   - Что у вас тут? Притон? Кто  здесь  -  наркоманы?  Показывай,  где,  что
прячете - будет учтено.
   Катя молчала, она, вообще поклялась не говорить  ничего,  -  тем,  может,
выгадать время для Пети и Машеньки.
   Чердак пугал  "стража  порядка",  ему  все  мерещилось,  что  из-за  угла
бросятся на него преступники, оценил уже, что  здесь  можно  спрятать  целый
боевой арсенал и за руку поволок Катю обратно, к люку:
   - Пошли, пошли! И не вздумай рыпаться!... Сейчас в  отделении,  все,  как
миленькая выложишь...

                                             *               *               *

   И  вот  Томас  и  Джой  остались  в  квартире,  где   проживала,   совсем
захворавшая,  с  уходом  внука,  бабушка  и  дед,  который,   пил   уже   не
переставая...
   Бабушка почти все время лежала на кровати, кашляла страшным, разрывающим,
сухим кашлем, плакала. Томас забирался  к  ней  на  живот,  свернувшись  там
клубком, мурлыкал, и тогда бабушке становилось  немного  полегче...  Все  же
болезнь, отверженность  ее  от  людей,  скотское  состояние  уж  потерявшего
человеческий рассудок - все это медленно брало  вверх.  С  каждым  днем  все
труднее ей было подняться с кровати, пройти к холодильнику - отдать Томасу и
Джою последнее из того немного, что оставалось в холодильнике.
   Шли эти страшные дни и ночи. Возвращался пьяный дед, валился в  кресло  -
весь грязный, жалкий - рыскал остекленевшими, безумными глазами по  комнате,
бормотал какое-то бессвязное безумие.
   Этот рыжий песик и серенький котенок,  сначала  держались  поодаль  -  не
сошлись характерами.
   Томас, словно бы и не замечая раздражения, которое вызывал  своим  бурным
нравом у серьезного и сдержанного Джоя,  все  пытался  познакомиться  с  ним
поближе, поиграть. Он крутился возле, прыгал через него, а в  ответ  получал
весьма недвусмысленное рычанье...
   Но  все  ж  они  сдружились.  Этими  страшными  вечерами,  когда  бабушка
наполняла болезненный, жаркий  воздух  кашлем,  а  дед,  хрипел  обезумевшим
голосом что-то на своем кресле.
   В эти вечера и пес, и котенок убегали в соседнюю комнату,  прятались  там
под пустующей Диминой кроватью, да и  лежали  там  друг  против  друга.  Как
известно, кошки и собаки видят в темноте так же хорошо, как и при свете. Вот
Джой и отворачивался поначалу от котенка - положив голову на передние лапы с
угрюмым видом прислушивался к тем звукам,  которые  доносились  из  соседней
комнаты.
   А Томас постоянно пытался его развеселить - бил лапкой  по  уху,  или  же
играл с пушистым, рыжим хвостом. Постепенно Джой привык  к  этому  веселому,
теплому комочку, который так часто, да так нежно начинал мурлыкать -  понял,
что он, в общем-то, хоть и легкомысленный, но все ж неплохой парень.
   Джой несколько раз обнюхал Томаса и шумно  повел  ноздрей,  что,  по  его
мнению, выражало:
   - Ладно уж, станем приятелями.
   Невыносимо становилось пребывание в квартире - есть было нечего - болезнь
все накалялась - старик пьянствовал, а есть было нечего.
   И котенок с собачкой, глядя друг другу  в  глаза,  решили  действовать  -
бежать из квартиры, найти пропавшего Диму, где бы он ни был...
   Пропал где-то дед: он просто не пришел в один вечер, а бабушка, прибывала
в таком состоянии, что могла только плакать, да шептать, шептать, шептать  -
моля у неба о внуке своем...
   На  улице,  уже  несколько  дней,  как  зарядил   дождь,   -   отчаянными
барабанящими порывами налетал на  стекло,  стучал  у  приоткрытой  двери  на
балкон.
   Джой, чувствуя нависшую над старой хозяйкой смерть, завыл; а Томас уселся
в изголовье ее кровати, прижался пушистой  щечкой  к  раскаленному  лбу.  От
прикосновения этого, от прокравшегося сквозь дождь урчания, бабушке  немного
полегчала, и она смогла вымолвить:
   - Миленькие вы мои, подойдите сюда... Ох, послушайте, что я вам  скажу...
Вы...  -  она  задыхалась,  слова  вырывались  из  нее   отрывисто,   словно
разодранные облака. - Вы уходите теперь отсюда, вы Димочку найдите -  там  и
вы ему в радость будете, да и он  вам  поможет...  Все,  -  оставьте  теперь
меня...
   Она закрыла глаза и не кашляла больше - отрывистое дыхание ее становилось
все более спокойным, все более тихим.
   Джой хотел было залаять, отогнать то  незримое,  что  просочившись  через
стены, обвивало старушку. Но тут он почувствовал, что - это никаким лаем  не
отгонишь, и не стоит разрывать  пустой  брехней  мрачной  величавости  этого
мгновенья...
   Потому песик, не смея пошевелиться, замер, да  и  просидел  так  до  того
мгновенья, пока незримое не отхлынуло, а бабушка осталась бездыханной -  вот
тогда он завыл - пронзительно, завыл, вспоминая непостижимую  людьми,  тоску
далеких своих предков - волков.
   А Томас уже пробежал к приоткрытой двери на балкон, и  нетерпеливо  забил
там хвостом - не  понимал  он  этих  нежностей,  изливаний  чувств.  Котенок
признавал только действие, а потому и считал, что его друг без толку  теряет
время.
   Нет - Джой не торопился. Он был поглощен печалью, и пока не излил в  вое,
хоть часть ее, не отходил от умершей своей хозяйки...
   Уж затем он, опустивши голову и хвост, проковылял на балкон - туда,  куда
за несколько минут до того так стремительно пронесся Томас.
   Пес глянул своими слезящимися, черными глазами - котенка нигде не  видно.
"Неужто оставил? Неужто не мог подождать? Тоже мне - друг!"
   И Джою стало тогда совсем уж печально. Только тут  почувствовал  он,  как
сблизился с котенком за эти  дни  -  теперь  же  он  чувствовал  себя  самой
одинокой и несчастной собакой на всем свете.
   Вот он запрыгнул на мокрый от бьющих под углом дождевых вихрей стол и тут
увидел Томаса - он пристроился на ветви  клена  -  в  нескольких  метрах  от
балкона. Он мяукал нетерпеливо: "Да что же ты такой  медлительный?!  Скорее,
скорее - прыгай за мной!"
   Одно дело прыгать с балкона на ветви кошкам - совсем иное - собакам.
   Они находились на четвертом этаже и, взглянув вниз,  Джой  увидел  темную
бездну стремительно поглощавшую мириады капелек.
   В собачке взыграла природная гордость -  что,  какой-то  там  котенок  не
испугался, перепрыгнул, ну а я перед ним струшу?
   Джой отошел на несколько шагов, а потом стремительно разогнался -  поджал
уши - рванулся вперед навстречу каплям...
   В тот же миг рассекла небо слепящими ветвями молния, сразу  же  вслед  за
тем затрещал громовой раскат...
   Джой ухватился за ветвь, а она прогнулась под ним,  стряхнула  -  собачка
перевернулась в воздухе и вцепилась в следующую, более толстую  ветвь.  Джой
повис, вцепившись в ветвь передними лапами и клыками - и эта ведь  качалась,
но не в силах была его сбросить.
   Легко, плавно, так будто по земле ходил спрыгнул - прошел к нему по ветке
Томас. А Джой,  увидевши  невозмутимость  котенка,  завилял  своим  намокшим
хвостом - мол: "Все хорошо у меня и совсем не страшно".
   Однако, собачка не удержалась и на этой ветви - вновь небольшой  полет  -
вновь падение на ветвь, и оттуда уж - с  отчаянным  выражением  в  глазах  -
последний прыжок - на землю.
   Котенок, так легко, словно плавный падучий лист, перелетел  с  дерева  на
землю и, одобрительно мяукнув, встал перед своим другом.
   Теперь предстояло решить, куда идти. Они смотрели друг другу  в  глаза  -
один, время от времени, начинал мяукать, другой  негромко  рычать,  и,  если
можно обличить в слова, те импульсы-чувства, которые между ними проносились,
то было бы это так:
   "Пойдем за моим хозяином! Тут и никаких сомнений! Р-рав!"
   "М-мяу! А знаешь ли ты где он? Он очень далеко, нам никогда  его  там  не
найти..."
   "Гррр... Ты просто трусишь! Я готов  пройти  до  края  мира,  ради  него!
Рассказать ему все! Решено!"
   "М-мяу... Ты никогда до него не дойдешь. Ты собьешься  с  пути.  Можно  я
скажу тебе - моя хозяюшка нас примет с нежностью.  Я  чувствую,  где  она  -
далеко, но ближе Димы..."
   "Ррр... Придется пройти хоть до края земли - я, все равно, должен до него
добраться!"
   Так и спорили они довольно долго - все же  победа  оказалась  на  стороне
котенка. Он, хитрыми уговорами, сокрушил уверенность Джоя. Он пообещал,  что
хозяюшка его, поможет им найти Диму и выйдет это гораздо быстрее,  чем  если
они направятся на поиски сами.
   И вот они повернулись, повернулись и стремительно были поглощены, рычащую
дождем ночью...

                                          *               *                 *

   Фронты дождевых туч застлали небо на обширных  территориях.  И  за  сотни
километров так же шумело, так же озарялась ночь слепящими разрядами...
   Дима сидел согнувшись за маленьким  столиком,  горевшая  пред  ним  лампа
едва-едва могла высветить тетрадь, в которой Дима выводил тайным, ему одному
понятным шифром:

   "15 июля.
   Ну вот и середина лета, хотя какого лета я не знаю. Знаю, что где-то есть
счастье, что  где-то  есть  ОНА,  которой  столько  поэм  посвящено  в  этих
тетрадях. Но я отвергнут от того мира -  все  продолжается  по  старому.  Не
знаю, куда  влечет  меня  рок,  но  я  чувствую  себя  листиком  попавшим  в
отравленный стремительный поток. Листик влечет, листик мечет по камням,  его
травит, его жжет и все несет и несет вперед - обессилевший, изодранный.
   Мне завязали глаза и заткнули рот в тот же день, как я прибыл сюда. А это
уже - полтора месяца. По прежнему, с утра и до вечера нас дрессируют,  но  к
чему - то неведомо мне. По прежнему заставляют обучаться военному делу  -  с
утра и до вечера и перед глазами  моими,  к  боли  великой,  уже  и  в  ночи
вспыхивают  эти  винтовки,  автоматы,  затворы,  полосы   препятствий.   Нас
сосредоточенно, выжимая все, что можно к чему-то готовят. Занятиями  из  нас
выжимаю все силы физические,  чтобы  мы  не  задавали  лишних  вопросов,  не
думали. Чтобы мы вырабатывались, потом падали в этот проклятый сон, а  потом
вновь начинали эту, неведомо к чему - изнурительную подготовку.
   Да к дьяволу все это! Сколько можно! Это и так видишь каждый день  -  еще
писать об этом...
   Со  временем  облик  ЕЕ,  так  ярко  запылавший  в  памяти  моей,  в   то
единственное мгновенье нашей встречи - не затух. Против того, теперь всегда,
и в самые тяжелые минуты, я вспоминаю ее. Для сердца, души моей воспоминания
эти и нежны - одно мгновенье, вспоминая, я действительно  счастлив  -  вновь
вижу ясное лицо ее, но  потом  приходит  тоска  -  понимание  того,  что  мы
разделены; страстная жажда разорвать оковы судьбы  -  вырваться,  вырваться,
как орел из темницы.
   Господи... Слезы тут... Стихи...

   Когда свободный, он скован судьбою,
   В темнице времен и тоски,
   И сердце, как кровью там бьется мечтою,
   И помыслы так высоки!

   Но крылья сожжены - лишь сердце в груди,
   И цепи холодны - хоть плачь, хоть зови...
   И шепчет он в муке: "О, Солнце, взойди,
   О, высвети поле небесной крови!

   За ржавой решеткой, ко мне ты прильни,
   И нежным объятьем меня исцели!
   О, Солнце родное, меня ты взметни,
   Возьми ты из темницы, из тленной пыли!"

   В голове вихрятся сотни рифм, образов, но я уже не в силах больше  писать
- слишком утомился за день. Рука дрожит, голова неудержимо  клонится,  почти
падает на стол - перед глазами ничего не вижу. Все слипается.  Пишу  наугад.
Продолжу завтра".
   Дима непослушными пальцами сгреб тетрадь, изминая страницы, закрыл ее,  и
спрятал под бельем  в  нижнем  ящике  стола.  Затем,  покачиваясь,  протирая
слипающиеся глаз, доплелся он до своей койки, повалился на нее...
   Несмотря на смертную усталость сон не шел.
   Измученная, выжатая казарма храпела, ворочалась  во  сне;  в  черноте  за
маленьким окошечком, что повисло под самым потолком, хлестал дождь. Вновь  и
вновь прорезались  там  молнии,  гулкий  глас  которых  едва  проходил  чрез
бетонные стены.
   По Диминым впалым щекам одна за другою скатывались  большие,  похожие  на
капельки расплавленного свинца слезы.
   "Одно лишь мгновенье..."  -  вихрилось  в  его  голове.  "-Сколько  же  я
вычерпал,  глотнул  из  этого  мгновенья...  Да  в  этом  мгновенье  и   вся
вечность..."
   Мысли разбивались, мысли дробились - вспыхнуло пламя - полоса препятствий
- ровный солдатский строй - тошнотворная дробь выстрелов - тошно -  тошно  -
над всем этим - бетонные стены.
   Погружаясь в темное забытье, шептал он со страстью, с болью:
   "Быть свободным и  безмятежным,  как  облако.  Раскинувшись  над  родимой
землею, лететь туда, куда несет самый прекрасный ветер. Тот ветер, который и
есть свобода - ветер Любви. Свободы!.."

                                             *                 *                 *

   Катя... Милиционер отвел ее в отделение.
   "Имя? Фамилия? Адрес? Кто? Почему? С какой целью? Имена  сообщников?  Где
они могут быть?"
   Но Катя молчала. Она решила не называть не только Машеньку и Петю,  но  и
свою фамилию и домашний адрес. Она понимала, что - назвав  своих  родителей,
принесет им немало волнений. Понимала, что матушку ее, отца, сестру и  брата
- всех их ожидают часы нервотрепки, а то и слез. Врать же  она  не  умела  -
потому и молчала, прямо смотря ясными своими очами на тех людей, которые  ее
допрашивали.
   День был жаркий, в помещении - душно; где-то за стеной голосила пьянь - в
воздухе повисло напряжение, злоба.
   В помещении, помимо, приведшего Катю, было еще двое "стражей  порядка"  -
один, с красным опухшим лицом,  нетерпеливо  постукивая  кулаком  по  столу,
сидел перед нею - другой рукой теребил пустой протокол.
   Второй - стоял у Кати за спиной и от него несло перегаром, перемешанным с
одеколоном. Приведший же девушку, стоял рядом со своим начальником, гневливо
поглядывал на Катю и трепал:
   - Василий Романович, вы вон посмотрите - глазки вам строит. А я говорю  -
целый  у  них  там  притон.  Я  уже  рассказал,  как  все  было  -  это   же
профессионалка. Не в первый раз! Сама то - мордашка хорошенькая, тем и кроет
своих дружков. А они уходят! Что время то терять... Подправить бы мордашку -
у нас же все улики...
   Катя оставалась совершенно спокойной - ничто не дрогнуло в  светлом  лике
ее и очами она с жалостью смотрела на этих напряженных, несчастных от своего
раздражения, видящих вокруг мрак, да преступные замыслы людей.
   - Помолчи! - оборвал  своего  подчиненного  начальник.  -  По  указанному
адресу  уже  выслан  наряд...  А  ты  девица  -  долго  ты  еще  собираешься
отмалчиваться... Тебе бы... - он сжал кулачищи свои и взглянул  в  окно,  за
которым сидела на древесной ветви, какая-то маленькая птичка, смотрела не то
на него, не то на Катю.
   - Обыскать ее! - рявкнул начальник.
   Катю отвели в комнату, где  пришлось  ей  раздеться.  Занимавшаяся  этими
делами женщина тщательно обыскала ее, но так ничего  и  не  было  найдено  -
студенческий билет остался в сумке - с книгами, и с едою...
   Она оделась, и вновь ее привели к начальнику, входя в  комнату,  услышала
она обрывок стремительного разговора:
   "Да,  точно,  никаких  результатов...  Там  точно  должно   было   что-то
находится... Да - возможно... Объект до конца месяца должен  быть  найден...
Ни адреса... ни родителей..."
   Таким образом, Катя поняла, что Машеньке и Пете удалось бежать -  чему  и
была рада...
   "Никаких улик" - проворачивалось в голове начальника, когда Катю ввели  в
комнату. "Но она  должна  что-то  знать  -  она  должна  назвать  нам  имена
сообщников, за те часы